И все-таки сила октябристов была не только в этом. На начальном этапе своего существования они, может быть, случайно совпали с правительственным курсом П. А. Столыпина в первые годы его деятельности на посту председателя Совета министров. «Союз 17 октября» предложил путь выхода из революции посредством коренных институциональных реформ. Этой дорогой шло и правительство. Октябристы были готовы подставить плечо. Они воспринимали себя как равноправного партнера исполнительной власти. Для этого было много предпосылок. Важнейшая из них заключалась в том, что наиболее активные члены «Союза 17 октября» и представители высшей бюрократии, в сущности, составляли один круг. Это были родственники и знакомые, однокурсники и сослуживцы. Им было легко найти общий язык. Из этих кирпичиков складывался политический класс, обеспечивший зарождение принципиально новой реальности.
Однако жизнь писала эту картину не в розовых тонах. Законы утверждались в Петербурге, но жизнь столицей не ограничивалась. Речь идет о сложной системе, в которой находилось место положениям чрезвычайной и усиленной охраны, где не была достроена административная вертикаль, где отсутствовало единое правовое пространство. Да и в Петербурге не все соответствовало октябристским надеждам. Премьер-министр не мог в полной мере контролировать положение дел даже в собственном правительстве. В законодательстве оставалось множество рудиментов от предыдущей эпохи. Царская власть не всегда сочеталась с менявшимся порядком, порой сама становясь фактором нестабильности. Это порождало кризисы и недовольство. Путь законотворчества был усыпан не розами, а гвоздями.
Весной 1912 года, когда завершала свою работу Третья Дума, депутаты подводили итоги, подсчитывая доходы и убытки. «А с чем мы поедем домой по окончании пяти лет нашей работы? Ведь сделано-то у нас мало», – спрашивал И. С. Клюжев Н. А. Хомякова 30 апреля 1912 года. Бывший председатель Думы возражал: «Не много, а все-таки кое-что у нас есть… Хорошо уже то, что правительство чувствует, что над ним есть контроль, и то, что оно прониклось мыслью и привыкло к необходимости отдавать отчет в своих поступках и действиях перед кем-то, стоящим выше его. А прежде оно было никем и ничем не ограничено, кроме воли государя». Клюжев парировал: «Так-то оно так, но все-таки наше правительство ведет себя и действует таким образом, что много ждать от него нельзя». Хомяков предложил посмотреть на проблему иначе: «Вот Вы, как все в настоящее время, вините правительство… а забываете о том, что это правительство есть выражение общего настроения, господствующего в настоящее время в стране. Почему Вы не обратите внимание на то, каких представителей населения имеем мы теперь в Государственном совете? Кого посылает туда страна? Посмотрите, ведь члены по назначению за некоторым исключением лучше выборных». Клюжев согласился и признался, что неуклонно «левеет», сталкиваясь с работой государственной машины. Хомяков развел руками: «Что же тут удивляться?.. Если хочешь быть честным гражданином, нельзя же закрывать глаза на то, что так ясно рисуется перед вами со всех сторон. Только узкие эгоисты и самые закоренелые карьеристы способны на такую сделку с совестью».
Хомякову было что сказать. Он видел значимый результат, достигнутый Думой за пять лет работы:
Во-первых, она укрепила сам принцип представительного управления, приучила правительство к конституционному режиму и заставила его быть осмотрительнее в своих поступках и решениях.
Во-вторых, упрочила и упорядочила бюджет. Обратите внимание на то, что, несмотря на огромное увеличение многих статей расхода: на образование, флот, военные нужды, штаты разных ведомств и т. д. – у нас не только не произошло никакого затруднения в финансовом отношении, а, наоборот, бюджет наш сводится так хорошо, как никогда; мы выплачиваем аккуратно наши внешние займы. Да наконец и разного рода хищения далеко уже не так удобны и свободны, как раньше.
В-третьих, сделано немало в области государственной обороны, раскрылись глаза на бывшие там злоупотребления и неурядицы; положили начало и очень крупное нашему флоту; улучшили, насколько возможно, материальное обеспечение войска; ведь перед созванием Думы, после войны, мы застали полную разруху в армии: содержание, обмундирование, вооружение – все это было ниже всякой критики, а теперь все приведено в порядок и наша армия совершенно готова к бою, если бы он потребовался. Потом создано новое, более целесообразное размещение войск внутри государства. И в этом тоже видно участие Думы.
4. Нельзя отвергнуть и того, что Третья Дума внесла многое и в земельный вопрос. Закон 9 ноября, установивший переход от общинного владения к частной собственности, имеет огромное значение.
За время работы Думы изменилась не только Россия, но и Хомяков. Прежде он был заметно более критичен в отношении аграрного законодательства. Теперь он говорил иначе:
Я всецело его сторонник, хотя, конечно, в то же самое время и горячий противник всяких репрессивных мер и насильственного уничтожения общины. Но при этом я нахожу необходимым дать полную возможность каждому желающему выйти из общины осуществить их такое желание. Частная собственность скорее создает культурный рост нашего земледелия, чем община.
5. Точно также сделано много в области мелкого кредита, что легко доказывают цифры. Возьмите данные из этой области до 1907 г. и данные последнего времени, и Вы увидите успех в этом отношении.
6. Запросы, на которые мы были так щедры, разве они не оказали самого благодетельного влияния на наше правительство в смысле грозного предостережения от слишком решительных шагов в сторону произвола.
7. В деле образования все, даже враги наши, признают, что Третья Дума поработала на этом поприще достаточно. Я не буду перечислять сделанного, так как Вам это известно очень хорошо. Скажу лишь то, что если не все из намеченного нами пройдет в жизнь, то в этом виноваты не мы, а Государственный совет. Впрочем, если считать себя как членов современного общества, то должен сознаться, что и в этом виноваты именно мы. Посмотрите, откуда этот правый элемент в Совете, разве его выбирает кто-либо другой, помимо нас? Ведь некоторые выборные-то члены правее заседающих там по назначению. На кого же пенять, если сами выбираем такой элемент.
8. Дума успела за пять лет вникнуть и заглянуть во все области государственной жизни и показать правительству, что ее хозяйский глаз всегда и везде может увидеть то, что плохо и что хорошо – и не только увидеть, но открыто заявить об этом во всеуслышание, не боясь никого и ничего. Уже это имеет огромное значение.
9. Мы оказали хотя и небольшое, но все-таки довольно заметное влияние на ход внутренней политики. Перед нами в этом направлении было два пути. Первый путь революционный: по нему мы не пойдем, так как он хотя и скорый, но обоюдоострый и опасный. Другой же путь эволюционный и воспитательный. Вот по этому пути мы и должны идти терпеливо, не делая ненужных, ни к чему не ведущих скачков вперед.
Пройдет несколько месяцев. Пройдут выборы в Четвертую Думу, когда правительство сделает все возможное, чтобы сократить представительство октябристов. Осенью 1912 года Хомяков рассуждал уже иначе. Он требовал от однопартийцев большей смелости и радикализма. Ругал их за склонность к соглашательству с правительством. В итоге «Союз 17 октября» разбился о политические реалии даже «обновленной» России. Видимо, это закономерно. Надежда на партнерство с правительством – краеугольный камень октябристской программы. Без надежды программа рассыпалась. Это была проблема не только октябристов, но всей политической системы. «Союз 17 октября» – важный инструмент мобилизации политического класса. Распад столь важного объединения становился фактором дестабилизации и дезорганизации.
Российские либералы не были маргиналами на политической сцене. Порой им выпадали сольные партии. Конституционные демократы сформировали самую большую фракцию в Первой Думе и значительную во Второй. Они сохранили многочисленное представительство на выборах в Третью и Четвертую Думу, когда избирательное законодательство им явно не благоприятствовало. Октябристы играли «первую скрипку» в Третьей Думе, да и в Четвертой были весьма заметны. И прогрессисты могли с полным основанием похвастать результатами выборов в 1912 году.
Все-таки важнее, пожалуй, другое: во всех четырех Думах либеральные фракции играли роль центра, к которому тянулись фланги, слева и справа. Кадеты или октябристы определяли повестку, стиль и ритм работы представительных учреждений. Их однопартийцы сидели в президиуме, красноречивее всех выступали с трибуны Таврического дворца, вели переговоры с правительством. У этих объединений был свой избиратель, вполне достаточный для успеха на выборах. Не слишком демократичное избирательное законодательство было в действительности комфортным для либеральных партий.
Они контролировали значительную часть периодических изданий, причем наиболее влиятельных и популярных. Им удалось выстроить деловые отношения с различными элитными группами: предпринимательскими кругами, региональными силами, общественными съездами и, наконец, с высшей бюрократией. В итоге наиболее деятельные представители либеральных партий были интегрированы в складывавшийся политический класс. Это не мешало им критиковать правительство, высказывать свою точку зрения, предлагать альтернативу. Такова была их ниша в политической системе, которую они с успехом заняли. Однако с крушением императорской России все это осталось в прошлом. Прежний политический класс утратил свои позиции, а вместе с ним утратили их и либеральные партии. Они не могли рассчитывать на успех на выборах в Учредительное собрание, на устойчивую поддержку радикализировавшихся масс. Привычно утверждать, что в 1917 году российские либералы потерпели неудачу. Это неточная формулировка. В тот год так или иначе потерпели поражение все политические партии: они либо исчезли как активные самостоятельные игроки, либо драматическим образом преобразились, мало что оставив от прежде накопленного капитала. Это потерпело поражение все российское общество, чьи традиции, институты, структуры сдуло революционным ветром.