— То есть на открытый стол по кибернетике вы его пригласили?
— Нет, он со знакомым учёным приходил.
— И вы случайно там встретились, хочешь сказать?
— У-у-у-у…
— Ты не мычи, отвечай.
— А что такого в этом Хакане, интересно? — прищурился я.
Видать, птица важная, раз меня так мурыжат…
— Ладно, посмотрим на события с другой стороны. Кто был на этой вечеринке? Вы знаете каких-то людей, присутствовавших на мероприятии?
— Только Владимира Семёновича. Но он исполнил несколько патриотических песен и убыл. А мы остались.
— Ну, а, например, Борис Кагарлицкий присутствовал на вечеринке? Гефтер, Левада? Кто вам показался наиболее интересным?
— Я таких имён-то сроду не слышал. Кто это? Диссиденты какие-нибудь?
— А ты подумай. Ведь ответственный человек в первую очередь думает об активной гражданской позиции. И заключается эта позиция в помощи органам государственной безопасности, а не в связях с иностранцами и прочими подозрительными элементами.
— Так я и думаю. Понять только не могу, вы из какого управления? Контрразведка или борьба с идеологическими диверсиями? И к чему вы клоните, товарищ капитан? Я ни на то, ни на другое не подхожу. Сами же цитировали выдержки из моей биографии.
— Смотрите, какой грамотный! Это ты где такие слова-то нашёл? Иностранец просветил? Или эмигрантскую периодику почитываешь?
— Да какую периодику, — хмыкнул я. — Грабовский Алексей Михайлович мой просветитель. Ваш, кстати сотрудник.
Капитан Курганов нахмурился, завис на пару секунд, а потом покачал головой:
— Циркач, понимаешь… Сразу не мог сказать?
Не хотел, думал сам отстанешь…
— Ну, жди тогда…
Он встал и вышел, а вот я остался. Лучше бы наоборот, честное слово. Я устроился поудобней, на сколько это было возможно, и снова задремал.
— Подъём, — отчеканил Балагур.
— Привет, Алексей Михалыч, — ответил я, не открывая глаз.
— Засыпался, говорят, на связи с иностранцем? — усмехнулся он.
Я встал, потянулся.
— В туалет надо.
Грабовский был одет в импортный спортивный костюм и короткую спортивную куртку.
— О, привет физкультурникам, — удивился я.
Он открыл дверь и показал, в какую сторону двигать. Я умылся ледяной водой и немного взбодрился. Вернулся и уселся на стул.
— Не садись, поедем прокатимся. Позавтракаем где-нибудь, поговорим о делах наших скорбных.
— Что, прямо скорбных? — хмыкнул я.
— Это я так просто. Дела в порядке.
— А с этим… с капитаном Кургановым что?
— Ничего, — пожал он плечами. — Сказал ему спасибо, что сообщил о задержании. На этом всё. Пойдём-пойдём.
Мы прошли по коридорам, спустились в гараж и сели в чёрную «Волгу». Грабовский уселся за руль, я рядом. Город просыпался, начинался новый рабочий день, неминуемо приближающий нас всех к торжеству коммунистического труда. Небо было чистым и обещало тёплый солнечный денёк.
— Алексей Михайлович, — начал я но он приложил палец к губам и махнул рукой, в смысле, не стоит в машине о важных вещах говорить и я резко подыграл. — Погода сегодня хорошая будет.
— Да, синоптики обещали плюс шестнадцать, — сообщил он.
Мы поехали в сторону общаги, но не доезжая, свернули в сторону парка «Северное Тушино», к каналу. Съехали с дороги и остановились на небольшой площадке уложенной железобетонными плитами. Других машин не было.
— Пройдёмся, — кивнул Балагур и потянулся на заднее сиденье за спортивной сумкой. — У меня тут термос с кофе и бутерброды. Там есть лавка с видом, как знаешь, в кино над Лос-Анджелесом. Не такая, конечно, но тоже сгодится.
Мы пошли по дорожке мимо облетевших деревьев.
— Что-нибудь выяснили? — спросил я. — Кто меня заказал?
— А ты думаешь, тебя прямо заказали? Это тебе не папины дружки сказали?
— Из КПК? — как бы удивился я. — Я думал вы этим делом занимаетесь. Пацана-то этого вы же забрали?
— Забрали. Пока ещё не ясно, выясняем. Он совсем с головой не дружит. Дело в том что остальных его подельников не пойму с какого перепугу забрал КПК. Сейчас мы их возвращаем себе, Пельше не в курсе, но Воронцову уже дан приказ. Так что, когда соберём весь пазл, можно будет говорить о том, кто и как и зачем. И не случайно ли ты попал под раздачу.
Вот же бляха! Я промолчал, пытаясь не проявить неудовольствия. Собака, забирает себе. А Ивашко расскажет кое-какие подробности, которые я бы хотел оставить неизвестными для Грабовского. Например факт моего сотрудничества с Прокофьевым… Блин… Надо было срочно позвонить, да только сначала требовалось отделаться от этого Балагура…
— А сегодняшний инцидент? — спросил я.
— Что? Считай никакого инцидента нет.
— Но след с моим именем у них в управлении останется? Этот Курганов из какого, кстати?
— Из второго, отдел по работе с иностранцами. Пришлось председателя задействовать, чтобы тебя с крючка снять. Но следы остаются от любого действия, так что ступать нужно стараться легко, понимаешь?
— Странно, — покачал я головой.
— Что?
— Странно, что разработкой занимается второе управление, а слежка была такой топорной и неумелой. Я в этом деле не спец, но гориллу с тяжёлым подбородком сразу заметил и запомнил.
Грабовский засмеялся.
— Это игра, — подмигнул он. — Они по Хакану плотно работают. Он в Москве частенько бывает, имеет интересные контакты. Роли его пока не знают, но копают хорошо. Ну, а чтобы создать иллюзию, что он не вызывает особого интереса, топтунов ему вешают время от времени таких, чтобы за три версты видно было. Хакан посмотрит, увидит слежку и успокоится. Вот если бы не было никого, это бы рождало неопределённость, то ли есть, то ли нет, а так всё ясно, контролируют, но как лоха, не как матёрого шпионищу.
— А он матёрый?
— Конечно.
— А Уразов?
— Уразов хитрожопый наймит империалистов. Внедряет в сознание руководства деструктивные идеи конвергенции.
— А ему эти идеи передаёт Хакан?
— Хакан устраивает ему приглашения на различные международные конференции и симпозиумы. Он британский разведчик, проживающий в Турции. Сеет «разумное доброе вечное» через Уразова, даёт инструкции. А на конференциях другие люди вдувают Уразову в уши нарративы про свободу и несвободу, про демократию, без которой невозможно развитие, движение в будущее и прогресс. Что такое, по-твоему, демократия в начале следующего тысячелетия?
— Франшиза, — пожал я плечами.
— В каком смысле? — удивился Грабовский.
— Вот допустим, Алексей Михалыч, решили мы с тобой продвигать демократию. Дело как бы хорошее. Ещё несколько проверенных людей взяли, договорились обо всём и начали. Приходит к нам… Вася Пупкин. Хочу, говорит, в ваш клуб. Давай, дружище, конечно! Только у нас есть ряд условий. Если хочешь считаться свободной и демократической страной, будь добр эти условия выполнять. Используй нашу «шкалу ценностей», наши технологии и вообще, делай то, что мы предлагаем. А мы со своей стороны обеспечим тебе материалы наглядной агитации, международную поддержку, примем в клубы и общества, где ты будешь с независимой миной делать то, что прикажем мы. Ну, и деньга будет.
Мы подошли к скамейке, стоявшей недалеко от воды и с видом на противоположный берег. Справа поодаль я увидел шпиль речного вокзала.
— Деньга, говоришь, будет? — повторил Балагур и достал из сумки термос и свёрток с бутербродами. — Бери, угощайся. Сервелат, естественно, финский.
На белоснежных овалах батона лежали тёмные кружки колбасы и издавали восхитительный манящий запах. Я взял один и с удовольствием откусил.
— Будет, будет деньга, — кивнул я, продолжая мысль. — Только мы сами посчитаем и решим, сколько именно. Неплохо, да? Если он всё делает правильно, то и живёт нормально. Как бы. Потому что, если, например, его людям вдруг чего-то не понравится и они скажут, что, мол, не хотим, чтобы педерасты вели пропаганду в школах или, наоборот хотим дружить с теми, с кем не велено, то мы с тобой скажем, что у него выборы фальсифицированы, лишим права голоса, устроим акцию протеста, да мало ли чего мы с тобой можем? В конце концов, отзовём у него лицензию и назовём диктатором. Потому что только мы с тобой можем определять, что такое демократия.
— Так ты против народовластия? — усмехнулся Грабовский наливая в металлическую крышку термоса горячий дымящийся кофе.
— Нет, конечно. Наоборот, я за народовластие. Я всего лишь против англо-американской франшизы на демократию.
Он задумался. Взял ещё один бутерброд, съел его, прожевал. И тогда только изрёк:
— А есть ли смысл огород городить, если такая франшиза уже имеется? Что-то, насколько ты помнишь, никто кроме Суркова нашего, ни о какой суверенной демократии даже не заикался.
— Так на это только гиганты способны. Наши-то дурачки, когда на поклон шли, думали, что их в клуб на равных примут. Ну, ещё бы, ведь они внесли в качестве вклада одну шестую часть суши. А им что? Шиш. Подпишите договор с владельцем франшизы и выполняйте это, это и это. И не забывайте поглубже приседать, когда произносите «Ку».
— А ты-то, Григорий Андреевич, чего хочешь? — с усмешкой спросил он, отхлёбывая кофе.
— Чтобы не было бедных, Алексей Михайлович. У нас, кстати, в конституции неплохо всё прописано. База для народной демократии имеется. Ещё бы подправить кое-что. Можешь сорвать принятие конституции?
— Обалдел что ли? — поперхнулся кофе Грабовский. — Через неделю внеочередная сессия Верховного Совета. Целый год текст согласовывали и вдруг отменять? Да генсека раньше времени кондратий хватит. Это надо было года на два назад хотя бы. А чего там?
— А зачем нам союз независимых государств? Ты, Алексей Михайлович, чем править хочешь — империей или национальным государством?
Он задумался. Править империей всегда заманчиво. Правда, это требует самоотверженности. А вот быть наместником в стране, превращённой в колонию гораздо проще. И бабла больше. И что было у него в голове я не знал.