— Давайте я вам позвоню ближе часам к трём. Надо поспрашивать, где и что.
— Конечно, — он вытащил из кармана маленький футляр и достал из него визитку, перевернул и, вытащив из внутреннего кармана «Монблан», написал снаружи: 1354. — Это номер моей комнаты. Для звонков. Не знаю, правда, удобно ли вам будет звонить… К тому же меня может не оказаться на месте.
Понимает, что разговоры пишутся, не тупой.
— Может назначим место встречи? Например у памятника Пушкину? Часиков на восемь?
— Что же… — пожал я плечами. — Почему бы и нет?
Мы попрощались, и я вернулся в свой номер. Элеонора спала. Раскинув в стороны и выпростав из-под одеяла ноги и руки, она лежала на спине и сопела. Я постоял, разглядывая её в предрассветной белёсой мгле, поставил на столик бутылку «Боржоми» и вышел за дверь.
Было без четверти шесть, метро ещё не работало, поэтому я шагал пешком по утреннему пустому и беззащитному городу, населённому, как казалось, лишь дворниками. Они лениво и сонно мели, прихорашивали и подготавливали улицу Горького к нашествию гостей и жителей столицы.
Я дошёл до Пушкинской, позвонил из автомата, закрывая номеронабиратель от любопытных глаз и потенциально возможных телеобъективов, и запросил встречу. Потом спустился в метро и без пересадок доехал до Планерной, а дальше уже на автобусе практически до самой общаги.
У входа стояли два милицейских бобика. Опять заваруха какая-то. Хорошо хоть на этот раз без моего участия. Я прошёл мимо и зашёл к себе.
— О, явился… — проворчал Славик.
— Ты чего не спишь? — кивнул я.
— Да как уснёшь? Всю ночь Зойка твоя прибегала проверять, вернулся ты или нет, а полчаса назад мильтон заявился. Где, говорит, Стрелец.
— Какой мильтон? Тебе приснилось, наверное?
— Поспишь тут с вами. Мне, между прочим, такое снилось, а он обломал. Сволочь.
Славик перевернулся на бок, а я расстегнул куртку, но не снял, остался в ней. С чего бы ко мне приходили менты, интересно… Пожалуй, нужно было где-то пересидеть. Но не у Зои. Можно попробовать в медпункте. Ладно, сейчас посмотрим. Я распахнул дверь и буквально врезался в двух ментов. А ещё двое стояли за ними.
— Стрелец? — хмуро и недовольно спросил лейтёха с красными от недосыпа глазами.
— Допустим. А что происходит?
— Доигрался ты, вот что происходит, — ответил он. — Вот постановление.
Он махнул перед моим носом бумажкой с машинописным текстом и кивнул соратникам:
— Выводим! В наручниках!
Ну, ёлки. Сопротивляться представителям власти при исполнении, да ещё и при свидетелях? Не стоило, пожалуй…
— Зоя! — крикнул я, и она почти сразу выглянула из двери, как раз в момент, когда на моих руках защёлкивались браслеты. — Что за хрень творится?
— Ты где был⁈ — накинулась она на меня, но сообразив, что тут происходит что-то серьёзное, осеклась. — Товарищ лейтенант, предъявите своё удостоверение!
— Чего-чего?
— Представьтесь и предъявите документы.
— Во девка даёт.
— Я юристка! — сердито отрезала она и внимательно изучила корки. — Ничего не понимаю.
— На месте разберёмся, — кивнул лейтёха и повёл меня к лестнице.
Я прошёл в сопровождение милиции вниз. Меня вывели и засунули в коморку для дебоширов с зарешеченными и непрозрачными окнами.
— Куда едем? — уточнил я.
— В тюрьму, — равнодушно ответил лейтенант.
Сказал и не соврал. Уже через полчаса я стоял с руками, сложенными сзади перед камерой с толстой металлической дверью. Без ремня, без шнурков и прочих опасных предметов. А ещё без малейшего представления о том, что происходит.
— Мне нужна бумага и ручка, — требовательно сказал я. — Буду жалобу писать.
Конвоир прогремел ключами и открыл тяжёлую железную дверь, выкрашенную зелёной краской. Потянуло хлевом, туалетом и поездом.
— Заходим! — гаркнул он. — Заходим, я сказал!
Я сделал шаг и оказался в тесной камере с двухярусными шконками. Посередине стоял стол, накрытый клеёнкой и вокруг него собрались местные обыватели. Судя по рожам, были это люди с богатым жизненным опытом.
— Утро в хату, граждане арестанты.
Ответом была тишина.
5. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Я осмотрелся. Шконки, духота, вонь, маленькие окошки под потолком и стены, покрытые серой цементной «шубой». Здесь всё было относительно просто. Оставалось только понять, кто именно устроил это чудесное приключение. А ещё хотелось верить, что Зоя уже предпринимает меры по моему вызволению.
Что именно мне инкриминируют оставалось загадкой. Формально, существовало довольно много поводов, по которым можно было призвать меня к ответу. Да вот только было одно «но». Хоть я в УПК был и не силён, мне было ясно, что процедура в моём случае не была соблюдена даже приблизительно.
А значит, за этим, скорее всего, сам Сёмушкин и стоял. Стало быть на помощь с его стороны можно было в ближайшее время не надеяться. И следовало попытаться понять, нахрена ему это понадобилось…
Товарищей по камере было пятеро. Четверо сидели на лавках за столом, а один, неопрятный, с отталкивающей внешностью в стороне на шконке около унитаза.
Один из четверых был практически малолетка. Худющий, выбритый налысо. Рожа наглая и тупая до безобразия. Рядом жилистый дядя лет сорока, лицо, как из гранита, рубленное, шрам через всю щёку, седой ёжик волос, взгляд медвежий, равнодушный. На нём была серая майка алкоголичка, не скрывавшая декоративного убранства плеч и груди.
Рядом с ним сидел здоровенный лось с пивным пузом и кулаками гирями. Нос переломан, брови исчирканы полосками шрамов. Тоже в алкоголичке и тоже с партаками. А на краю скамьи, в тёмно-синем спортивном костюме сидел коренастый узбек и ел конфеты, на меня даже не глядел.
Спальных мест было двенадцать — по три двухярусных кровати вдоль стен. Все первые этажи были заняты, кроме двух шконок — рядом с чуханом и напротив него, рядом с дверью.
— Кто такой? — спросил седой.
Хер их знает, как с ними говорить на их языке… С блатными жизнь сводила, конечно, но не слишком близко и не по их правилам.
— Величают Стрелой, взяли ни за что. Какая тут у вас шконка свободна?
— А вон, с Макакой рядом приземляйся, — заржал молодой. — У параши. Других нет. Можешь под мою занырнуть.
Седой глянул на него волком, и тот сразу остыл, замолчал.
— Как это ни за что? — нахмурился седой и неодобрительно покачал головой. — Ты от людей зря скрываешь, неправильно начинаешь. Ты кто по жизни, Стрела? Какая ходка у тебя? Давай, колись, пацанчик, а то может ты петух пробитый, кто тебя знает. Ну-ка, Метла, изобрази.
Молодой вскочил на лавку, встал в позу оратора и продекларировал:
— Петушок, петушок,
Золотой гребешок,
Масляна головушка,
Шёлкова бородушка,
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку.
Метла прочёл эти строки, кривляясь и копируя интонации, свойственные женщинами. Громила слева от седого заржал.
— Ты, кстати, какая Стрела, московская или, к примеру, владимирская? А может, ещё, какая?
— Точняк, Гапон! — воскликнул молодой шнырь и, соскочив с лавки, подвалил ко мне. — Стрела же женский род! Подозрительно, братва!
— А Метла какого рода? — усмехнулся я. — Кент я московский, местный, кликуха Стрела. Ходок нет. А за то, что я нормальный пацан Фадей сказать может.
Саня Фадеев, мой кореш, школьный товарищ, выбравший кривую разбойничью дорожку, был единственным, кто звал меня Стрелой. За дерзость в сочетании с острым умом, а также благодаря удачливости и упрямству он рано заработал авторитет и даже короновался где-то на Кавказе. Впрочем, в том, что он к этому моменту уже был законником, я бы не поручился. Но точно короновали его в молодом возрасте.
Мы виделись на встрече одноклассников на тридцатилетие выпуска. Конечно, это был далеко не тот школьный задира и выдумщик, с которым мы частенько тусили, кадрили девчонок и даже пару раз таскали слоёные булочки из кафетерия. Он заматерел и прошёл огонь, воду и медные трубы, но после вечера встречи ещё довольно долго позванивал и даже приезжал в гости разок.
— Ты смотри-ка, первоход, и вдруг правильный пацан, — как бы удивлённо покачал головой седой Гапон. — Куда жисть котится! А это, что за Фадей? Не тот шнырь, что на той неделе зафаршмачился? Или, может, тот взломщик мохнатых сейфов, что откинулся полгода назад? Поднялся, видать на воле. Человеком стал. Он? Скажи.
— Другой. Я про Фадея Питерского, того что всю область держит.
— Да ты чё! — уважительно покачал головой Гапон. — Только знаешь, я тебе по секрету скажу. Мы твоих авторитетов — и в туза, и на клык, а потом под шконку к чухану Макаке. Вертел я на кукане твоего Фадея. Мы сами по себе. Каждый сам за себя, так что ты, бакланчик, чужим дядей не прикрывайся, за себя базар держи, а то хуже Макаки будешь. Давай, Метла, покажи ему шконку и пусть марафет наведут. Две макаки, в натуре.
Метла, как шут из средневекового романа прошёл кривляясь мимо меня и указал на нары, напротив зачуханного чудилы и на прямой с унитазом.
— Не канает, — покачал я головой.
— Пожалте на бамон, — заржал молодой, и Гапон со своим соседом подхватили его глумливый смех.
Не смеялись только Макака и узбек. Ситуация складывалась не очень. Было уже ясно, что «подружиться» не удастся. Значит придётся вступить в противоборство. А это в свою очередь подразумевало в качестве следующего шага ШИЗО или нападение ночью.
Я пожал плечами, подошёл к нарам в дальнем углу камеры и положил матрас на второй ярус. Возможно, над шконкой местного пахана.
— Султанчик, — цыкнул зубом седой. — Иди объясни этой ёлочке зелёной, где его место. Много берёт на себя.
Узбек молча поставил кружку и поднялся. Усталым взглядом смерил меня и подошёл ближе. Низкорослый, кривоногий, но жилистый и мощный. Силушка имелась. Может, и спорт какой-нибудь, бокс или борьба были в бэкграунде, так сказать. Он встал напротив меня и медленно покрутил головой, разминая шею. Лицо его оставалось каменным и совершенно безучастным. Подскочил и Метла, желающий получше разглядеть и принять участие.