етровых шляпах.
Китка набирает в свой стетсон воды из технического крана на пирсе и выплескивает в салон, одной полной шляпы мало, он наливает еще одну. Ландсман сгорает от стыда за то, что пилоту приходится это делать, но Китка и блевотина, похоже, старые знакомцы, и улыбка не сходит с его лица. Краем ламинированного путеводителя «Киты и тюлени Аляски» Китка выгоняет из кабины потеки рвоты и морской воды, споласкивает путеводитель и отряхивает его хорошенько. Затем застывает в проеме, держась одной рукой за притолоку, и смотрит на Ландсмана, стоящего на причале. Море шлепает о поплавки «сессны» и о причальные сваи. Ветер, дующий с реки Ситкин, гудит у Ландсмана в ушах, треплет поля его шляпы. Из деревни доносится женский голос — сорванный, рыдающий то ли по мужу, то ли по ребенку. Крику вторит пародийный собачий лай.
— Думаю, они уже в курсе, что ты на подходе, — говорит Китка, — те, что на верхотуре. — Улыбка его становится робкой, похожей на недовольную гримасу. — Мы приняли к этому все меры, кажись.
— На этой неделе я уже нагрянул кое-куда с неожиданным визитом, и не особенно удачно, — замечает Ландсман. Он достает «беретту» из кармана, выщелкивает обойму, проверяет магазин. — Сомневаюсь, что их можно застать врасплох.
— Ты знаешь, кто они? — спрашивает Китка, поглядывая на шолем.
— Нет, — отвечает Ландсман. — Не знаю, а ты?
— Ну серьезно, брательник, — говорит Китка. — Кабы я знал, так сказал бы, хоть ты и заблевал мне самолет.
— Кем бы они ни были, — говорит Ландсман, вставляя обойму на место, — думается мне, это они убили мою сестренку.
Китка обмозговывает это заявление, как будто отыскивая в нем лазейки или слабые места.
— Я должен быть во Фрешуотере к десяти, — говорит он, изображая сожаление.
— Да. Понимаю.
— Иначе я бы тебя прикрыл, брательник.
— Да ладно тебе. О чем ты? Не твоя это беда.
— Да, но Наоми… Она была, конечно, оторва.
— Ты мне рассказываешь.
— Вообще-то, она никогда меня особенно не жаловала.
— Ну, она впадала в крайности, — говорит Ландсман, пряча пистолет в карман пиджака, — порой.
— Ладно тогда, — говорит Китка, носком сапога изгоняя последнюю волну из самолета. — Эй, ты там, слышь, поосторожней.
— Честно говоря, я не знаю, как это, — признает Ландсман.
— Значит, это семейное. У вас с сестрой.
Ландсман с грохотом шагает по мосткам к стальным воротам и дергает ручку — из чистого интереса. Потом перебрасывает рюкзачок через решетчатую ограду и сам перелезает следом на ту сторону. Когда он оказывается на верхушке ограды, нога его застревает меж прутьев решетки. У него слетает ботинок. Ландсман кувыркается и шлепается на землю, смачно чавкающую при его приземлении. Рот наполняется соленым вкусом крови из прикушенного языка. Ландсман отряхивается и оглядывается — убедиться, что Китка все это видит. Он машет Китке, мол, все в порядке. Чуть помедлив, Китка машет ему в ответ и захлопывает дверцу самолета. Мотор со стуком пробуждается. Пропеллер исчезает в темном ореоле собственного вращения.
Ландсман начинает долгое восхождение по лестнице. Если что, он сейчас в худшей форме, нежели в пятницу утром, когда попытался одолеть лестницу высотки «Днепр», ведущую к квартире Шемецев. Прошлую ночь он пролежал без сна на жестком бугристом матрасе мотеля. Два дня назад его подстрелили, избили и бросили на снегу. У него все болит. Он тяжко, хрипло дышит. Да еще эта загадочная боль в ребре и в левом колене. Он останавливается ненадолго на полпути, чтобы взбодриться сигаретой, и оборачивается поглядеть, как «сессна», жужжа и вихляя, уносится прочь сквозь низкие утренние облака, бросая Ландсмана на самый что ни на есть произвол судьбы.
Ландсман свешивается с перил высоко над пустынным берегом и деревней. Далеко внизу, на кривых мостках, какие-то люди выходят из домов, чтобы посмотреть на его восхождение. Он машет им, и они любезно машут в ответ. Он затаптывает окурок и возобновляет свой размеренный путь наверх. Его сопровождает плеск воды в заливе и отдаленные насмешки ворон. Потом звуки меркнут. Он слышит лишь свое дыхание, звон ступенек под ногами, скрип ремней рюкзачка.
На верхотуре на белоснежном флагштоке развеваются два флага.
Один — флаг Соединенных Штатов Америки. Другой — скромный белый, с голубой звездой Давида. Флагшток стоит в кольце беленых камней, окруженных бетонной площадкой. У основания флагштока маленькая металлическая пластинка сообщает: «ФЛАГШТОК ВОЗДВИГНУТ БЛАГОДАРЯ ЩЕДРОСТИ БАРРИ И РОНДЫ ГРИНБАУМ, БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ, КАЛИФОРНИЯ». Дорожка ведет от круглой площадки к зданию покрупнее, которое Ландсман видел с воздуха. Все прочие строения — жалкие халупы, обшитые кедровой дранкой, но это не лишено претензий на стиль. Скатная крыша покрыта рифленой сталью, окрашенной в темно-зеленый цвет. Окна с переплетами. Глубокая веранда окружает дом с трех сторон, ее стойки сделаны из неокоренных еловых бревен. В центре веранды — широкая лестница, и бетонная дорожка подводит прямо к ней.
На верхней ступеньке лестницы стоят двое, наблюдая, как Ландсман приближается. У обоих окладистые бороды, но пейсов нет. Нет ни чулок, ни черных шляп. Тот, что слева, — молод, лет тридцати от силы, рослый, даже длинный, у него лоб как бетонный бункер и отвислая челюсть. Его необузданная борода скручивается в черные кольца, оставляя завиток голой кожи на каждой щеке. Руки, безвольно висящие по швам, пульсируют, как пара головоногих. На нем черный костюм свободного покроя и галстук в узкую косую полоску. Ландсман прочитывает тоскливое нетерпение в подергивающихся пальцах рослого и пытается угадать под жилетом очертания пистолета. Чем ближе подходит Ландсман, тем холоднее и светлее становятся темные глаза рослого.
Второй человек приблизительно Ландсмановых лет, его веса и сложения. В талии он, в отличие от Ландсмана, чуть расплылся и опирается на витую трость из какого-то черного лакированного дерева. Борода у него цвета древесного угля, присыпанного золой, аккуратно подстриженная, даже щеголеватая. На нем твидовая тройка, образ дополняет затейливая трубка, которой он задумчиво попыхивает. Похоже, он доволен зрелищем Ландсманова восхождения, а то и в восторге от него — любознательный врач, предугадывающий легкую аномалию, отклонение во время обычного осмотра. Обут он в лоферы на кожаных шнурках.
Ландсман останавливается у нижней ступеньки веранды и поправляет рюкзачок на плече. Где-то дятел тарахтит бочонком с игральными костями. На миг стук дятла и шуршание еловой хвои — единственные звуки вокруг. Словно их всего трое человек на всю юго-восточную Аляску. Но Ландсман чувствует, что за ним наблюдают сквозь щелку занавесок на окне, сквозь прицелы винтовок, окуляры перископов, линзы дверных глазков. Он чувствует нарушенный ход жизни, прерванную утреннюю зарядку, недомытые кофейные чашки. Слышит шкварчащее в масле яйцо, подгорающие тосты.
— Не знаю, как вам и сказать, — говорит каланча с курчавой бородой. Кажется, что голос слишком долго околачивается у него в груди, прежде чем выйти наружу. Неповоротливые слова вытекают медленно и вязко, как из ковша. — Но ваш попутчик только что улетел без вас.
— А я разве куда-то собирался? — интересуется Ландсман.
— Здесь вы не останетесь, друг мой, — говорит человек в твиде.
Едва он произносит слово «друг», как его дружелюбие напрочь иссякает.
— Но у меня забронировано, — не сводя глаз с беспокойных рук великана. — Я моложе, чем кажусь.
В лесу будто кости ссыпали в ведерко.
— Ладно, я не мальчик, и брони у меня нет, но я действительно страдаю от серьезной зависимости, — говорит Ландсман. — Разумеется, все не бесплатно, я понимаю.
— Мистер… — Человек в твиде делает шаг в направлении Ландсмана, и тот чувствует вонь крепкого табака.
— Послушайте, — продолжает Ландсман, — я слыхал, какое доброе дело вы, ребята, здесь делаете, ясно? Я уже все перепробовал. Знаю, это безумие, но я на грани, и мне больше некуда идти.
Твидовый костюм оглядывается на каланчу, стоящего на верхней ступени лестницы. Похоже, им невдомек, кто такой Ландсман и что с ним делать. Веселуха последних нескольких дней и особенно мучительный перелет из Якоби, кажется, несколько размыли нозовскую ауру Ландсмана. Он надеется и опасается, что у него видок опустившегося бедолаги, волочащего свои невзгоды в захудалой переметной суме за спиной.
— Мне нужна помощь, — говорит он и, к собственному удивлению, чувствует, как глазам становится горячо от слез. — Я на грани… — Голос его срывается. — И уже готов это признать.
— Как вас зовут? — спрашивает великан, медленно выцеживая слова.
Взгляд у него теплый, но лишен дружелюбия. Он сочувствует Ландсману, но тот ему не слишком интересен.
— Фельнбойгер. — Ландсман выуживает фамилию из древнего полицейского отчета. — Лев Фельнбойгер.
— Кто-нибудь знает, что вы здесь, господин Фельнбойгер?
— Только моя жена. И пилот, разумеется.
Ландсман замечает, что эти двое достаточно хорошо знают друг друга, чтобы устроить яростный спор одними только глазами, не проронив ни слова и не сделав ни одного телодвижения.
— Меня зовут доктор Робой, — говорит наконец каланча.
Он выбрасывает руку по направлению к Ландсману, словно стрелу подъемного крана с грузом на конце. Ландсмана так и подмывает уклониться, но он пожимает эту сухую прохладную громадину.
— Прошу вас, пройдемте внутрь, мистер Фельнбойгер.
Он следует за ними по гладко ошкуренному еловому настилу веранды. Вверху, под навесом, он замечает осиное гнездо и приглядывается, есть ли там жизнь, но гнездо кажется таким же опустевшим, как и любое другое строение на вершине этой сопки.
Они проходят в пустой вестибюль, обставленный с ортопедической чуткостью продолговатыми предметами из бежевой пены. Скучный коврик с коротким ворсом цвета картонной упаковки для яиц. Стены увешаны традиционными, набившими оскомину сюжетами из жизни Ситки: рыбацкие лодки, бакалавры иешивы, публика в кафе на Монастырской улице, свингующий клезмер, который вполне мог оказаться стилизованным Натаном Калушинером. И снова у Ландсмана возникает неприятное ощущение, что все это расставлено и вывешено не далее как сегодня утром. В пепельницах ни пылинки пепла. Стопки брошюр под названиями «Наркозависимость: кому она нужна?» и «Жизнь: взаймы или в собственность?». Термостат на стене вздыхает, будто от скуки. Пахнет новым ковром и погасшей трубкой. Над входом в застланный ковровой дорожкой коридор самоклеящаяся табличка объявляет: «МЕБЛИРОВАНО НА ПОЖЕРТВОВАНИЯ БОННИ И РОНАЛЬДА ЛЕДЕРЕР, БОКА-РАТОН, ФЛОРИДА».