— Правительство США.
— Вот и я о том же.
— Поскольку они полагают, что было бы очень здорово заслать банду чокнутых аидов в Арабскую Палестину, пусть себе носятся там за своими Мошиахами, взрывают тамошние святыни и развязывают третью мировую.
— Они там наверху действительно чокнутые, Бина. Сама же знаешь. Может быть, они надеются на третью мировую, может, хотят устроить новый крестовый поход. Может, они считают, что все это приведет ко второму пришествию Иисуса. А может быть, ни то, ни другое, ни третье, а все дело в нефти — обеспечить доступ к тамошним запасам раз и навсегда. Я не знаю.
— Заговор в правительстве, Мейер.
— Я понимаю, это кажется невероятным.
— Говорящие курицы, Мейер.
— Прости меня, Бина.
— Ты же обещал.
— Я помню.
Она снимает трубку и снова набирает номер офиса окружного прокурора.
— Бина, пожалуйста, повесь трубку.
— Я с тобой, Мейер, уже намыкалась по темным углам. Больше не собираюсь.
Дозвонившись до Суини, Бина вкратце пересказывает ей сообщение Ландсмана: вербовские и группа мессианских евреев стакнулись и планируют нападение на важнейшие мусульманские святилища Палестины. Она опускает сверхъестественные детали и домыслы. Не упоминает и о смерти Наоми и Менделя Шпильмана. В изложении Бины рассказ звучит ровно настолько невероятно, чтобы в него поверили.
— Посмотрим, удастся ли нам выследить этого Литвака, — говорит она Суини. — О’кей, Кэти. Спасибо. Я знаю. Я надеюсь на это.
Она вешает трубку. Берет со стола сувенирный стеклянный шар с миниатюрной панорамой Ситки внутри, встряхивает его и смотрит, как падает снежок. Она выкинула из кабинета все безделушки и фотографии, только этот снежный шар остался, да еще ее дипломы в рамках на стене. Каучуковое дерево, фикус и розовая с белыми крапинками орхидея в зеленом стеклянном горшке. По-прежнему помойка помойкой. Бина восседает в центре всего этого в дежурном брючном костюме угрюмой расцветки, буйная шевелюра зачесана наверх и удерживается на месте металлическими скрепками, канцелярскими резинками и прочими подходящими предметами из ящика стола.
— Она не посмеялась над нами? Или посмеялась?
— Это не в ее стиле, — отвечает Бина. — Но нет, не посмеялась. Ей нужно больше сведений. Как бы то ни было, у меня сложилось такое ощущение, что я не первая, кто сообщил ей об Альтере Литваке. Она сказала, что хотела бы поговорить с ним, если мы его найдем.
— Бухбиндер, — произносит Ландсман. — Доктор Рудольф Бухбиндер. Помнишь, он выходил из «Поляр-Штерна» в тот вечер, а ты как раз входила.
— Тот дантист с улицы Ибн Эзры?
— Он сообщил мне, что переселяется в Иерусалим. Я решил, что просто ерунду болтает.
— Какой-то там институт, — припоминает Бина. — На «М» вроде.
— Мириам…
— Мориа…
Она лезет в компьютер и находит Институт Мориа в закрытом телефонном справочнике: улица Макса Нордау, 822, седьмой этаж.
— Восемьсот двадцать два, — повторяет Ландсман, — н-да…
— Это твой райончик? — спрашивает Бина, набирая указанный в справочнике номер.
— Дом напротив, — подтверждает Ландсман, робея. — Гостиница «Блэкпул».
— Машину! — Бина бросает трубку и набирает другой номер, из четырех цифр. — Гельбфиш.
Она велит патрульным и агентам в штатском взять под наблюдение входы и выходы гостиницы «Блэкпул», кладет трубку на рычаг и сидит, молча уставившись на нее.
— Хорошо, — встает Ландсман. — Пошли.
Но Бина не двигается с места.
— Ты не представляешь, как хорошо мне было без всей этой твоей фигни. Не страдать Ландсманией двадцать четыре часа в сутки.
— Как я тебе завидую.
— Герц, Берко, твоя мать, твой отец. Вся ваша семейка. Кучка долбаных шизиков, — прибавляет она по-американски.
— Знаю.
— Наоми была единственным нормальным человеком в этой кодле.
— То же самое она говорила о тебе, — говорит Ландсман. — Правда, обычно прибавляла «во всем мире».
Два быстрых коротких удара в дверь. Ландсман встает, предполагая, что это Берко.
— Всем привет, — говорит по-американски человек в дверях. — Не думаю, что имел удовольствие…
— Вы кто? — спрашивает Ландсман.
— Я есть ваш похоронный общество, — сообщает пришелец на скверном, но напористом идише.
— Мистер Спейд наблюдает за передачей дел, — говорит Бина. — Кажется, я уже упоминала, что он должен прийти, детектив Ландсман.
— Кажется, упоминали.
— Детектив Ландсман, — говорит мистер Спейд, милосердно сползая обратно в американский. — Тот самый.
Он вовсе не похож на пузатого гольфиста, каким его навоображал себе Ландсман. Молод, даже слишком, простоват лицом, широк в плечах и груди. Застегнутый на все пуговицы костюм из тонкой шерсти, белая рубашка, галстук в синюю, как помехи на экране, полоску. Шея пестрит порезами от бритвы и несбритыми кустиками. Выпуклость адамова яблока предполагает глубокую искренность и серьезность. К лацкану приколота булавка в форме стилизованной рыбки.
— Если не возражаете, давайте присядем на минуту и побеседуем с вами и вашим начальником.
— Не возражаю, — говорит Ландсман. — Но я лучше постою.
— Как угодно. Может, все же не будем стоять в дверях?
Ландсман сторонится, жестом приглашая Спейда войти. Тот плотно затворяет дверь за собой.
— Детектив Ландсман, у меня есть основания считать, — начинает Спейд, — что вы осуществляете несанкционированное расследование, притом что в данный момент отстранены…
— С сохранением содержания.
— Проводите его незаконно, причем по делу, которое официально объявлено закрытым. При поддержке детектива Берко Шемеца, также несанкционированной. И если уж делать совсем безумные предположения… э-э-э… я не удивлюсь, узнав, что вы тоже склонны оказывать ему содействие, инспектор Гельбфиш.
— Она только палки в колеса вставляет, — отзывается Ландсман. — Говоря по правде, содействия от нее никакого.
— Я только что звонила в офис окружного прокурора, — сообщает Бина.
— Неужели?
— Возможно, они сами займутся этим делом.
— Да что вы говорите.
— Это вне моей юрисдикции. Это теракт — вероятный теракт. И возможная цель его находится за пределами страны. Но планируют угрозу жители округа.
— Ну и ну! — Вид у Спейда одновременно возмущенный и довольный. — Террористы? Да идите!
Взгляд Бины окутывает стылая поволока, что-то среднее между свинцом и шугой.
— Я пытаюсь разыскать человека по имени Альтер Литвак, — говорит она, и в каждом закоулке ее голоса таится тяжкая усталость. — Он может быть причастен к этой угрозе, а может и не быть. В любом случае я хотела бы знать, что ему известно об убийстве Менделя Шпильмана.
— Угу, — произносит Спейд доброжелательно, но рассеянно, как человек, который притворяется, что ему интересны мелочи вашей жизни, а сам тем временем увлеченно роется в интернете собственного сознания. — О’кей. Но видите ли, мэм, если судить с позиции — как это у вас называется? Человек из похоронной конторы, который сидит около покойника-еврея?
— У нас он называется «шомер», — говорит Бина.
— Точно. Будучи здешним шомером, я должен сказать: нет. Вы поступите вот как — оставите это скользкое дело, а заодно и мистера Литвака в покое.
Кажется, что усталостью наливаются и плечи Бины, и челюсть, и скулы.
— Вы замешаны в этом, Спейд?
— Лично я? Нет, мэм. Переходная команда? Ни-ни. Комитет по Возвращению Аляски? Ни в коем случае! Честно говоря, я вообще мало знаю об этом. А о том, что знаю, я не имею права рассказывать. Я — инспектор управления ресурсами. Это моя обязанность. И я должен сказать, несмотря на глубокое почтение к вам, чтобы вы больше не тратили зря ресурсов на это дело.
— Это мои ресурсы, мистер Спейд, — говорит Бина. — И в ближайшие два месяца я могу допросить любого свидетеля, какого пожелаю допросить. И арестовать того, кого пожелаю арестовать.
— Нет, если окружная прокуратура прикажет вам отступить.
Звонит телефон.
— А вот и окружная прокуратура, — предрекает Ландсман.
Бина снимает трубку:
— Привет, Кэти.
Она слушает примерно минуту, кивая и не произнося ни слова. Затем говорит: «Понятно» — и вешает трубку. Голос у нее спокойный и лишенный эмоций. Она натянуто улыбается и понуро вешает голову, словно признавая поражение в честной борьбе. Ландсман чувствует, что она старательно избегает его взгляда, потому что если она посмотрит на него, то не выдержит — и расплачется. А уж он-то знает, как сильно нужно довести Бину Гельбфиш, чтобы она проронила хоть слезинку.
— А я тут так мило все обустроила, — вздыхает она.
— И здесь, должен сказать, — поддакивает Ландсман, — до вашего прихода была помойка.
— Я просто хотела все подчистить для вас, — говорит она Спейду. — Все свернуть, подобрать все крошки, все ниточки.
Она так старалась, набирала очки, вылизывала задницы, которые следовало вылизывать, разгребала авгиевы конюшни. Упаковала Главное управление полиции и украсила сверху собой, как роскошным бантом.
— Даже выбросила тот мерзкий диван, — прибавляет она. — Что тут, блин, творится, Спейд, не расскажете?
— Честное слово — не знаю, мэм. А если бы и знал, то все равно не сказал бы.
— Вам приказано проследить, чтобы все на этом конце было шито-крыто, тихо-мирно.
— Да, мэм.
— А другой конец находится в Палестине.
— Я не слишком много знаю о Палестине[61], — говорит Спейд. — Сам-то я из Люббока. Правда, жена моя из Накодочеса, а оттуда до Палестина миль сорок.
Бина кажется озадаченной, но потом щеки ее заливаются краской понимания и негодования.
— Так вы явились сюда шуточки шутить? — произносит она. — Да как вы смеете!
— Нет-нет, мэм, — говорит Спейд. Теперь его черед слегка зардеться.
— Я очень серьезно отношусь к этой работе, мистер Спейд. И должна вас предупредить, что в ваших же долбаных интересах принимать меня всерьез.