У входа в угрюмый сарай бакалавр истязает тряпку ручкой от швабры. Этой тряпкой, пропитанной раствором с психотропным ароматом, юнец сослан оттирать три безнадежных островка машинного масла на бетонном полу. Бакалавришка лупит и голубит тряпку концом палки. Он встречает Бину взглядом, в котором ужас должным образом смешивается с благоговением. Будь Бина не Биной, а Мошиахом в оранжевой парке, пришедшим спасти его, выражение на лице пишера было бы приблизительно таким же. Взгляд его прирастает к ней, а затем он отдирает его с жестокой осторожностью — так отрывают язык, прилипший в мороз к металлической насосной колонке.
— Рав Цимбалист? — интересуется Ландсман.
— Он здесь, — отвечает бакалавр, кивая на дверь лавки. — Но он крайне занят.
— Занят? Так же, как ты?
Бакалавр снова рассеянно тычет палкой в тряпку.
— Я путался под ногами, — цитирует парнишка чьи-то слова с налетом жалости к себе, а затем указывает на Бину скулой, не вовлекая в этот жест прочие черты лица. — Ей туда нельзя, — говорит он твердо. — Это неуместно.
— Гляди-ка сюда, котеночек, видишь? — Бина выуживает свой значок. — Я всегда уместна. Как деньги в подарок.
Бакалавришка отступает, пряча дрын за спину, словно улику, способную выдать его с головой.
— Вы арестуете рава Ицика?
— Нет, — говорит Ландсман, делая шаг в сторону бакалавра. — А с чего бы это нам его арестовывать?
Если бакалавр иешивы что и умеет, так это отвечать вопросом на вопрос.
— А я знаю? Был бы я законником в модных штанах, скажите мне, пожалуйста, ошивался бы я тут с тряпкой и дрыном?
Внутри все они сгрудились вокруг большого картографического стола — Ицик Цимбалист и его команда — дюжина затянутых в ремни молодцов в желтых комбинезонах. Подбородки молодцов обиты оплетенными сеткой валиками бород. Присутствие женщины в мастерской порхает между ними встревоженным мотыльком. Цимбалист последним отрывает взор от распростертой перед ним на столе проблемы. Когда он видит, кто пришел с новым насущным вопросом к кордонному мудрецу, он кивает и хмыкает чуть ли не с упреком, как если бы Ландсман и Бина опоздали к назначенному часу.
— Утро доброе, господа, — говорит Бина, и флейта ее голоса звучит как-то диковинно и неубедительно в этом большом мужском сарае. — Я инспектор Гельбфиш.
— Доброе утро, — отвечает кордонный мудрец.
Его костлявое бесплотное лицо нечитаемо, как клинок, как голый череп. Отработанным движением он сворачивает в рулон не то карту, не то схему, перетягивает ее куском бечевки и идет к стеллажу, чтобы бросить рулон на полку, где он затеряется среди тысяч собратьев. Движения его старчески размеренны, поспешность для него — давно забытый порок. Походка у Цимбалиста непредсказуемая, подпрыгивающая, но руки затейливы и точны.
— Обед окончен, — сообщает он команде, хотя еды нигде не видать.
Команда нерешительно огораживает кордонного мудреца неправильной формы эрувом, готовая защитить его от мирских бед, которые несет в их обитель эта пара полицейских жетонов.
— Лучше пусть погуляют поблизости, — говорит Ландсман. — Возможно, нам придется побеседовать и с ними.
— Обождите в фургонах, — велит Цимбалист. — Не путайтесь под ногами.
Они неторопливо направляются через мастерскую к гаражу. Один возвращается, неуверенно теребя бороду:
— Раз обед уже закончился, рав Ицик, может, мы поужинаем?
— И позавтракайте заодно, — соглашается Цимбалист. — Вам сегодня всю ночь на ногах.
— Дел невпроворот?
— Шутите? Годы нужны, чтобы упаковать все это безобразие. Контейнер придется заказывать. — Он направляется к электрочайнику и расставляет три стакана. — Ну, Ландсман, я слышал, вроде как вы ненадолго лишились своего жетона.
— Всё-то вы слышите, — говорит Ландсман.
— Что слышу, то слышу.
— А слышали вы о туннелях, прорытых кем-то под Унтерштатом на случай, если американцы ополчатся на нас и решат устроить актион?[70]
— Краем уха, я бы сказал. Вот вы сейчас напомнили.
— То есть у вас вряд ли совершенно случайно имеется план этих туннелей? Куда они ведут, как соединяются и тому подобное.
Старик по-прежнему стоит спиной к ним, разрывая бумажные конвертики с пакетиками чая.
— Какой же я тогда кордонный мудрец, если бы у меня не было этого плана?
— Значит, если бы по какой-то причине вам захотелось впустить кого-нибудь, скажем, в подвал гостиницы «Блэкпул» или выпустить оттуда так, чтобы никто этого не заметил, вы смогли бы?
— А зачем мне это? — говорит Цимбалист. — Я бы даже тещину собаку не пустил в этот клоповник.
Он вынимает вилку недокипевшего чайника из розетки и окунает в стаканы чайные пакетики: раз-два-три. Ставит стаканы на поднос с баночкой повидла и тремя чайными ложечками и приглашает гостей за стол в его углу. Чайные пакетики неохотно делятся своим цветом с чуть теплой водой. Ландсман угощает всех папиросами и дает прикурить. Из фургонов долетают не то мужские вопли, не то хохот, поди пойми.
Бина ходит по мастерской, восхищаясь обилием и разнообразием веревок, бечевок и тросов, осторожно переступая, чтобы не угодить в силки перекати-поля из проволоки, серой резиновой обмотки с кроваво-медной начинкой.
— Вы когда-нибудь ошибаетесь? — спрашивает Бина мудреца. — Говорите кому-то, что он может носить в руках там, где нельзя носить? Прочерчиваете линию там, где она не нужна?
— Я не смею ошибиться, — говорит Цимбалист. — Несение в Шаббат — серьезное нарушение. Люди подумают, что моим картам нельзя доверять, и мне конец.
— У нас до сих пор нет баллистической экспертизы оружия, из которого был убит Мендель Шпильман, — осторожно говорит Бина. — Но ты видел рану, Мейер.
— Видел.
— Может так быть, чтобы ее оставил, скажем, «глок», или «интратек», или еще какой-нибудь автоматический пистолет?
— По моему скромному мнению, нет.
— Ты немало времени посвятил команде Литвака и их огнестрельным цацкам.
— И наслаждался каждой минутой.
— Видел ли ты в их ящике с игрушками хоть одну неавтоматическую?
— Нет, инспектор, не видел ни единой.
— И что это доказывает? — интересуется Цимбалист, опуская свой нежный зад на надувную подушку-пончик, лежащую на стуле. — И что более важно — почему это должно волновать меня?
— Не считая, разумеется, вашей личной заинтересованности общего плана в том, чтобы правосудие свершилось в данном конкретном случае? — уточняет Бина.
— Не считая этого, — соглашается Цимбалист. — Детектив Ландсман, вы думаете, что Альтер Литвак убил Шпильмана либо заказал его убийство?
Ландсман смотрит прямо в лицо кордонного мудреца и произносит:
— Он не убивал. Не мог бы. Мендель был не просто нужен ему — аид сам уверовал в Менделя.
Цимбалист моргает, щупает пальцем лезвие переносицы, обдумывая услышанное, словно это был слух о новорожденном роднике, который заставит его перекроить одну из карт.
— Не верю, — заключает он. — Кто-то другой. Кто угодно, но не этот аид.
Ландсман не спорит, не считает нужным. Цимбалист тянется за своим стаканом. Жилка ржавчины извивается в воде, как ленточка внутри стеклянного шарика.
— Как бы вы поступили, если бы одна из линий на вашей карте, — говорит Бина, — оказалась, к примеру, заломом на бумаге? Волосинкой? Случайным росчерком пера? Чем-то подобным. Сказали бы вы об этом кому-нибудь? Пошли бы к ребе? Признались бы, что совершили ошибку?
— Этого никогда бы не случилось.
— А если бы случилось? Смогли бы вы тогда жить в ладу с самим собой?
— А если бы вы, инспектор Гельбфиш, узнали, что посадили за решетку невинного человека, упрятали на много-много лет, на всю оставшуюся жизнь, вы бы смогли жить с собой в ладу?
— Такое происходит постоянно, — отвечает Бина. — Но вот она я.
— Что ж, тогда, мне кажется, вы знаете, что я чувствую. Кстати, термин «невинный» я толкую весьма широко.
— Я тоже, — соглашается Бина, — без всякого сомнения.
— За всю мою жизнь я узнал лишь одного человека, которого могу описать этим словом.
— Тут вы меня опередили, — говорит Бина.
— И меня, — говорит Ландсман, тоскуя по Менделю так, словно они много лет были близкими друзьями. — Как ни печально это признавать.
— Знаете, что толкуют люди? — говорит Цимбалист. — Эти гении, с которыми я живу бок о бок? Они говорят, что Мендель вернется. Что все происходит, как предначертано. Что когда они прибудут в Иерусалим, Мендель уже будет там и встретит их. Готовый править Израилем.
Слезы заливают впалые щеки кордонного мудреца. Мгновение спустя Бина извлекает из торбы чистенький и наглаженный носовой платок. Цимбалист берет платок и какое-то время бездумно смотрит на него. А затем мощно выдувает «текиа» шофаром своего носа.
— Хотел бы я увидеть его еще хоть раз, — говорит он. — Признаюсь вам честно.
Бина взваливает торбу на плечо, и та снова с готовностью принимается тянуть это плечо вниз.
— Собирайте вещи, мистер Цимбалист.
Старик выглядит потрясенным. Губы его надуваются, словно в попытке раскурить невидимую сигару. Он хватает со стола ленту сыромятной кожи, завязывает на ней узел, снова кладет на стол. Затем снова берет и развязывает.
— Вещи? — К нему наконец возвращается дар речи. — Вы говорите, что я арестован?
— Нет, — говорит Бина. — Но я хочу, чтобы вы поехали с нами, и мы побеседуем более подробно. Можете позвонить своему адвокату.
— Моему адвокату?
— Я думаю, это вы вывели Альтера Литвака из его гостиничного номера. Еще я думаю, вы с ним что-то сделали — спрятали, а то и убили. Я хотела бы знать, что именно.
— У вас нет доказательств. Лишь догадки.
— У нас есть одно маленькое доказательство, — говорит Ландсман.
— Около метра, — прибавляет Бина. — Можно ли повесить человека на метре веревки, мистер Цимбалист?
Кордонный мудрец трясет головой — раздраженно и насмешливо. Он уже пришел в себя и обрел прежнюю осанку.