– Это как-то указывает на его возраст? – предложил идею Алексис.
Микелис обернулся к молодому жандарму:
– Именно. Он достаточно зрелый человек, чтобы полностью контролировать себя, но в нем столько ярости, что ее невозможно копить десятилетиями. Я бы сказал, ему между двадцатью семью и тридцатью пятью. Далеко до сорока. Он долго взращивал свои болезненные фантазии, а потом пошел вразнос. У него возникла потребность перейти к действию. Он нападает на людей, которые чем-то напоминают ему собственное детство, собственную семью, вернее, то, чего в ней не хватало. Скорее всего, это белый европеоид. Ведь он разбил фотографии, но не зеркала. Его устраивает собственная внешность. Он уверен в себе, возможно, даже считает себя красивым. Возможно, не без удовольствия поддерживает себя в хорошей форме, следит за внешностью, чтобы смотреть свысока на других людей. Спортивный человек, которому тело нужно не только для красоты, но и чтобы легче справляться с жертвами, к тому же спорт – отличный способ выпустить пар, когда давление внутри нарастает, а план атаки еще не готов. Наверняка преступник обладает большой физической силой, он без труда одолел всех жителей дома. Накачивает мышцы.
Координатор Филипп Николя, стоявший на пороге, восхищенно присвистнул:
– Неужели создание психологического портрета преступника бывает и в реальной жизни? А не только в сериалах?
Не обратив на него внимания, Микелис повернулся к Алексису:
– Вы нашли его лобковые волосы на предыдущих местах преступления?
– Да, и волосы с головы, ДНК которых совпадает со спермой. Он брюнет.
– Это парень с острым умом, способный четко планировать нападения и проникать в дома намеченных жертв. Он хочет действовать в их мире. Он мог бы отвезти их в уединенное место, к себе домой или на съемную квартиру, где все знакомо и нет риска, что нечаянный гость застигнет его врасплох, но он хочет насиловать жертв у них дома. Чтобы полностью овладеть ими. Их плотью, их жизнью, их жилищем. У него навязчивая мысль о всевластии. Его жертвы перестают для него существовать, потому что даже у себя дома они не могут от него укрыться, они в его власти. Он их полностью контролирует.
– И на что это указывает? – спросила Людивина.
– Он чего-то ищет. Помимо сексуального наслаждения и ритуала убийства. Ему важно быть в их жизни. В мире этих женщин.
– Зачем?
– Пока не знаю. Это часть его болезненной фантазии, и нам предстоит ее распутать и понять.
– По-вашему, он хитер, однако повсюду оставляет свою ДНК, – напомнил Алексис.
– Потому что он в высшей степени нарциссичен. Это способ пометить свою территорию, оставить подпись под преступлением, застолбить жертв, унизить и испачкать их по-настоящему, и еще потому, что его фантазии носят физический характер. Почувствовать контакт с кожей жертвы, проникнуть в нее полностью, без искусственных преград: он не надевает презерватив, ведь это отделило бы его от другого человека, от контроля над ним, от наслаждения. В нем столько самомнения, что его не волнует, есть ли у нас его ДНК, он знает, что мы никогда не сможем до него добраться. И это лишний раз подтверждает, что его не арестовывали за серьезные преступления, а значит, его отпечатков пальцев и генетического материала нет в картотеках.
– Я думала, серийные убийцы – это преступники, которые идут по нарастающей, – удивилась Людивина. – Что они сначала совершают множество других правонарушений и только потом переходят к убийству, словно… этот водоворот утягивает их на дно, к непоправимому.
– У большинства из них так и происходит. И наш парень определенно нарушал закон: наверняка подростком залезал к соседям, где-то подворовывал, возможно, совершал непристойные действия или даже изнасилования… Но либо его не поймали, либо он был тогда несовершеннолетним, и потому его ДНК не попала в базу.
– Он убил Клер Нури в среду вечером, а Надью Садан – в понедельник, – напомнил Алексис, подключаясь к составлению психологического портрета. – Он безработный? Или работает по гибкому графику?
– Не безработный, ему не обойтись без денег, – тут же откликнулся Микелис. – Они ему нужны на бензин и чтобы чувствовать себя спокойно. С другой стороны, вряд ли такой человек потерпит над собою власть начальника. Либо он самозанятый, во что трудно поверить, – на это уходит много времени и бумажной волокиты, а время ему нужно для удовлетворения… иных потребностей. Скорее всего, у него профессия, которая предполагает автономность, бесконтрольность, что-то вроде объезда объектов, развозки грузов, доставки, что также дает возможность намечать для себя потенциальных жертв. Придется просмотреть банковские выписки всех погибших. Проверить, не пользовались ли они одной и той же службой доставки еды, товаров или чего-то подобного.
– Мы стали было искать в этом направлении, – подтвердил Алексис, – но ничего не нашли.
– Вероятно, ему трудно долго удержаться на одной работе, – добавил Микелис, – хотя он достаточно умен, чтобы создать о себе нужное впечатление, он понимает, что ему необходим постоянный доход, позволяющий сосредоточиться на том, что он любит больше всего: на убийствах. Что касается дней, в которые он убивает, то он мог накануне взять отгул или быть в отпуске, но я не думаю, что у нас достаточно информации, чтобы делать выводы.
Бенжамен почесал голову с остатками шевелюры.
– И что конкретно все это означает для нас? – поинтересовался он.
Микелис пристально посмотрел на него. Бен выдержал его взгляд как испытание на мужественность.
– Брюнет, около тридцати лет, – начал криминолог, – спортивный, крепкий, уверенный в себе, возможно, не урод, даже смазлив, живет один, быстро заводится, идет вразнос, ненавидит чужое счастье, хитер, эгоцентричен, имеет относительно одинокую профессию; если эксперты-криминалисты сумеют дать нам конкретные направления для поиска, хотя бы несколько улик, то, имея перед глазами список потенциальных подозреваемых, мы сможем очень быстро выйти на преступника – вот что это для нас означает. У вас есть психологический портрет. Отталкиваясь от него, вы сможете лучше представить себе этого человека, а главное, поставить себя на его место. Думать, как он.
Бен поднял брови:
– Я оставлю эту часть работы вам, сам я действую по старинке.
– Только такой ценой мы сможем опередить убийцу на шаг. Чтобы успеть предотвратить. Остановить его до того, как он снова перейдет к действию.
Тут у Алексиса зазвонил мобильный телефон.
Потом, почти одновременно, у Людивины.
Алексис прочитал на светящемся экране имя Сеньона.
– Мне звонит Априкан, – сказала Людивина.
Голос Сеньона эхом разнесся по комнате, так громко он говорил:
– Алекс? У нас проблема.
Стоявшая рядом Людивина, которая слушала полковника, побледнела.
– Что случилось? – спросил Алексис.
– Он снова перешел к действиям.
– Я знаю. Мы на месте. На этот раз три жертвы.
– Нет, Алекс, не Фантом.
Людивина не сводила глаз с Алексиса и кивала.
Тогда он понял. И закрыл глаза.
Он глубоко вздохнул, когда слова Сеньона достигли его ушей:
– Зверь. Он совершил убийство. Сегодня ночью.
16
Сеньон ждал их в офисе, на втором этаже казармы в Двадцатом округе Парижа. Он как раз прикрепил кнопками к пробковой доске распечатанные на принтере снимки.
– Вот, получил по электронной почте, – сказал он.
– Значит, сегодня ночью? – повторил Алексис, входя.
– В районе Кракова, на юге Польши.
– А как вышло, что нас так быстро известили? – удивилась Людивина.
– Просто повезло. Один из местных полицейских – офицер по связям с Интерполом в этом районе, и он накануне получил наш циркуляр с символом. Увидев тело, он узнал почерк преступления и тот же рисунок: *e.
Алексис подошел к фотографиям.
Определить, что это женщина, можно было только по голове и по одной груди. Остальное выглядело просто массой вспоротой плоти от горла до влагалища, одним багровым месивом, как будто в животе у жертвы разорвалась граната.
– Есть какие-нибудь улики, свидетели?
– Пока нет. Томаш, мой контакт, будет держать меня в курсе.
– А характеристики жертвы? – спросила Людивина.
– По всей видимости, проститутка. Брала клиентов в одном и том же районе, это промышленный пригород Кракова. Тело обнаружено на въезде в лес, недалеко от деревни, примерно в пятнадцати километрах.
– Поблизости есть автострада?
Сеньон устроился за компьютером и, сделав несколько кликов на гугл-картах, развернул экран к коллегам.
– E40, в восьми километрах.
– Дальнобойщик? – предположила Людивина.
– Во Франции все три его жертвы были найдены менее чем в тридцати километрах от автострады А4, идущей на восток. Если проследить ее путь дальше, оказываешься… в Кракове.
– Я направлю конкретный запрос немецким полицейским, – сказал Сеньон, снова разворачивая компьютер к себе. – Этот ублюдок вполне мог сделать свое дело и в Германии, а никто ни о чем не догадался.
– Мы ведь уже послали письмо в Интерпол, – напомнила ему Людивина.
– Ты что, реально просматриваешь все их циркуляры?
Она кивнула.
Алексис снова обернулся к снимкам. После всего, что он увидел в Лувесьене, глянцевая бумага фотографий позволяла дистанцироваться от своих эмоций и сопереживания, что сейчас было весьма кстати.
Хотя контуры тела были зверски искажены, Алексис отметил, что девушка была полноватой. Как и три предыдущие. В выборе жертв намечалась константа. Зверь предпочитал женщин в теле. Пухленьких. На этот раз буква *е была вырезана у жертвы на лбу. И четко видна.
Алексис постучал пальцем по крупному плану бедра, из которого был выдран значительный фрагмент плоти. Рана была округлой формы, из-под желтой пленки жировой ткани свисали волокна мышц.
– Похоже на укус акулы! – воскликнул он.
– И правда, немного напоминает, – ответил Сеньон, прекращая писать и откидываясь назад в кресле.