– Если я вас правильно понял, – вмешался Сеньон, – подпись Зверя – это исключительно проявление его личности, а почерк или метод убийства задает ему кто-то другой?
– Именно. Укусы и всплески неконтролируемого насилия – его отличительная черта, как и явный садизм. Все его жертвы изуродованы до крайности: у первых он искромсал гениталии, с последних содрал кожу и бросил их умирать в соленую воду. Ему нужно причинять боль, поэтому он экспериментирует со всем, что только может придумать, но, видя чудовищную изобретательность, которую он здесь проявил, я подозреваю, что кто-то помогает ему придумывать пытки. У него в голове нет фиксированного образа убийства, он находится в поиске, он наверняка готов к предложениям, и какое-то из них вполне может совпасть с его внутренним влечением. Главное – достичь финального состояния исступления, когда он теряет контроль, это как вспышка у героинового наркомана. Христос, облаченный в кожу, содранную с человека, не его идея. Он для этого недостаточно интеллектуален. Я ни секунды в это не верю.
– Если это идея наставника, – сказала Людивина, – то в чем его собственное удовольствие? Что за отношения выстраиваются между двумя субъектами? Что движет наставником?
Глаза Микелиса внезапно заблестели, а по губам предательски скользнуло подобие улыбки.
– Вы начинаете мыслить как криминолог, мадемуазель Ванкер, – удовлетворенно сказал он. – Действительно, ответив на вопрос о мотивации, мы поймем, что он за человек. И раз он не убивает напрямую, раз он не одержим той же фантазией закланья, человеческого жертвоприношения, но защищает своего питомца, значит у него есть свой интерес.
– Это его отец… Или кто-то из близких! – подумал Сеньон вслух. – Как в сериале «Декстер»: отец понимает, что он не победит натуру сына, но не может смотреть, как тот идет ко дну, а потому решает поддерживать его, чтобы уберечь от гибели.
– В таком случае он бы его защищал, а не устраивал шоу, которое мы тут видели. Я думаю, мы имеем дело с человеком непомерных амбиций, он стремится к контролю и хочет быть главным. Он – кукловод. С момента вскрытия семьи Эймессис я обдумывал эту теорию и сказал о ней Алексису: мне кажется, она подтверждается. Наставник Зверя – идеолог группы. Именно он собрал их вместе. Даю руку на отсечение. Это он выступает под ником *е на форуме, он, а не Виктор Магс. И именно он придумал мизансцену с Христом, потому что полагает, что законы нужно пересмотреть, ибо классические понятия добра и зла его не устраивают. Он наверняка считает, что они поступают правильно. И что он в своем праве. Он пошел в крестовый поход, если хотите мое мнение.
– В крестовый поход? – переспросил Сеньон.
Стоящая поодаль стайка журналистов, заметив движение, стала подбираться к закрытым воротам, доставая камеры и фотоаппараты. Два жандарма и криминолог отошли на несколько метров и укрылись за зданием шахты.
– Их цель – новый, более толерантный мир, – объяснил Микелис, – готовый принять таких, как они. Принять такими, какие они есть, получающими наслаждение не от классических половых отношений между двумя взрослыми людьми, а от убийств, доминирования, истязаний, насилия над детьми. Посмотрите на созданный им форум: он пытается собрать воедино всевозможные девиации, наладить общение, повысить самооценку участников. Вспомните их знамя: *e! Это союз, первобытная общность!
– Он просто псих ненормальный, – выдохнул великан.
– Для нас – да, потому что мы – большинство, – поняла Людивина. – Большинство диктует свои кодексы и законы, но если завтра серийных убийц станет больше, чем нас, то монстрами станем мы. Вспомни роман Мэтисона «Я – легенда», Сеньон.
– Меня от всего этого тошнит.
– Ваша коллега права. Мы имеем дело с человеком, который решил сделать так, чтобы голос меньшинства был услышан, голос тех людей, которые до сих пор вынуждены были молчать, прятаться, потому что все их считали ничтожествами. Он хочет выйти из тени. Он хочет собрать вместе тех, кто существует поодиночке, он хочет их объединить, чтобы сделать этих людей силой. Он верит, что в мире их достаточно, чтобы составить новую силу, способную изменить облик планеты, заставить общество задуматься над правильными вопросами. По-моему, их символ, их преступления и послания, которые они нам оставляют, будь то в зеркале в Лувесьене или здесь, в шахте, прекрасно это доказывают.
Все трое замолчали. Ветер дул и впивался в шею, как вампир. Людивина в своем пуховике зябла и ежилась. Она ощущала холод и, несмотря на все услышанное и увиденное, сильный голод. От этого никуда не денешься. С какими бы ужасами ни приходилось ей сталкиваться, она никогда не теряла аппетита. Людивина заметила это еще на вскрытиях. Каждый раз она приходила потом домой с волчьим аппетитом. Хотелось красного мяса. Тартара.
Однажды вечером она даже спросила у судебного патологоанатома, нормально ли это, и тот ответил, что это поведенческий атавизм. Тысячи лет, в течение которых человек питался сырым мясом, нельзя стереть из генетической памяти. На протяжении почти всей своей эволюции гомо сапиенс оставался диким хищником и сохранил рефлексы, характерные для рептильного мозга. Пусть это не устраивает «цивилизованного» человека, но они вполне объяснимы. Созерцание килограммов мяса в течение нескольких часов подряд хотя и ранит осознанную чувствительность очевидца, но будит воспоминания спящего хищника.
В животе у Людивины заурчало. Слова Микелиса эхом отдавались в сознании. Она попыталась сконцентрироваться.
Все это звучало неожиданно, безумно. Но за этими преступлениями читался смысл. И тогда она все же спросила о том, что беспокоило ее больше всего:
– Как вы думаете, он может достичь успеха? То есть собрать в единое сообщество всех преступников и извращенцев, придать им силу, заставить людей к ним прислушиваться?
Сеньон возмутился:
– Да ты в своем уме? Неужели ты думаешь, что к ним кто-то прислушается? Поганая рожа этого ублюдка будет кому-то интересна только тогда, когда мы его посадим, и не раньше! Нечего лепить из него очередного политика и вождя!
– Я просто думаю, что серийных убийц, душевнобольных и извращенцев со временем становится все больше. Смотрите, мы арестовываем одного педофила, а через месяц у нас на руках еще десять! И речь идет не о десятке или сотне парней на всю страну, а о тысячах, если считать всех психов, сумасшедших и социопатов вместе! Их очень много, Сеньон! Не отрицай! И они становятся все безумнее! Вспомни массовые убийства в торговых центрах и школах! Пятьдесят лет назад такого не было! А ведь сколько оружия оставалось у людей после войны! Дело ведь не в оружии, а в том, что больше становится парней, которые идут вразнос! Хорошо еще, что они одиночки. До сих пор они никогда не объединялись…
– Ладно, но их наставник, этот *е, или как там его зовут, ведь он идет дальше, у него есть доктрина! Как можно делать преступные заявления и думать, что к тебе кто-то прислушается всерьез!
– Вы считаете его затею безумной? – спросил Микелис без тени улыбки. – Безнадежной? А что бы сказали белые люди в 1750 году, если бы с ними заговорили о правах человека и равенстве с чернокожими? Что бы подумали женщины в 1850 году, если бы им сказали о праве голоса, и как бы отреагировали их современники-мужчины на идею равенства со «слабым» полом? Что бы подумал западный мир в 1950 году, если бы людям рассказали об однополых браках и праве гомосексуалов на усыновление детей? Я хочу напомнить вам, что многие «меньшинства» прошлого сегодня получили реальные права, и мы считаем эти права нормальными, хотя когда-то они казались невозможными, немыслимыми.
Сеньон склонился над ним, его лицо выражало крайнее озлобление.
– Вы ставите на одну доску чернокожих и серийных убийц? Или педофилов?
– Отнюдь.
– Скажу вам от лица женщин, геев и чернокожих – пошли вы на фиг с вашими теориями, Микелис! Очень сомнительные у вас сравнения.
Не теряя обычного спокойствия, криминолог покачал головой:
– Я просто пытаюсь показать, что представления общества о различиях меняются со временем.
– Вы приравниваете цветных людей к уродам, черт возьми!
– Нет, не приравниваю. Убийцы, педофилы, извращенцы и все те, кого *е пытается объединить под своим знаменем, не считают себя ненормальными! Они другие, и *е хочет добиться для них права жить в нашем обществе. Вот к чему я веду!
– Но они уроды! Как ни крути, они сумасшедшие! Вы сравниваете сумасшедших с людьми, которые не виноваты в том, что они такие, какие есть!
– Хотите услышать самое худшее? Они тоже не виноваты в том, что они такие, какие есть, и они ничего не могут с этим поделать. Большинство из них не хотели жить маргиналами из-за своих особых потребностей, не хотели быть извращенцами. Это результат травмы, полученной в детстве, и последовавшего за ней патологического взросления. Первая жертва – это ребенок, которым каждый из них был когда-то.
– Теперь вы будете их защищать? – в гневе вспылил жандарм.
– Я ненавижу их даже больше, чем вы, не сомневайтесь, потому что я знаю всю их подноготную. Но я также понимаю, откуда они взялись.
Тон разговора опасно повышался.
– Знаете что, Микелис? Я все чаще думаю, что вы и сами с приветом! И разделяете теории этого сумасшедшего! Вы…
– СТОП! – рявкнула Людивина. – СТОП! Достали! Хватит, на сегодня я достаточно вас наслушалась. Мы все измотаны, все на пределе. Я лично хотела бы вернуться в отель.
Она стояла между двумя мужчинами, двумя сильными, неукротимыми характерами. И они просто испепеляли друг друга взглядом.
Сеньон сделал шаг назад, но по-прежнему смотрел на криминолога с вызовом.
– Мне нужно отдохнуть, – призналась Людивина, голос ее дрожал. – Сосредоточиться, все обдумать в тишине. Если этот ублюдок вербовал людей через форум, то теперь, когда он его закрыл, до него никак не добраться. Я не собираюсь просто сидеть и ждать, пока он соберет всех преступников на планете и попытается разжалобить нас рассказами об их несчастной доле. Вы сами писали в одной из своих книг, Микелис, что эти люди – лжецы и манипуляторы. Мы никогда им не поддадимся.