Боковые двери вертолета распахнулись, и внутрь ворвался ледяной рассветный ветер.
Людивина выпрыгнула наружу вместе с другими жандармами. Еще два «Экюрея» были на подлете.
Следователей из Парижа подхватила местная жандармерия, и они помчались на джипах по узким проселочным дорогам. Мимо проносились холмы с виноградниками Арманьяка, затем леса, вдали, частично скрытый высокими яблонями, мелькнул замок, дальше в ожидании озимого сева лежали поля.
Машины передвигались без шума, не включая мигалок и сирен и почти не встречая по дороге других автомобилей. Внутри спецназ готовился к операции, люди вставляли обоймы, подгоняли защитное снаряжение, надевали шлемы.
Сеньон протянул Людивине пуленепробиваемый жилет с надписью ЖАНДАРМЕРИЯ на спине, и она надела его.
Напряжение нарастало.
– Трехминутная готовность! – выкрикнул мужчина рядом с водителем.
Они свернули с узкой дороги на необозначенную грунтовку. Джип запрыгал, но не снизил скорость, за ним следовало еще пять машин.
– Минутная готовность!
Мужчина рядом с Людивиной застегнул липучки на перчатках и прижал к себе MP-5. Его глаза в прорезях черной балаклавы встретились с глазами женщины-жандарма.
В них читалась сосредоточенность. Решимость.
Она уже видела этого парня в вертолете до того, как он натянул балаклаву, и тут же забыла его лицо. Теперь видны были только карие глаза, горящие неукротимой решимостью.
Внезапно джипы резко затормозили, двери распахнулись, бойцы стали выпрыгивать наружу. Они сгруппировались и, как только все были готовы, двинулись к Мору.
Хутор состоял из пяти каменных зданий – двух старых ферм, зажатых во впадине между лесистыми холмами. Место укромное и запущенное, с заросшей бурьяном свалкой, ржавым остовом грузовика «рено-гоэлетт» и горами строительного хлама, наваленного везде, где можно: битая черепица, прогнившие доски, замшелые каменные блоки…
Людивина хотела шагнуть вперед, но Сеньон удержал ее.
– Мы в арьергарде, – напомнил он ей. – Пусть действуют профессионалы.
Преодолев открытое пространство двора между длинными строениями, спецназовцы рассредоточились и высадили двери. С криками «Жандармерия!» они бросились внутрь, держа оружие на изготовку, три группы штурмовали три дома одновременно.
Секунды тянулись бесконечно долго.
Одна группа вышла из дома и направилась в сарай.
Небо на востоке постепенно белело, высвечивая утреннюю росу на серых ветвях.
На дальнем конце хутора гулко бухнул выстрел. Из карабина. Сеньон, Априкан и двое оставшихся офицеров вздрогнули.
Людивина ожидала услышать ответную очередь из MP-5, но раздались лишь отрывистые выкрики и команды.
У одного из офицеров затрещала рация и поступил доклад.
– Задержан подозреваемый, – сообщил офицер Априкану, – он применил оружие, но никто не пострадал. Подозреваемый обезврежен.
Постепенно на хуторе, в помещениях, взятых под контроль спецназом, зажигался свет.
Людивина кипела от нетерпения. Она хотела увидеть Брюссена. Посмотреть, каков из себя этот ретивый приспешник Дитера Ферри.
По мере осмотра помещений по рации передавались отчеты. Мор был пуст. Обнаружен один Брюссен. Людивину это не удивило. Ферри умер, Ода Лешан тоже шесть лет как умерла, а подружка Герта Брюссена, должно быть, давно сбежала с корабля.
Человек из спецназа дал отмашку, и Априкан со своей гвардией вошел в деревушку, за ним сразу последовали Сеньон и Людивина.
Они миновали тошнотворно-грязную кухню-гостиную и обнаружили задержанного. Тот, ссутулившись, сидел на кровати в трусах и майке, с руками, скованными наручниками за спиной.
Людивина замерла на пороге.
Мужчине было едва за пятьдесят. Всклокоченные седые патлы, багровые щеки алкоголика. Брюхо, позорно вываленное на колени.
Этот мужик родился не в 1944 году.
– Это не Герт Брюссен, – сказала она, подойдя ближе.
Мужчина поднял на нее глаза, в которых горел странный огонек.
– Нет, я не Герт, – подтвердил он.
– Как вас зовут?
Он замялся.
– Все равно мы рано или поздно узнаем, – пригрозил Сеньон уже гораздо энергичнее и злее.
– Жан-Мишель. Монтиссон.
Людивина покачала головой:
– А где Брюссен?
– Я не знаю.
Она сделала к нему два угрожающих шага, но Сеньон ловко вклинился между ними.
Априкан напрягся.
– Тебя спрашивают, где Брюссен, – повторил Сеньон. Он говорил спокойно, но от этого становилось еще страшнее.
– Клянусь, не знаю. Он уехал еще летом, потом вернулся на два дня в сентябре, и дальше – все.
Он был растерян, напуган. Людивина ругнулась и вышла из комнаты.
Брюссен от них ускользнул. Они его упустили.
Тут вбежал, чуть запыхавшись, один из спецназовцев.
– Полковник, – сказал он, – прошу вас пройти.
– Вы его взяли?
Человек нерешительно мотнул головой: «Нет».
– Тогда что же?
– Мы нашли подвал, полковник.
– Да что там в подвале, говорите, черт возьми!
– У них тут не ферма. А бойня.
Лицо Априкана посуровело.
– Вряд ли вы видели что-то подобное, – добавил спецназовец. – Честно говоря, никто такого не видел.
52
На металлических балках в подвале повсюду висели гаражные лампы, от них синтетическими лианами свисали провода.
Здесь все было продумано. Прежде всего, стол из нержавеющей стали, слегка выпуклый по центру, чтобы жидкости стекали к краям, а затем по наклонным желобам – в пустое ведро из-под краски. Рядом со столом стояла железная тележка на колесиках, идеально чистая. Затем два верстака с полным набором домашнего умельца. Или начинающего хирурга. Дотошного гинеколога. Профессионального истязателя.
Дальше располагался длинный стальной прилавок, покрытый клеенкой, испещренной шрамами от ударов тесака, пилы для мяса, разделочного ножа и даже бензопилы; все эти инструменты были аккуратно разложены неподалеку, возле бутылей с дезинфицирующим раствором, хлоркой и прочими чистящими средствами.
Наконец, последнюю четверть помещения занимала огромная печь. К ней вел пандус с загрузочным люком, рядом виднелась куча угля. Две дверцы печи, как толстые губы, готовы были поглотить любые подношения.
Следователи шли вдоль стен, где качались вмазанные в каменную кладку цепи с кожаными браслетами на концах. Захваты были всех возможных размеров. Крупные – для широких взрослых рук, мелкие – для детских запястий.
Сколько людей прошло через этот ад? Сколько жизней оборвалось здесь за последние тридцать лет?
Людивина бродила и смотрела, онемев от ужаса. Клеенка разделочного стола была иссечена сотнями порезов, идущих внахлест, – свидетельств многочасовой работы по расчленению тел перед отправкой в печь. Некоторые зарубки были еще розоватыми, несмотря на усердные попытки отмыть кровь.
– Явно оттачивали мастерство, – мрачно прокомментировал Сеньон.
– Вероятно, работал Дитер Ферри, – сказал Априкан бесцветным голосом. – Похоже, столом не пользовались несколько месяцев.
– А может, и вся община, – предположила Людивина, увидев рядом с разделочным столом супницу и кастрюли.
Как далеко вышли они за рамки нормального поведения? До каких пределов раздвинули понятие свободы? В какую страшную, отвратительную семью сплотил их Дитер Ферри своей стальной рукой?
Никаких табу. Все дозволено. Извращений не существует, потому что любое желание в их глазах становилось законным и оправданным, абсолютно любое. Если хочется – попробуй, а вдруг понравится! И Ферри все это поощрял, ведь если человек чего-то хочет, он может.
Как далеко они зашли все вместе?
Людивина почувствовала, что с нее хватит, и вышла из подвала на воздух. Спецназовцы заканчивали осмотр каждого участка территории. Этого святилища Зла.
Она окликнула двух солдат, возвращавшихся к грузовикам:
– В зданиях еще кого-нибудь нашли?
– Кроме мужика, которого мы задержали, никого: здесь явно давно не живут. Несколько месяцев – наверняка.
Затем из подвала возник Априкан, на ходу диктуя по телефону приказ об аресте Брюссена.
Людивина увидела, как из сарая, расположенного чуть в стороне от здания фермы, вышли три жандарма; вид у них был подавленный. Она тоже подошла к деревянной хижине и потянула на себя скрипучую дверь.
Внутри было темно, посередине стоял стол, на нем – несколько склянок с химикатами и лотки с инструментами.
А потом она увидела их.
Десятки пастей. Или даже сотни.
Оскаливших свои огромные клыки.
Это были пасти животных, в которых Людивина сразу узнала собак. Они висели повсюду, занимая пространство от пола до потолка, трофеи вечной безжалостной охоты.
Взгляд Людивины внимательно скользил по полкам: здесь было все необходимое, чтобы освежевать, выпотрошить и разделать животное после поимки. Затем ее внимание привлекла картонная коробка, попорченная влагой. Внутри оказалась куча маленьких челюстей и птичьих черепов, некоторые были испачканы краской – все пыльное, старое. Они напомнили Людивине коробку с детскими игрушками. Жутковатыми и извращенными.
Все помещение выглядело облегченной копией подвала. Промежуточным этапом.
И тут молодую женщину посетила страшная мысль.
Здесь вершился обряд инициации. Переходный этап для детишек этого хутора. Здесь они росли, готовясь стать настоящими, законченными социопатами. Именно здесь, освоив искусство охоты, травли, они учились истязать животных. Дальше включались жажда крови, изначальное, нутряное, пещерное насилие. Здесь, в этом сарае, в окружении взрослых вырожденцев, садистов и коварных манипуляторов дети открывали для себя мир невиданной жестокости и отчасти выстраивали свои извращенные фантазии.
Виктор Магс и Сирил Капюсен не были завербованы Гертом Брюссеном – они на самом деле выросли здесь, в этом уже не было сомнений. Чтобы замести следы, им не дали фамилии настоящих отцов. Людивина верила, что в скором времени обнаружится, что Магс и Капюсен получили фамилии своих матерей, случайно оказавшихся здесь женщин, каких-нибудь пропавших без вести наркоманок, чья личность была не важна, – они просто обеспечили клану Дитера Ферри потомство.