Алена вышла из здания, и багрово-красное резануло по глазам, новый плакат; она безразлично скользнула по нему взглядом, но содержание успело дойти и неприятно царапнуть — "совсем уже". Фон цвета венозной крови был перетянут несколькими рядами колючей проволоки, а поверх латинскими буквами накорябано "Sojus neruschimyi". Хорошо выполненный, типографский транспарант, ровно на том же месте, где уже давно было привычным замечать, не прочитывая, всяческие "единства партии и народа" и "перестройка, ускорение, гласность".
В последнее время Алену многое раздражало. Сама она почти перестала интересоваться политикой. Ей становилось дурно, когда она задумывалась об этом… Алена с интересом и возмущением ("как можно было так обращаться с людьми?!") прочитала Шаламова, с несколько меньшим — целый ряд диссидентов-разоблачителей, от Солженицына ее уже начало подташнивать. Но больше всего раздражали комики-сатирики, вещавшие по телевизору о прелестях жизни в "цивилизованных странах Запада" по сравнению с "нашим убожеством".
Алена в принципе даже и верила всему этому. Почему нет? Наверное, все это так и есть. Она заблуждалась. СССР был ужасной диктатурой, а она этого и не заметила. Но что тогда правильно? Алена не знала.
Наверное, политикой лучше вообще не интересоваться. Да Алене и было не до того. Валик, замужество, Дениска… весь этот кошмар с Дениской, закончившийся еще ужаснее. Когда она вынырнула из черной ямы, огляделась вокруг — все бурлили и кипели жаждой перемен, все говорили о демократии и гласности, а ей все это вмиг опротивело. Ничего не хотелось. Хотелось потихоньку заниматься популяционной генетикой, готовиться к лекциям и учить студентов, ездить с ними на практику на Белое море, читать хорошие, интересные книги, заниматься потихонечку спортом… Хотелось просто жить.
Бороться ни за что не надо.
Первая попавшаяся забегаловка оказалась неплохой — за исключением того, что у стойки было слишком многолюдно. Здесь продавали новомодное мягкое мороженое. И это мороженое, и видеосалон за дверью — были вестниками мира иного, благополучного, изобильного западного мира, где все иначе, интересно, ярко, вкусно и весело, не так, как в привычном Совке.
Валик с Аленой сидели в углу, но и здесь гам подростков у стойки мешал разговаривать. Сквозь гам пробивались автоматные очереди и вопли "кья!" — в видеосалоне как раз крутили боевик. Алена думала, что надо было бы выбрать место поспокойнее. Но мороженое, честно говоря, ужасно вкусное… Она уже выскребала остатки ложечкой.
С Валиком уже обсудили холодильник, его семью, общих знакомых. Он рассказал о том, что посещает какой-то духовный семинар "эзотерической практики йогов". Их там учат управлять людьми и вообще… Словом, обычная чушь. Развелось в последнее время этих экстрасенсов.
И совершенно непонятно, чего же от нее хочет Валик, и для чего вытащил на эту дурацкую встречу…
— Все будет так. Еще десять лет — и все будет, как на Западе. У каждого свой дом, машина… полные прилавки, — говорил Валик. Теперь его потянуло на политику.
— Или как в Бразилии… трущобы, безработица, нищета, — сказала Алена.
— При чем тут сразу Бразилия… есть же нормальные страны. Построили у себя нормальное обеспеченное общество.
— Нормальные страны построили это общество за счет других. Необеспеченных. За счет кого будем строить мы?
— Ой, да ладно, ты прям как пионерский политинформатор… ты что, веришь во всю эту совковую пропаганду?
— А я была политинформатором, — спокойно сказала Алена, — и собирала информацию. Много информации. И знаю, о чем говорю. Нормальные страны будут дальше строить — только теперь еще за счет нас.
— Ты просто посмотри. Вот открой глаза и посмотри. Это итальянское мороженое. Ты в своем Мухосранске такое ела?
— В Миассе.
— Неважно. Ты там ела такое мороженое?
— У нас очень хорошее мороженое было, в Миассе. Даже челябинцы приезжали, хвалили — у них такого нет.
— Ты прекрасно понимаешь, только как всегда — лишь бы поспорить. Вон нормальное кино…
— Это ты называешь нормальным? — Алена скосила глаза на афишу с полуголым суперменом в джунглях, с автоматом в руках.
— Ой, да ладно… есть же и элитарное кино. Антониони там, Кубрик… кто еще… На все вкусы. Для всех. А у нас? Убожество. У нас все убогое, просто все. Серость. Тоска собачья…
— Может быть, — Алена устала. К тому же, возможно, он и прав, — знаешь, мне уже осторчертело все это. Политика эта вся. Я просто не хочу об этом думать. Это не имеет значения.
— А что имеет? — Валик вдруг положил ладонь ей на руку. Знакомое, до неистовства родное тепло побежало по руке вверх. "Чего это он?"
— Наука, — Алена остро взглянула на бывшего мужа, голос слегка зазвенел, — все равно в конечном итоге все решает научно-технический прогресс. Если мы не найдем, например, способа справляться с наследственными заболеваниями… то они при любом строе будут. А если вдуматься, то генетика — это вообще очень перспективно. Вся медицина… проблема старения. Может быть, даже смерти… способностей и талантов человека. Ты не представляешь, на что мы можем повлиять, сможем со временем, если работать… Знаешь, по сравнению с этим политика — что-то вроде мышиной возни.
— А, ну наука — это хорошо, — сказал Валик и передвинул руку повыше, — хвалю. "Да что же он, решил меня соблазнить?"
— Так что у тебя с Мариной? — спросила она проникновенно. Валик вздохнул. Алене захотелось съехидничать, но она, как обычно, промолчала.
А может быть, согласиться? Валик придвигался ближе и дышал ей почти в самое ухо. Алена ощутила некое томление внизу. Вот ведь и не думаешь об этом, не до того, просто некогда, а на самом-то деле… Может быть, просто сдаться, и пусть… поедем куда-нибудь, например, ко мне. Плохо ведь не будет от этого.
— С Мариной, — грустно сказал он, — какая разница… знаешь, иногда я думаю, что мы с тобой все-таки не зря встретились.
Алена еще раз проверила свои чувства — пусто. Совершенно пусто.
Но при чем здесь чувства? Чтобы трахаться, они вовсе не обязательны.
— Ты думаешь, что стоит начать все заново? — спросила она. Валик покачал головой, она не видела движения, но почувствовала его.
— Заново… нет, не стоит. Глупо.
Как бы вопреки собственным словам он приобнял ее за пояс. Алена замерла в неудобной позе. Надо на что-то решаться. Значит, вся эта трепотня — холодильник этот, политика — все это было только потому, что у него недотрах… что он поссорился с Мариной и теперь…
— Так насчет холодильника, — стесненно начала Алена, — я даже не знаю, как быть.
— Ладно, оставь. Я с мамой поговорю.
Алена хотела сказать, что не стоило встречаться ради этого. Но промолчала. Она же не дура, понимает, ради чего он снова ее нашел. Ее — синий чулок, никому давно уже не нужный, забывший о личной жизни, на все согласный… А ведь красивая девчонка была, влюблялись ведь в тебя когда-то. Но почему ты выбрала именно такое?
Но собственно, что в нем такого ужасного? То, что он ушел тогда… увы, почти все мужчины бросают семью, если рождается больной ребенок. В больнице много ли ты видела семейных пар? Это почти закономерность. Нельзя же из-за этого ненавидеть всех мужчин, правда? Он просто слабый. Властная мама. Тонкая душевная организация. Тебе ведь в нем и понравилась эта тонкость, нервность, понимание… С ним так интересно было вести задушевные беседы. Даже отношения выяснять — и то интересно. Подлость, предательство… все это слова. Ты же можешь это простить.
Алена сама придвинулась к бывшему мужу поближе.
— А следующий сеанс у них — "Эммануэль", — заметил он, глядя на афишу, — может, сходим?
Может, конечно, не стоит с ним связываться… Но руки такие теплые. И приятные. Да, очень приятные. Я ведь не пойду замуж опять, подумала Алена. Но просто пообщаться… как друзья…
— Поедем ко мне? — предложила она.
Внезапно Валик резко отодвинулся. Стало холодно, будто внезапно погасло солнце.
— Ты опять мной пытаешься манипулировать? — спросил он. Алена открыла рот.
— Ты… ты о чем?
— Я понимаю, — холодно и резко, по-вражески продолжал Валик, — хорошая затея, молодец. Заманить меня на встречу, соблазнить… потом, может, забеременеешь, и опять повесишь на меня ребенка. Да и квартира у меня есть, в отличие от тебя…
У Алены закружилась голова. Она перестала что-либо понимать.
— Но ведь это ты… — начала она. Валик жестко иронически улыбнулся.
— Что — я? У тебя с головой в порядке? Ты давно проверялась? Я тебя соблазняю, ты хочешь сказать? Может быть, это я тебя сюда притащил?
Он встал. Сказал горько и мудро.
— Это мне наука. Никогда, никогда больше не связываться с такими, как ты. С тобой невозможно нормально разговаривать. Я верил, что это может быть, что это реально. Что ты еще человек. Но на самом деле ты живешь манипуляцией, ты крутишь людьми, как хочешь. Ты вообще делаешь все, что угодно, и опять хотела меня заставить плясать под твою дудку. Но теперь обойдешься, дорогая. Иди к себе и дрочи в одиночестве. Никто никогда больше на тебя не соблазнится.
И вышел из кафе, забыв заплатить за собственный кофе гляссе.
Погода стояла хорошая, тихая — даже на Неве почти не было ветра. Алена молча смотрела вниз, на сероватый бугорчатый лед и снег, начиная — наконец-то — приходить в себя.
В общем, уже прогресс. Раньше от подобной выходки она бы впала в истерику. Или ночь не спала бы. А сейчас вот уже безразлично. Наверное, потому что сам Валик безразличен.
Нелепость какая-то. На Валика это похоже, но даже для него — слишком гротескно. Алена вспомнила, что Валик ходит на какие-то эзотерические курсы. И даже с увлечением рассказывал ей про энергию. Как ее извлекать из людей. Может, он из меня извлек эту энергию, подумала она. Может, в этом и заключался смысл встречи? Во всяком случае, сейчас Алена ощущала себя до невозможности усталой, разбитой… старой.
Он ведь в чем-то прав. В ее жизни никогда ничего больше не будет. Она и сама стала это ощущать… после смерти Дениски.