Лисицын замолчал. Действительно, работа была грандиозной. И ведь все это — под прикрытием, истинные цели отдела никому не известны. Хорошо еще, что генерал дал добро. Иначе, пожалуй, не удалось бы провернуть такое дело. Но зато в случае успеха Лисицына ждет больше, гораздо больше, чем какой-то очередной орденок…
…Детишек привозили из фешенебельных районов Москвы и глухих деревень, из вымирающих сибирских городков и с Дальнего Востока. Только самых перспективных, очевидно интересных. И все они проваливались. Никто не прошел до конца систему тестов, которую полковник разрабатывал почти в одиночку, пользуясь разве что услугами консультантов, и особенно часто — целителя Евгения Марченко. Первыми отсеялись дети всяких восторженных лупоглазых эзотериков, рериховских дам, бородатых цигуньцев, пышущих каленым здоровьем последователей Порфирия Иванова. У таких людей прямо через одного — что ни ребенок, то чудо, дети индиго, расторможенные маленькие экстрасенсы и предсказатели будущего. Избалованные, восторженно-счастливые, они с удовольствием играли для родителей роль "детей Эры Водолея". Всех этих детей следовало уже лечить у психиатра. Но это, в конце концов, не его, Лисицына, дело.
Он стал сразу отсеивать: родители увлекаются эзотерикой, оккультизмом? Не подходит. Брали только из обычных семей. Только таких, мимо которых нельзя пройти. О которых ходили слухи. Сергей из них был далеко не самым перспективным. И "процента чуда" в нем было немного. Евгений, правда, глянув на фотографию, сказал коротко "этот пойдет". И этот аргумент для Лисицына был одним из сильнейших. А так… Обыкновенный троечник и тихоня, синдром дефицита внимания, нелюдимый, любит сбегать из школы и болтаться где-то по улицам, мать с ума сходит.
Единственное, что в нем было странным: в одиннадцать лет заболел лейкозом, все было — хуже некуда, нужна пересадка костного мозга, а мать не смогла собрать денег на лечение, врачи объявили безнадежным, выписали домой умирать, а парень вдруг выздоровел. Сам. Без всякого следа, без рецидивов. Такие случаи Лисицын отслеживал.
Но ведь были дети и гораздо круче. Взять хоть ту десятилетнюю девчонку с глазом-рентгеном, которая безошибочно ставила диагнозы…
Нет. В них не было того, что нужно. Лисицын не точно знал, что именно нужно, и эта неточность раздражала — но что поделаешь? Главное, чтобы это работало.
— Так вот, в тебе это есть, Сережа. Именно поэтому ты выздоровел от лейкоза. Мы прогнали тебя через всю систему тестов, и ты их выдержал. Понимаешь — ты один. Единственный из всех. И теперь мы попытаемся пройти с тобой программу. Она безопасна для здоровья, но в результате у тебя могут появиться такие способности, которых у людей обычно не бывает. Понимаешь?
— Не очень, — признался мальчик, — а что за способности?
— Я пока точно не могу сказать. Но это очень, очень серьезно. Фантастику ты же любишь? Стругацких читал, нет? Гм. Ну Гарри Поттера… вот там есть волшебники и обычные люди, да?
— Ага. Маглы.
— Вот-вот. Маглы — это обычные? И вот представь, что ты будешь, ты реально станешь первым волшебником на Земле. Не экстрасенсом, который сидит там и впадает в транс, а потом ставит какие-то диагнозы. А настоящим волшебником. Сможешь творить чудеса. Не скрою, что именно это будет и как — мы пока не знаем. Но я уверен, это будет. Ты станешь первым таким человеком будущего на Земле. Как Юрий Гагарин.
— И что я должен буду делать? — спросил мальчик.
— Пока сложно сказать. Посмотрим! Мы ведь пока еще не знаем, в чем будут точно заключаться твои способности. Но ты пойми, это — будущее России! Вслед за тобой появятся многие другие такие же. Мы поймем, как получать такие способности. Люди будущего! Представь, что наша страна получит такое… сверхоружие. Сверхлюдей. В этом наш шанс! Великий шанс России. Мы сможем стать сильнее других, понимаешь? И построить наше новое, светлое будущее. И для этого, Сережа, нужно, чтобы ты сознательно работал с нами. Понимаешь?
— Да, — сказал мальчик. Его взгляд чуть просветлел. Во взгляде появилось понимание.
— Вот и хорошо, — Лисицын отечески положил руку ему на плечо, — я могу на тебя рассчитывать, Сергей?
— Можете, — гордо ответил мальчик.
У Светланы Григорьевны было хорошее настроение.
Все объяснялось просто — у нее побывали Костик с Надей. Уже почти все забыли старуху, а вот Костик все еще помнит, заходит. Визиты воспитанников радовали Светлану Григорьевну едва ли не больше, чем посещения собственных внуков. Внуков ей доверяли редко, ребятишки почти ее и не знали, общение с ними каждый раз становилось проблемой. Чужие они, совсем не такие, как сыновья. Да и сыновья отдалились, стали чужими. Неужто жены так сильно влияют? Или просто жизнь их изменила… наверное, жизнь.
Но вот пришли Костик с Надей и с десятилетним Алешкой — как будто луч солнца упал в чащу. В непролазную чащу ее дремотной депрессии. Пили чай, смотрели старые альбомы. Разговаривали. Алешка у них ходит в секцию спортивного ориентирования, от старых времен еще что-то осталось: кое-где есть бесплатные секции для детей.
Весь вечер Светлана Григорьевна была почти счастлива. Если бы не тоска, свернувшаяся калачиком внутри, ждущая своего часа. И утром было счастье. Было хорошо. Светлана Григорьевна написала несколько страниц своего романа. Ей бы мемуары писать, а она взялась — фантастику. На старости-то лет. Получалось наивно, старомодно, как в тех тоненьких книжечках "Искателя", которые она искала и запоем перечитывала еще в 70е годы. Нынешние-то не так пишут. Ну да какая разница — не в издательство же посылать!
Но к вечеру это счастливое искрящееся — угасло. Ей не стало плохо, но и радость исчезла, опять наступила обыденность. Светлана Григорьевна решила, пока еще не так все тяжело, заняться чем-нибудь полезным. Например, вымыть шкафчики на кухне.
Стыдно же, запустила, скажут, старуха, из ума выжила — пыль, грязь. Печенье прошлогоднее еще в вазочке.
Светлана Григорьевна напустила воды в тазик, бросила в воду тряпки. Стерла для начала пыль с хлебного ящика и с иконы Спасителя в углу. Всю жизнь Светлана Григорьевна была неверующей, но вот к старости что-то будто сдвинулось, а тут еще подруга подарила эту икону. Не то, чтобы Светлана Григорьевна сразу уверовала в Бога или, тем более, начала ходить куда-нибудь в церковь, куда уж на старости лет начинать — но икону на кухне повесила и иногда посматривала на нее, и в голову приходили разные мысли о Боге, и разные вопросы — но задать их было некому, и Светлана Григорьевна все это потом забывала.
Забравшись на табуретку, а с табуретки — коленом на буфет, Светлана Григорьевна отдраила верх шкафчика. Потом открыла и стала вынимать посуду.
И за большим пузатым, никогда не пользуемым чайником обнаружила еще одну старую папку, которую надо было бы вчера достать и показать Костику с Надей. Хотя это не при них было. Это еще раньше, когда она только начинала. Зарисовки все эти. Светлана Григорьевна слезла с буфета. Тем более — приустала, надо бы передохнуть. И затылок что-то начинает побаливать, как бы не давление.
Зарисовки были карандашные. Урал, Башкирия. Янган-Тау. Хребет Сука (и нечего пошлить, ударение надо правильно ставить). Речка Белая у истоков, камни, изгибы. А вот девочка на камнях, это Юлечка, маленькая такая была, большеглазая. Не очень-то хорошо получилась, хотя фигурка динамичная. А вот лицо совсем не похоже. Ну какой я художник, подумала Светлана Григорьевна. От слова "худо".
А ведь здорово было тогда. Очень хорошо. И Надя вчера даже сказала: "Светлан-Григорна, а чего вы не напишете воспоминания? Ну здорово же было! У вас наверняка есть что рассказать. Мы-то вспоминаем это все… как лучшее время жизни".
Комок вдруг подступил к горлу. Светлана Григорьевна тяжело поднялась и заковыляла в комнату — за платком.
Она училась на геологическом факультете. А как же? Это была романтика! "Держись, геолог! Крепись, геолог! Ты солнцу и ветру брат". Или там, допустим, "За белым металлом, за синим углем, за синим углем, не за длинным рублем…"
Света и хотела романтики. Для этого и поступила. И закончила, чуть-чуть не добрав до красного диплома.
И была романтика — но, к сожалению, недолго. Три раза побывала она в тайге, в экспедициях, вышла замуж за Сашу, а потом родился Олежек, старший. У Олежка оказался врожденный вывих бедра, а потом еще развилась тяжелая астма.
Распорки на бедрах, операции. Больницы. Упражнения — каждый день по тысяче раз развести и свести ножки, это движение снилось ей по ночам, оно стало автоматическим. К двум годам Олежек пошел. Но о возвращении в разведку не могло быть и речи: теперь у Олежка открылась астма, а то и еще что похуже. Никто понять ничего не мог — какие-то каверны в легких. Делали бронхоскопию. Каждый год возили в санатории. Но приступы становились все чаще, Олежек простывал от малейшего сквозняка, а почти на все антибиотики у него была аллергия, а от простуды он сразу же начинал задыхаться, и сразу же клали под капельницу, все ручки были исколоты. Как бы в пику своей болезни Олежек очень хорошо развивался, в четыре года начал читать, и читать любил, Светлана только успевала таскать ему книжки из библиотеки.
Когда Олежку было семь, она нашла выход. Во-первых, узнала про Ужгород. Добиться путевки было нереально, Светлана поехала с детьми одна, "дикарем". Работала там уборщицей в санатории, а Олежка пускали в соляные пещеры дышать, вылечивать астму. После этого полгода он не болел. А потом Светлане подсказали хороший метод, разработанный в 30е еще годы врачом Залмановым для лечения туберкулеза. Надо было делать горячие обертывания, и чтобы ребенок дышал при этом свежим холодным воздухом. Светлана делала так каждый день, и года через два приступы сильно сократились, а в свои 12 Олежек ходил на физкультуру вместе со всеми, а позже и в длительные категорийные походы.
С Сашей к тому времени давно развелись. Романтика романтикой, Светлана давно все понимала и, перестрадав, решила не обращать внимания на его таежные романы. Мало ли? "Не может мужик полгода в одиночестве", говорили ей умудренные жизнью родственники. Светлана в глубине души этого не понимала: а женщина — может? Должна? Обязана?