Первого лебедя взял Николай Берестяный. Он наехал на него на поныре, закинул ему лопасть весла на шею, подтянул к себе и тотчас же опрокинул его на спину, и сломал ему шею рукой у самого затылка.
Раз, раз, раз!
Четыре белых пушистых комка плавают по озеру в разных местах. Тоненькая Фенька управилась с своим лебедем быстрее парней. В ее маленькой ручке железная хватка. Она словно женка горностая, живая стрела, или шило.
Раз!
И лебедь опрокинулся на спину и даже не бьется.
Еще четыре и еще четыре. Двенадцать убитых лебедей плавают мешками но воде.
Плавающий остров сжался, как белая глыба. Если бы забросить невод, можно было бы глыбу вытащить сразу на берег.
— Долго ли возиться! — ворчит Николай Крутобокий. Ему трудно втискивать в челн свою крутобокую тушу. Челнок оседает под ним, как будто под грузом железа.
Правда, ежели брать по четверке лебедей, можно провозиться по меньшей мере сутки.
Фенька наехала на стадо и отбила три лебедя, но вместо торжественного гона, тычет одному и другому веслом под крыло. Вот это скорее. Но колоть на воде вертлявого скользкого лебедя труднее, чем оленя. А третий лебедь обезумел. Он распустил крылья и сам нападает на Феньку. С криком, с хлопаньем, он вскочил прямо в челнок, большой, как собака. Раз, раз! Хлопает крыльями по жестким бортам. Жик! Левый борт раскололся, как фанера. Лебедь вытягивает вперед свою длинную шею-змею. Он норовит долбануть своим черным молотом по бледному лицу среброголовой Феньки.
— Мотри, мотри! — кричат ей товарищи.
Челнок переполнен водой, но Фенька смеется и взмахивает в воздухе чем-то светлым. Лебединая голова дрогнула и отлетела, все-таки вперед, через Фенино плечо. Из перерубленной шеи бьют две кровяных струи на серебряную Фенькину голову. Теперь Фенька белая с красным. Она перерубила лебединую змею коротким дорожным топориком.
Все это — так, пустяки, в пределах охоты.
Фенька выбрасывает лебедя вон, вычерпывает воду и опять наезжает на стадо.
Охотники вертятся кругом стада и подкалывают понемножку лебедя по лебедю. Они объедают стадо по крупинкам, как глыбу подмокшего сахару. Лебяжий остров тает. Но надо быть осторожным, чтоб не расстроить пластины. Нельзя ни кричать, ни стрелять. Лебеди в гипнозе. Какой-нибудь взбалмошный выстрел может вспугнуть и рассеять пластину на тысячу охлопков. Тогда лебедей не найти. Они разбегутся по дальним кулигам и зароются в топкий зыбун. И там отлежатся на дне, подняв свою голову вверх и чуй дыша кончиком носа, высунутым вон из воды.
Полстада как не было. Озеро покрыто белыми толстыми хлопьями. Являются обычные пайщики. На северном конце к берегу прибился белый ком. И какая-то острая мордочка работает над ним, теребит, затаскивает вверх. Лисица, песец? Викеша хватает свою «серебринку». Нельзя стрелять, распугаешь лебедей.
Над озером проносится черная фигура, как лодка на косых парусах, на миг отражается в темной воде. Это живой самолет, тундренный беркут. Он перелетает через озеро и падает в воду на той стороне и тоже принимается возиться над белым комком. Видно, как он когтями терзает добычу. Киш, проклятый! Вот этот распугает лебедей. Но он отвечает охотникам задорливым клекотом.
— Стрельнуть, а? — соблазняется Викеша.
Лебяжья пластина внезапно взволновалась. Торжествующий клекот орла вывел лебедей из неподвижного оцепенения. Орла они боятся не меньше, чем боятся человека. Один ужас рассеял другой. Остров как будто закипел и рассыпался на белые хлопья. Лебеди кинулись прочь врассыпную, прямо на охотников.
— Раз, раз, раз!
Каждый из шести челноков убивает по лебедю, потом по другому. Но целая сотня прорвалась из страшного круга. Кулиги запестрели белыми фигурами. Лебеди лезут в беспамятстве на пеших людей, на собак, борются с ними, перепрыгивают через них и спасаются в зыбуне.
Огромный самец с распущенными крыльями выскакивает в Викешином углу и лезет бесстрашно вперед, прямо на Аленку. Она вскакивает и кричит и в азарте расставляет руки. А лебедь расставляет крылья. Он такой же высокий на ногах, как Аленка. Его шея, как плеть. И широкие крылья, как полы живого пальто. Лебедь обнимает Аленку этими живыми полами, словно запахивает ее и поднимает над нею свою белую змею — молоток. А Аленка хватает его за подкрылья обеими руками и увертывается с необычайной ловкостью. И вот она сзади на лебеде, почти верхом и крутит ему страшные крылья, как руки буяну. Лебедь отклоняется назад. Вот они свалятся оба в глубокую кулигу.
— Держись! — восклицает Викеша. — Минуту! Аленка, кренись! Живого возьмем!..
Он словно подпирает Аленку и лебедя стоим крепким плечом. Вдвоем они скручивают лебедя, как двое полицейских — буяна. Стягивают крылья, завязывают ноги и голову. Лебедь, обращенный в пакет, беспомощно лежит на берегу.
Слышится выстрел направо. Это Берестяный расправился с беркутом за распуганный остаток лебедей. Теперь уж но страшно стрелять.
Солнце, должно быть, восходит. Но тундренное небо посылает нахмуренный дождик. Впрочем, охотники и без дождя промокли до костей.
— Гуси на завтра! — командует Викеша.
Охотники сбирают лебедей и связывают в белые пучки, как будто исполинские букеты. Эти лебяжьи букеты они волокут с торжеством то мокрому мху на место обеих стоянок.
XX
Пылал костер. Кипели котлы, набитые доверху молодой лебедятиной. Старые лебеди жестки, но молодые черношейные — отличная еда. Девчонки отложили для каждого охотника по три лебединых крыла. Мозг из лебяжьего крыла — это редкое лакомство. И Машура Широкая заводит очередную сказку.
«У старого Торганры князца сватался Лямпурга за единственную дочку.
«— Накопи три пуда мерзлого мозгу из лебяжьих крыльев!..
«В первый год пошел Лямпурга за лебедями, набрал один пуд лебединого мозгу.
«На другой год Лямпурга набрал еще один пуд мозгу.
«На третий год набрал третий пуд мозгу. Взял дочку. Таков был Лямпурга, удалый охотник».
Пылал костер. Обе партии были вместе и девушка и парни. Дров не хватило бы на тундре на два очага.
Котлы опростали, кости обглодали.
— Девки, спать!..
— Нет, плясать! — выкликают девчонки и мальчишки. — Ночь наша! Успеем отоспаться.
— Ну, какую?
— Бонданды, Бонданды! — опять выкликают девицы.
— Эй яган, эй яган!
заводит сумасшедшая Фенька.
Да маленький балаган[33].
Я лег спать там,
подхватывает Лика Березкина,
Ко мне девки пришли,
В роте воду принесли!..
— Мы девки пришли,
подхватывает весь девичий хор, —
Тебе кашу варить,
И по ягоды ходить.
— Я девок прогонил, —
хвастает Микша Берестяный, —
В балаганчик ускочил!..
— Стали девки плакать, —
поет девичий хор,
— Стали девки хинькать, —
— и они «хинькают» — хнычут,
— Стали тут пужаться,
— Стали тут страститься:
Бонданды выгонил,
Бонданды прогонил!..
И весь мужской хор поет в виде заключительной фразы:
Стало сердце ноять (ныть)
По хорошей девке,
По пригожей девке!..
Вышел в лес, сел на кокору,
лови, хватай который котору!..
Девки бросаются в разные стороны, забегают далеко от костра. Парни гоняются за ними и ловят, у кого было сговорено. Теперь бы колымские бабы не стали браниться: «Не тянет!»
Костер гаснет. На тундре темно.
Проспали до полудня, не беда. Стали собираться на гусей. Гусей руками не возьмешь. Надо строить особый загон. И возиться с поимкой не менее суток.
Пора уходить на Седло. Но в это время Савка протянул голову, понюхал воздух, как собака, и сказал:
— Люди подходят. Пол-кось.
По-якутски «кось», по-русски поберд, это верст десять-двенадцать, сколько лошадь или собачья упряжка пробегает до первого отдыха. Пол-кось это все-таки верст пять.
— Кто люди? — спрашивает Берестяный. — Пойдем-ка, посмотрим.
Все лодки были переполнены птицей, лебедями и гусями, даже сидеть приходилось на грудах побитого мяса.
Хороший ворошок охотники зарыли на тундре под мох, задавили камнями, чтоб волки и песцы не добрались. За этим следовало приехать зимой на собаках.
Итти было трудно. Лодки приходилось тянуть на бичеве против течения с таким тяжелым грузом. Но самый тяжелый груз была эта таинственная весть об идущих откуда-то «беглых». Идут через Алазею на восток.
Поречане ошиблись в одном. Беглые пришли не с запада, а с юга. То были, действительно, «беглые», остатки пепеляевских отрядов, разбитых на Охотском берегу и вторично разбитых в Якутске.
«Беглые» и белые враги наступали на северный край.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯПОЛКОВНИК АВИЛОВ
I
— Сто-о-ой!…
Отчаянный женский крик огласил долину. Пестряк обернулся, оскалившись, словно усмехнулся. Он не одобрял женских погонщиц, к тому же чужих. Упряжные собаки устали и были непослушны. И Варвара Алексеевна правила сегодня собаками впервые.
Вместо того, чтобы бежать по караванной колее, собаки ни с того ни с сего свернули в сторону, за тенью воображаемого зайца, и теперь неслись, очертя голову, вниз по косогору. Откуда и прыть взялась. В полном отчаянии Варвара Алексеевна опрокинула нарту на бок и зарылась ногами в глубокий снег, чтоб задержать свою непослушную свору.
— Стойте, черти!
Этот второй окрик относился уж не к собакам, а к каравану, упорно уходившему вперед.
Полковник Авилов, шедший впереди каравана на своих огромных лыжах, свернул в сторону так же круто, как собаки его спутницы. Безостановочно скользя по косогору, он описал огромную дугу и спустился на место крушения.