К А. А. Стаховичу подсел редактор газеты «Право» И. В. Гессен. Они о чем-то тихо говорили. Лодыженский, сидевший на другом конце стола, это подметил и произнес тост:
Сегодня днем мы присутствовали при появлении зари права на Руси (в совещании обсуждался вопрос о необходимости положить в основу русской жизни правовое начало), а вот смотрите, «Право», положим, в кавычках, уже присосалось к Стаховичу; от души желаю, чтобы право и, конечно, без кавычек присосалось не только ко всем нам, но и ко всей России.
В тот день саратовский земец А. М. Масленников вспоминал, как на вокзале его провожал на съезд чуть не весь город, и все провожавшие требовали свободы.
7 ноября следующее заседание состоялось на Кирочной, 34, в квартире Брянчанинова. Р. Ю. Будберг подъехал к дому вместе с М. И. Петрункевичем. У ворот стоял околоточный. Он взял руку под козырек и указал на подъезд: «Вам, господа, сюда». Для заседания был предназначен зал домашнего театра. На сцене стоял стол со стульями с высокими готическими спинками. Они предназначались для сопредседателей. На месте оркестра сидели секретари: Л. Д. Брюхатов, Ф. А. Головин, Ф. Ф. Кокошкин, Н. Н. Хмелев.
Работу начали с чтения приветствий съезду. Среди них были телеграмма ссыльных Архангельска, постановление Саратовской городской думы. Некоторым показалось, что под сценой горит огонь. Оказалось, что под сценой сидели два студента и барышня, записывавшие за выступавшими. Поскольку было темно, они зажгли свечу, которая и смутила земцев. Один из студентов был сыном А. А. Стаховича. Он упрашивал отца взять его на съезд. Тот категорически возражал. Младший Стахович пробрался на квартиру Брянчанинова раньше времени и вместе с приятелями залез под сцену. Студентов выгонять не стали, их посадили в соседнюю комнату, где все было слышно.
У присутствовавших завязался спор о представительной власти. Тон задал И. И. Петрункевич, который говорил о славянофильских теориях. По мысли Петрункевича, в основе этого учения лежало представление о том, что в основе государственной власти лежит не право, а «социально-этический принцип», взаимная любовь народа и царя. Оратор с этим не соглашался. Он полагал, что с 1600-х до середины 1800-х годов в России было рабство, а потом — неограниченное своеволие чиновничества. Все это время свобода личности, свобода мысли неизменно подавлялись. Петрункевича поддержал В. Д. Кузьмин-Караваев. Еще резче выступил Ф. И. Родичев. Ему будет одинаково больно и оскорбительно, если будут пороть — с целью проучить или исправить. Насилие, которое творится во имя любви, остается насилием. Если игнорируется принцип права, начинается произвол.
Все ораторы «метили» в хорошо известную программу Д. Н. Шипова, убежденного славянофила.
Человек огромного ума и знаний, крупный ораторский талант, давно уже живущий исключительно общественной деятельностью в ущерб личной, обаятельная личность в частных отношениях (со многими из противников его воззрений он в личных дружеских отношениях), — и вот такого-то деятеля пришлось проваливать, да еще в самых заветных его желаниях…
Шипов поднялся. Зал замер в ожидании. Его нельзя было переубедить. Убедить других он тоже не мог. Он сказал то, чего от него ждали. Шипов говорил об особой исторической судьбе русского народа, о его религиозности и монархизме, о солидарности, которая сплачивает все общество, поверх сословных или классовых перегородок.
Началось голосование. 81 участник съезда поддержал требования конституции, 27 — Шипова. Поехали на обед. Выступал С. А. Котляревский, за ним — Ф. И. Родичев. Их речи были адресованы Шипову и носили примирительный характер. Однако разговор не клеился. Вспомнили, что 7 ноября отмечался праздник лейб-гвардии гусарского полка. Чествовали присутствовавших гусар: «Уж коли такие лейб-гусары, как Свечин и Стахович, пошли в атаку на существующий строй, то ему не устоять». В тот же вечер И. В. Гессен пригласил участников съезда 9 ноября посетить Тенишевское училище. Там они должны были встретиться с представителями 12 редакций столичных газет. А 8 ноября земцы встретились у В. Д. Набокова на Морской, 47, и вначале, как водится, были зачитаны телеграммы с приветствиями.
В тот день была принята итоговая резолюция съезда.
После ноябрьского съезда
«Факт тот, что резолюция нашего съезда (ноябрьского. — К. С.) сыграла огромную роль. Прежде запретные мысли после нее стали везде выражаться открыто и приобрели права гражданства», — писал жене 27 ноября граф П. А. Гейден. О конституции говорить уже было можно. Союз освобождения переносил свой центр в Россию, расширялось пространство гласности, многое стало дозволено в легальной печати. В Санкт-Петербурге стала выходить газета «Наша жизнь», издателем которой был профессор финансового права Л. В. Ходский. Многие «освобожденцы» (В. Я. Богучарский, Е. Д. Кускова, С. Н. Прокопович, Д. И. Шаховской) решили с ней сотрудничать. С. П. Юрицын начал издавать газету «Сын Отечества». Ее поддержали Н. Ф. Анненский, В. А. Мякотин, А. В. Пешехонов и другие. Юрицын был человеком состоятельным, он вложил в издание около 100 тысяч рублей. Фактическим редактором газеты был Г. И. Шрейдер, в ту пору «освобожденец», а в будущем член Партии социалистов-революционеров.
К концу осени 1904 года общество радикализировалось. Земским собраниям приходилось так или иначе определяться в отношении ноябрьского съезда. Обсуждение его резолюций приводило к размежеванию земских собраний на фракции. Как писал влиятельный черниговский земец В. М. Хижняков своему сыну Василию, консервативные земцы собрались на частное совещание еще до начала декабрьской сессии земского собрания и подготовили проект адреса в «крайне елейном и славянофильском духе» (правда, в последнем пункте этого документа указывалось на необходимость «выслушать голос земли и собрать представителей народа»). Узнав об этом, гласные, придерживавшиеся более радикальных взглядов, устроили собственное совещание и подготовили свой проект. Так что работу самого собрания предваряли, по сути дела, фракционные совещания. На самом собрании разразились страстные дебаты: земцы не расходились с 9 часов вечера до половины четвертого утра. В конце концов председательствовавший на том заседании предводитель черниговского дворянства А. А. Муханов заявил, что он не может допустить в адресе требование ограничить самодержца, и в итоге «охранительный» проект был отклонен. На следующий день дискуссия продолжилась. В. М. Хижняков представил текст адреса, разработанный земцами радикального толка. Проект обсуждался редакционной комиссией около трех часов у А. А. Муханова и с некоторыми поправками был утвержден большинством голосов. Адрес был зачитан в зале заседаний, где собралось чрезвычайно много народа. И когда гласные одобрили его, раздался гром аплодисментов, а с задних рядов — возгласы «долой самодержавие!»
Приходили в движение и оппозиция, и охранители. 11 декабря 1904 года В. И. Вернадский писал жене о событиях в Тамбовской губернии:
Новое — организация консерваторов и теперь здесь определенно говорят: либеральная партия и консервативная партия. Численно они почти равны. В смысле личностей, ораторов, знающих земское дело лиц — перевес на стороне либералов. Но неопределенная по убеждениям группа собрания имеет перевес и ее голос зависит от всякой минуты или случайности… В общем, это совсем новое деление в Тамбовском земстве, и оно интересно с точки зрения роста общественного сознания в России.
И все же при равновесии сил, судя по рассказу Вернадского, на том собрании верх взяли конституционалисты.
Их оппоненты перешли в наступление в Орловской губернии. «Сейчас я на дворянском собрании, очень бурном, так как реакционеры хотели было бы воспользоваться отсутствием брата Михаила (М. А. Стаховича. — К. С.) и взять верх», — писал В. Я. Богучарскому А. А. Стахович 16 декабря 1904 года. По его оценке, консервативное крыло собрания было не в силах настоять на своем. В Орле сложились две партии. По сведениям графа А. В. Олсуфьева, подобная ситуация имела место и в Москве. «В самой Москве, по рассказам Юрия (его сына, Ю. А. Олсуфьева. — К. С.), обозначаются резко два течения: одно чисто конституционное, другое же стоит за сохранение настоящего порядка при энергичном тушении всякого проявления желания перемен в данный момент», — рассказывал Олсуфьев А. А. Гирсу 7 января 1905 года.
Консолидация «охранительных» сил приобрела характер настоящей кампании, широкомасштабной, хорошо продуманной и подготовленной. В центре ее оказались братья Самарины (прежде всего Ф. Д. Самарин). Они были возмущены легкомысленной позицией знакомых и соседей. Дабы исправить эту ситуацию, Самарины решили подготовить записку, в которой бы разъяснялось настоящее положение вещей: в которой бы доказывалось, что ни законодательное, ни даже законосовещательное представительство для России в данный момент неприемлемо. Записку должен был составить кружок идейно близких людей, созванных Самариными. В ходе обсуждения члены этого кружка пришли к общему мнению, что такую декларацию хорошо было бы приурочить к предстоявшему московскому дворянскому собранию. Если бы ее поддержали дворяне Московской губернии, она стала бы серьезным политическим документом. По крайней мере, можно было рассчитывать на образование идейно сплоченной группы соратников из участников собрания. Ближе к концу декабря записка была составлена. Ее размножили и по списку рассылали «надежным» дворянам Московской губернии. Составители записки призывали всех сочувствовавших приехать в Москву и подписаться под документом. Сочувствовавшие вскоре стали навещать Самариных. Ф. Д. Самарин не упускал случая поговорить с каждым, убеждая в своей правоте и попутно выясняя настроения поместного дворянства.
Насколько могу судить, — вспоминал он впоследствии, — преобладала растерянность и беспомощность. Не знали, за кем идти и чего держаться. Чувствовалось, что власть поколебалась, что происходит что-то совершенно необычное и страшное, но никто не отдавал себе ясного отчета, что все это значит и, главное, как относиться к переживаемым небывалым явлениям. Искали, куда примкнуть, за что и за кого ухватиться; хотели сплотиться, чтобы не быть затерянными в той толпе, которая гудела, волновалась и всех заглушала.