Я вступил в службу в 1811 году в ноябре месяце из Пажеского корпуса в Лейб-гвардии Литовский, ныне Л[ейб-]г[вардии] Московский полк. По открытии кампании 1812 года находился я во фронте при полку и был с полком в сражении при селе Бородине, где под самый уже вечер 26 августа ранен был жестоко ружейною пулей в ногу с раздроблением костей и повреждением жил, за что и получил золотую шпагу с надписью за храбрость. От сей раны пролежал я до мая месяца 1813 года и, не будучи еще вылечен, но имея рану открытою, из коей чрез весь 1813 год косточки выходили, отправился я к армии графа Витгенштейна, к коему назначен был в адъютанты. При нем находился я всю кампанию 1813 и 1814 годов, и во всех был сражениях, где он сам находился. За Лейпцигское сражение получил я орден святого Владимира с бантом, а за все предшествовавшие дела 1813 года, в коих находился после перемирия, был произведен за отличие в поручики. За кампанию 1814 года получил орден Святой Анны 2 класса. По окончании войны в 1814 году был я переведен в кавалергардский полк с оставлением в прежней должности, в коей пребывал до 1821 года, быв переведен в начале 1820 года в Мариупольский гусарский полк подполковником. В 1821 году, когда открывался поход в Италию, тогда был я переведен в Смоленский драгунский полк, не оставаясь уже более адъютантом. В полку, однако же, я не был на лицо, потому что сказанный поход в Италию был отменен, а я между тем употреблен был в главной квартире 2 армии по делам о возмущении греков и по сим же делам был трикратно посылан в Бессарабию, представив тогда начальству две большие записки о делах греков и турок, которые и были отосланы к министру иностранных дел. В ноябре 1821 года был я не по старшинству произведен в полковники и в том же месяце назначен командиром Вятского пехотного полка, коим и продолжал командовать до 13 декабря 1825 года. Я никогда не бывал перед сим ни под судом, ниже в каких-либо штрафах, и даже в продолжение всей моей службы ни единого разу не был арестован и выговора не получал; а неоднократно имел даже важные поручения, за исполнения коих так был счастлив, что всегда от начальства одобрение получал.
Показания полковника Вятского полка Павла Ивановича Пестеля
В конце 1816 года или в начале 1817 я узнал о тайном обществе от г. Новикова, правителя канцелярии князя Репина, и им был в оное принят. Первоначальное намерение общества было освобождение крестьян, способов достижения сего – убедить дворянство сему содействовать и от всего сословия нижайше об оном просить императора. В 1817 и 1818 году, во время пребывания двора в Москве, общество сие приняло новое устройство и правилом были приняты правила Тугенд-бунта. В 1820 или 1821 году оное общество по несостоянию членов разошлось. Я был тогда в Тульчине, и получа сие известие, со многими членами положили, что Московское общество имело, конечно, право преобразования, но не уничтожения общества, и потому решились оное продолжить в том же значении. Тогда же общество Южное взяло свое начало и сошлось сейчас с Петербургским.
Южная управа была предводима г. Юшневским и мною, а третьего избрали мы Никиту Муравьева, члена общества Северного, дабы с оными быть в прямом сообщении. Северной же думы члены были Никита Муравьев, Лунин, Н. Тургенев, а вскоре вместо оного кн. Оболенский, а вместо Лунина кн. Трубецкой. С Польским обществом, коего директория была в Дрездене, в сношении были мы чрез Бестужева-Рюмина и Сергея Муравьева; Бестужев же был в сношении с гр. Олизаром, гр. Хоткевичем, коего жена вышла за Голицына, Городецким; сверх того, в обществе Варшавском и Дрезденском был Княжевич, на руках коего были все бумаги, генерал Тарновский, Проскура, который кажется, был ими по неудовольствию удален, и генерал Хлопицкий, все четыре были члены директории. В 1825 году я сам был в сношении с князем Яблоновским (живет в Варшаве, росту небольшого и во время пребывания его в Киеве 1825 года имел дуэль за карты. – П.П.) и Городецким, коих видал в Кмеве. Оные мне говорили, что общество их в сношении с обществами Прусским, Венгерским, Итальянским и даже в сношении с Английским правительством, от коего получали деньги.
В Южном обществе членами были: полковник Аврамов, кн. Волконский, полковник Канчиалов, кн. Барятинский, В. Давыдов, Сергей Муравьев, полковник Швейковский, полковник Тизенгаузен, Артамон Муравьев, полковник Враницкий, обер-квартирмейстер 3 корпуса, подполковник Фролов, конноартиллерийской роты 3 гусарской дивизии, полковник Янтальцов артил. 3 драгунской дивизии, артил. Пыхачев, адъютант главного штаба 2 армии Басаргин, двое Крюковых, полковник Леман, майор Поджио и брат его, отставной, живущий близ Каменки, Черкасов свитский, г. Витгенштейна адъютант Ивашев, свитские офицеры Заикин и Абрамов, старший адъютант Фаленберг, полковник Граббе, Матвей Муравьев, Белорусского гусарского полка ротмистр Жуков, Лихарев – свитский офицер, находящийся при графе Витте. Мой округ был в Тульчине, коему принадлежали названные чиновники главного штаба. Другой же округ в сообщении с оным был в Василькове под распоряжением Сергея Муравьева и Бестужева-Рюмина.
В Северном обществе знал я членами Трубецкого, Н. Тургенева, Оболенского, Рылеева, Краснокутского, Митькова, Бригена, Нарышкина; думаю, что принадлежит кн. Лопухин и кн. Илья Долгорукий, но не утверждаю; генерал Орлов со мной прекратил все сношения с 1821 года, почему об нем ничего не знаю Кривцов и кн. Голицын артил. О последнем наверное сказать не могу, слышал, что есть еще многие другие; но теперь не упомню, а многих не знаю.
Я никогда не слыхал, чтоб намерения общества были разделены вышними лицами; может быть, что сие новое сношение началось после моего отъезда из Петербурга. Положительного в приведении цели нашей в исполнении не было, но говорено было, что при смотре 3-го корпуса Государем сделать сие было бы удобно, потому что в сем корпусе неудовольствие личное свое разделяли с полками и тем приготовили оные ко всем препятствиям.
Намерение общества было введение в Государство конституции, которой полной написано не было. Многие были предлагаемы от разных лиц, а именно от Новикова, Никиты Муравьева, я с Сергеем Муравьевым писал одну; но все не получили общего согласия и одобрения
Имея 3-й корпус за себя, полагали идти с оным в Москву, где 2 и 1 корпуса по одним причинам с 3-м к нам пристанут, и тогда Сенат заставить провозгласить предложенную конституцию и соединить великий Собор.
Царствующую фамилию хотели посадить всю без изъятия на корабли и отправить в чужие края, куда сами пожелают. Сие в том предположении, что избран будет образ республиканского правления; если же предпочтен монархический представительный, тогда оставить великого князя Александра Николаевича, объявить его императором и установить регенцию. Мысль сия была принята, потому что мы имели надежду на флот здешний, с чиновниками коего был в сношении Рылеев.
С корпусом генерала Ермолова не было у нас никакого сношения прямого; но слышал я, что у них есть общество, даже некоторых членов оного называли, а именно Якубовича, адъютанта генерала Ермолова, Войекова и Тимковского, который теперь губернатором в Бессарабии. Мне также сказывали, что общество сие хотело край, вверенный Ермолову, от России отделить и начать новую династию Ермоловых; но сие токмо в случае неудачи общей революции. Все сии подробности извлек кн. Волконский от Якубовича, который, несколько выпив, был с ним откровенен.
Вот все, что в теперешнее время припомню и могу показать; но желая Государю доказать мое искреннее чистосердечие и признание, буде угодно узнать от меня, что, может, я запомнил, то готов о всем сказать, что видел и знаю.
В 1817 году, когда царствующая фамилия была в Москве, часть общества, находящаяся в сей столице, под управлением Александра Муравьева решилась покуситься на жизнь государя. Жребий сей пал на Якушкина (служил некогда в Семеновском полку, вышел в армию и теперь живет в отставке. – П.П.). В то время дали знать членам в Петербурге, дабы получить их согласие, главнейшее от меня и Трубецкого. Мы решительно намерение сие отвергли, а дабы исполнение удержать, то Трубецкой поехал в Москву, где нашел их уже оставшими от сего замысла. Все, что теперь припомнил, показал по истине.
Полковник Пестель.
Продолжением к сделанным показаниям прибавлю:
Слышал я от поляков, с коими разговор имел об обществе и коих уже именовал, что таковое существует многочисленное в Малороссии, с коим они будто бы в союзе находятся, что сие общество желает независимости Малороссии и готово на сей конец принять покровительство Польши, когда сия успеет приобресть для себя независимость. Из членов сего Малороссийского общества никто не был мне назван.
Говорили поляки Бестужеву-Рюмину, – но кто именно говорил, неизвестно мне, – будто бы они в сношении с другим русским политическим обществом, имеющим название Свободные Садовники. Более о сем сказано ничего не было, сколько мне известно.
Слыхал я еще о существовании двух тайных обществ под названием Русские рыцари и Зеленая лампа. О членах и подробностях ничего не слыхал и не знаю, уничтожились ли они или еще продолжаются. О первом слыхал от г. Орлова, а о втором за давностью времени никак не упомню, кто мне говорил, ибо это было еще в 1817 или 1818 году. Но кажется, что Трубецкой о том знал.
Сказывал мне Бестужев-Рюмин, что он слышал о существовании тайного общества под названием Соединенные славяне. В сем обществе принимались будто бы как русские, так и поляки. Сосредоточие оного неизвестно или не было объяснено, но должно, кажется, быть в Петербурге. Сношение с сим обществом, как и со всеми вышеназванными, Союз благоденствия, то есть наше общество, ни в чем не имело, сколько мне известно, и в достоверности всего вышесказанного сам утверждать не могу, но объявляю об оном все то, что слыхал. Существование Соединенных славян считаю, однако же, верным, ибо из сего общества перешли в наше некоторые члены между прочим некоторые артиллерийские офицеры третьего корпуса, коих имена я не любопытствовал узнавать, но кажется, что некто из них назывался Борисов и что он в Петербурге был принят в Соединенные славяне, а потом прочих принял. Повторяю, однако же, что сие говорю без собственной своей уверенности, ибо никого из них сам не видал и не знаю. А также не знаю чина и местопребывания Борисова.