— Я слышала, ты из Луизианы.
Некоторые любят поболтать во время бега, некоторые — нет. Ей хотелось узнать, к какому типу относится Эрик.
— Да, — сказал он.
Бриджит решила, что он не любит болтать во время бега. И в этот момент он заговорил:
— Я провел здесь много времени.
— Здесь, на Байя? — спросила Бриджит.
— Да, моя мама мексиканка. Из Мулежа.
— Правда? — Бриджит действительно заинтересовалась. — Это в нескольких милях к югу отсюда, да?
— Да, — подтвердил Эрик. — А ты?
— Из Вашингтона, а мой отец из Амстердама.
— Классно, значит, ты знаешь о синдроме родителей-иностранцев.
Бриджит засмеялась:
— Да, знаю.
— А что случилось с твоей мамой?
Вот тебе раз, еще одно испытание. Обычно ей удавалось избегать этой темы.
— Моя мама… — Бриджит не знала точно, в каком времени говорить о матери: настоящем, прошедшем? — Моя мама была родом из Алабамы. Она умерла.
Несколько лет подряд Бриджит говорила, что ее мамы больше нет, но потом ей надоело это выражение. Сейчас оно явно не подходило.
Эрик повернул голову и посмотрел ей прямо в глаза:
— Представляю, как тебе было одиноко.
Бриджит почувствовала, как капельки пота на лбу испарились. Это и впрямь обезоруживающие слова. Хорошо, что он не сказал: «Мне очень жаль». Неожиданно она смутилась: у нее был слишком открытый для бега топ.
С большинством парней она не затрагивала эту тему. Но с Эриком все было не так, несмотря на то, что они говорили не более двух минут. Если бы на ее месте была Кармен, то она сказала бы, что это знак судьбы. Бриджит себе этого не позволяла.
— Ты отсюда поедешь в «Коламбию?» — спросила она, немного смущаясь.
— Да.
— Тебе там нравится?
— Я понимаю, что для спортсмена это действительно странный выбор, — заметил Эрик. — Спорт там не особенно в почете.
— Точно.
— Но у них отличная футбольная программа и, по-видимому, неплохие преподаватели. Для мамы это очень важно.
— Звучит разумно, — сказала Бриджит. Его профиль ей положительно нравился.
Эрик ускорил темп. Она приняла это как вызов. Ей всегда нравилось соревноваться.
Она оглянулась на остальных: группа бегунов значительно поредела. Бриджит бежала с Эриком нога в ногу. Она любила это здоровое напряжение мышц, когда ощущаешь, что открывается второе дыхание.
— Сколько тебе лет? — прямо спросил он.
Этот вопрос Бриджит также надеялась обойти.
Здесь она была почти самой младшей.
— Шестнадцать, — ответила она. «Скоро будет», — добавила мысленно. Не такое уж преступление слегка преувеличить. — А тебе?
— Девятнадцать, — ответил Эрик.
Разница не принципиальная. А если бы ей действительно было шестнадцать…
— Ты уже думала, куда будешь поступать? — спросил он.
— Может быть, университет Вирджинии, — ответила девочка. На самом деле она об этом еще не думала. Правда, тренер юношеской спортивной школы говорил с Бриджит о дальнейшем обучении.
Она знала, что проблем не будет, даже при средних оценках.
— Отличная школа, — похвалил Эрик.
Теперь уже она задавала темп. Бриджит чувствовала себя отлично, волнение от близости Эрика придавало ей энергии, делало мышцы упругими. Они повернули назад, чтобы финишировать на пляже.
— Ты, наверное, серьезно занималась бегом? — спросил Эрик.
Бриджит рассмеялась:
— Сто лет не тренировалась.
С этими словами она прибавила скорость. Остальная группа осталась далеко позади. Интересно, попытается Эрик догнать ее или сохранит темп?
Его локоть снова оказался рядом. Она улыбнулась:
— Неплохая пробежка, да?
В таком темпе они пробежали еще с полмили до пляжа. В крови Бриджит играл адреналин, ей нетрудно было бы преодолеть это расстояние даже по воздуху.
Наконец она растянулась на песке. Эрик плюхнулся рядом:
— Думаю, мы установили рекорд.
— Всегда была упорной, — ответила Бриджит, чувствуя себя вполне счастливой.
Она покаталась по песку, пока не стала похожа на пончик, обсыпанный сахарной пудрой. Он, смеясь, наблюдал за ней.
Через пару минут должны были появиться остальные. Бриджит встала, вытряхнула песок из кроссовок и носков. Не отводя взгляда, стянула с себя шорты, открыв трусики; сняла эластичную ленту с волос, и они рассыпались волнами по влажным плечам и спине.
Эрик смотрел в сторону.
— Давай поплаваем, — предложила девушка.
Он застыл с непроницаемым видом.
Бриджит не стала ждать. Пройдя несколько ярдов по воде, она нырнула. Появившись на поверхности, увидела, что он стягивает пропотевшую майку. Она даже не пыталась скрыть восторг.
Эрик нырнул вслед за ней, как Бриджит и загадала. Проплыв мимо нее под водой, он вынырнул в нескольких ярдах впереди.
Бриджит вскинула руки над головой и начала подпрыгивать, не в силах совладать с бьющей ключом энергией. Она выкрикнула:
— Это лучшее место на земле!
Он снова рассмеялся, напряженность рассеялась.
Бриджит ушла под воду и, коснувшись ногами песчаного дна, оттолкнулась. Медленно проплыла мимо ног Эрика. Не отдавая себе отчета в том, что делает, протянула руку и легонько прикоснулась к его щиколотке.
Если вам предлагают лимон, скажите: «Отлично! Я люблю лимоны, но нельзя ли предложить мне что-нибудь другое?»
Когда на следующее утро Лена спустилась к завтраку, она застала на кухне только дедушку.
— Калимера, — поприветствовала она его.
Он кивнул и удовлетворенно зажмурился. Она села напротив, на другой конец маленького столика. Дед придвинул к ней коробку с рисовыми хлопьями. Лена любила рисовые хлопья с молоком.
— Эфаристо, — поблагодарила она, исчерпав таким образом почти весь запас греческих слов.
Бабушка оставила на столе миски и ложки. Дедушка передал Лене молоко.
Какое-то время оба молча жевали. Лена подняла глаза: он смотрел в свою миску. Неужели деда раздражает ее присутствие? Он любит завтракать один? Или его огорчает, что она толком не говорит по-гречески?
Он положил себе в миску еще хлопьев. Дед был очень сухощавым и жилистым, но при этом обладал отменным аппетитом. Это было уморительно. Глядя на деда, она узнавала свои черты, например нос. У всех членов семьи был знаменитый нос Калигарисов: у отца, тети, Эффи. Внушительный нос придавал колорит и их характеру. Конечно, у мамы совершенно другой нос — нос Патмосов, но и он тоже достаточно примечателен.
Нос Лены был маленький и тонкий. Ей всегда хотелось знать, от кого же он ей достался, но сейчас она поняла — от деда. Значит, именно у нее истинный нос Калигарисов? Когда Лена была маленькой, она втайне мечтала о большом, как у всех членов семьи, носе. Теперь же, поняв, от кого она унаследовала свой собственный, слегка утешилась.
Девочка заставила себя отвести взгляд от дедушки. Он явно чувствовал себя неуютно. Невежливо было с ее стороны сидеть здесь, пялиться на него и молчать.
— Я хочу порисовать сегодня, — сказала она, поясняя сказанное жестами.
Казалось, деда оторвали от приятных размышлений над миской. Он поднял брови и задумчиво кивнул. Интересно, понял ли он хоть слово из того, что она сказала?
— Я хочу пойти в Аммоуди. Туда можно спуститься только по лестнице?
Дедушка немного подумал и кивнул. Она могла поклясться, что он не прочь вернуться к своим раздумьям над миской с рисовыми хлопьями. Что, он так устал от нее? Она ему надоела?
— Ладно. Пока. Хорошего дня, дедуля.
Лена поднялась наверх и упаковала этюдник с таким чувством, будто она превратилась в Эффи и только что позавтракала в обществе старшей сестры. То есть сама с собой.
Лена надела бриджи и белую гофрированную льняную рубашку. Перекинула через плечо рюкзак с этюдником и раскладным мольбертом.
Она вышла из комнаты, когда с парадного входа в дом вошел Костас с целым подносом только что испеченных его бабушкой пирожных. Валия обняла юношу, поцеловала и поблагодарила на греческом так быстро, что Лена не поняла почти ни слова.
Заметив внучку и поймав ее взгляд, бабушка немедленно пригласила Костаса в дом.
Лена, пожалев, что Эффи еще спит, направилась к двери.
— Лена, присядь, попробуй пирожное, — предложила бабушка.
— Я хочу порисовать. Надо спешить, пока солнце невысоко и тени не исчезли, — объяснила Лена.
Вообще-то сегодня она собиралась начать новый этюд, и было не важно, как падают тени.
Костас тоже направился к двери:
— У меня много работы, Валия. Я уже и так опоздал.
Бабушка не настаивала, утешившись тем, что они пойдут вместе. Когда Лена проходила мимо, бабушка подмигнула.
— Он хороший мальчик, — шепнула она на ухо внучке. По-видимому, в ее устах это была высшая похвала.
— Ты любишь рисовать, — как-то торжественно произнес Костас, очутившись на солнце.
— Точно, — сказала Лена. — Особенно здесь. — Она и сама не знала, зачем добавила эти слова.
— Да, здесь красиво, — произнес Костас, задумчиво вглядываясь в блестящую водную гладь. — Но мне трудно об этом судить. Ведь я больше нигде не был.
Лена почувствовала, что ему очень хочется поговорить. Она не возражала, но в окно за ними следила бабушка.
— Тебе в какую сторону? — спросила Лена, решив избавиться от Костаса.
Он искоса взглянул на Дену, по-видимому, пытаясь отгадать, какой ответ подойдет. Но ответил честно:
— Вниз. К кузнице.
Избавиться оказалось достаточно просто.
— А мне вверх. Собираюсь сегодня порисовать окрестности.
И она начала удаляться от него, карабкаясь по холму.
Костас был явно расстроен. Понял ли он, что она его отшила? Большинство парней не реагировали бы столь болезненно.
— Ладно, — сказал он. — Удачного дня.
— И тебе тоже, — быстро ответила Лена.
Чувство легкой вины быстро рассеялось: ведь она проснулась сегодня со страстным желанием нарисовать рыбацкую хижину в Аммоуди.