Наутро, когда Лина пришла в кухню позавтракать, все, кроме дедушки, еще спали.
– Калимера, – сказала она.
Дедушка кивнул и заморгал в ответ. Она села напротив него за маленький кухонный стол. Дедушка показал ей на коробку рисовых колечек. Очень хорошо: Лина любила рисовые колечки.
– Эфхаристо, – поблагодарила она, практически исчерпав свой запас греческих слов.
Бабушка заранее приготовила миски и ложки. Бапи передал Лине молоко.
Они сидели и жевали. Лина смотрела на дедушку, дедушка – в миску. Может, ему не нравится, что она здесь? Может, он любит завтракать один? Сильно ли он огорчается, что она не говорит по-гречески?
Бапи насыпал себе добавки рисовых колечек и подлил молока. Он был скорее жилистый, но на аппетит явно не жаловался. Забавно. Глядя на Бапи, Лина узнавала собственные черты. Нос, например. Почти у всех остальных в семье были легендарные носы Калигарисов – у отца, у тети, у Эффи. Большой выдающийся нос всегда придает характера своему обладателю. У мамы, естественно, нос был другой, фамильный нос Патмосов, но тоже вполне внушительный.
А у Лины нос был небольшой, тонкий, бесхарактерный. Ей всегда было интересно, откуда он у нее взялся, – и вот теперь она видела его прямо посередине лица Бапи. Означает ли это, что настоящий нос Калигарисов на самом деле у нее? Она с детства тайно мечтала о большом фамильном носе. Теперь, когда она узнала, откуда у нее такой нос, он стал нравиться ей немного больше.
Она заставила себя перестать разглядывать Бапи. Наверняка это его смущает. Нет, надо что-то сказать. Наверное, очень невежливо с ее стороны сидеть тут и ничего не говорить.
– Я сегодня хочу пойти порисовать, – сказала она. И показала жестом, как рисуют.
Дедушка, казалось, рывком вынырнул из оцепенения над хлопьями. Лине и самой случалось вот так задуматься за завтраком. Он поднял брови и кивнул. Понял ли он хоть слово?
– Я хотела спуститься в Аммуди. Там лестница идет до самого низа?
Бапи подумал немного и кивнул. Лина видела, что он мечтает вернуться к созерцанию коробки с рисовыми хлопьями. Она его утомляет? Или раздражает?
– Ладно, я пойду, еще увидимся. Счастливо, Бапи. Андио.
Она поднялась к себе и собрала рисовальные принадлежности с совершенно невероятным ощущением, что она Эффи и только что позавтракала с Линой.
Надев Штаны с мятой белой льняной рубашкой, она взвалила на плечо рюкзак с палитрой, этюдником и подрамниками с холстом.
Не успела она спуститься по лестнице, как на пороге появился Костас с тарелкой свежевыпеченных плюшек – гостинцем от своей бабушки. Бабушка Лины обняла его, расцеловала и поблагодарила на таком стремительном греческом, что Лина не разобрала ни слова.
Тут бабушка заметила Лину, и у нее снова появилось в глазах то самое выражение. Она тут же пригласила Костаса зайти.
Лина пожалела, что Эффи еще спит. Шагнула было к двери, но бабушка приказала:
– Лина, сядь. Возьми плюшку.
– Я собиралась пойти порисовать. Мне нужно начать, пока солнце не взошло слишком высоко – тогда все тени исчезнут, – заявила Лина.
Строго говоря, это была неправда, потому что сегодня она только начинала картину, а значит, тени могли падать как угодно.
Костас и сам двинулся к выходу.
– Мне пора на работу, Валия. Я и так уже опаздываю.
Бабушка вполне удовлетворилась мыслью, что им по крайней мере придется вместе выйти за порог. Когда Лина следом за Костасом направилась к двери, бабушка подмигнула ей и добавила театральным шепотом:
– Славный мальчик!
Она это теперь постоянно повторяла.
– Ты любишь рисовать, – заметил Костас, когда они вышли на солнце.
– Люблю, – сказала Лина. – Особенно здесь.
Она сама не понимала, зачем добавила два последних слова – они были не обязательны.
– Я знаю, тут красиво, – задумчиво произнес Костас, глядя на мерцающее море. – Но сам я этого не замечаю. Я не видел других пейзажей.
Лина почувствовала, что ей хочется по-настоящему поговорить с ним. Ей стало интересно, что он скажет. Потом она подумала, что бабушка, вероятно, сейчас подглядывает за ними из окна.
– Тебе куда? – спросила Лина, решив прибегнуть к довольно-таки подлой уловке.
Костас покосился на нее, явно прикидывая, как лучше ответить. Победила честность.
– Вниз, в кузницу.
Ну вот, оказалось несложно.
– Я хочу подняться повыше. Думаю сегодня порисовать внутреннюю часть острова.
И она двинулась прочь от него вверх по склону.
Костас явно огорчился. Неужели понял, что она его обманула? Обычно мальчики легче воспринимают, когда им дают от ворот поворот.
– Ладно, – сказал он. – Удачно тебе порисовать.
– А тебе поработать, – небрежно отозвалась она.
Ей было немного стыдно и неприятно подниматься в гору, ведь утром она проснулась с искренним желанием написать тот лодочный сарайчик внизу, в Аммуди.
Тибби-ди-ди!
Тебя бы здесь тошнило направо и налево. Крепкие здоровые американцы с утра до вечера занимаются спортом. Постоянно кричат друг другу: «Дай пять!» Один раз я даже видела групповые объятия. Везде и всюду спортивные клише.
Ну что, рада небось, что работаешь в «Уоллмене»?
Шучу-шучу, Тиб.
Конечно, мне здесь нравится. Но с каждым днем я все больше радуюсь, что моя настоящая жизнь не такая, что она не состоит из одних таких, как я, ведь тогда в ней не было бы тебя, правда?
Кстати, я влюбилась. Я тебе не рассказывала? Его зовут Эрик. Он тренер и такой обалденный, что это просто противозаконно. Но ты же знаешь, как со мной бывает.
С любовью, твоя лучшая подруга
Би
Вернувшись в «Уоллмен», Тибби узнала две вещи: во‐первых, она совершила «проступок, караемый увольнением», прогуляв почти всю смену (о чем Дункан не замедлил ей сообщить). Она может получить последний шанс, но ей не заплатят за ту часть дня, которую она успела проработать. Тибби начала думать, что к концу лета еще останется должна «Уоллмену» денег.
Вторым открытием был кошелек потерявшей сознание девочки, который лежал рядом с ее собственным кошельком в пластиковом прозрачном пакете плохой сотрудницы. Вот черт.
Она нашла читательский билет с именем девочки – Бейли Граффман. Вышла наружу, разыскала телефон-автомат. В справочнике, слава богу, были только одни Граффманы через два «ф» на улице неподалеку от «Уоллмена».
Тибби тут же села на велосипед и проехала несколько кварталов до дома Граффманов. Ей открыла женщина – должно быть, миссис Граффман.
– Здрасьте. Ну, это, меня зовут Тибби и я, ну…
– Это ты нашла Бейли в «Уоллмене»! – Женщина посмотрела на нее с глубокой признательностью.
– Да. В общем, оказалось, я взяла ее кошелек, чтобы найти, кому позвонить, и, короче, забыла вернуть, – объяснила Тибби. – Там было всего четыре доллара, – добавила она в свое оправдание.
Миссис Граффман растерянно глядела на Тибби.
– А. Хорошо. Конечно. – Потом она улыбнулась. – Бейли отдыхает наверху. Может быть, ты сама ей отдашь? Не сомневаюсь, она захочет лично тебя поблагодарить. Наверх и прямо, – подсказала она, когда Тибби поплелась вверх по ступенькам.
– Эй, привет, – неловко проговорила Тибби на пороге комнаты девочки. Комната была оклеена девичьими полосатыми обоями, на окнах – нарядные желтые занавески, но почти везде красовались постеры с мальчишескими рок-группами. – В общем… я Тибби. И я…
– Ты та девушка из «Уоллмена», – сказала Бейли и села.
– Ага. – Тибби подошла к постели и протянула ей кошелек.
– Ты обчистила мой кошелек? – Бейли строго прищурила глаза.
Тибби едва не зарычала. Отвратительная девчонка.
– Я твой кошелек не обчищала. В больнице с его помощью нашли твоих родителей и известили их, а я его сохранила. Не благодари.
Она швырнула его на одеяло.
Бейли схватила кошелек, заглянула внутрь и пересчитала деньги.
– А по-моему, тут было больше четырех долларов.
– А по-моему, нет.
– Потому что ты взяла.
Тибби даже головой замотала от изумления.
– Ты в своем уме? Ты что, правда думаешь, что я украла твои деньги, а потом притащилась сюда, чтобы вернуть твой идиотский кошелечек? Что там было возвращать, кроме денег? Гороскоп? Чтобы предотвратить несчастный случай, если ты вдруг забудешь свой лунный знак?
Такого Бейли явно не ожидала.
Тибби стало стыдно. Возможно, она перегнула палку.
Однако Бейли за словом в карман не полезла.
– А ты что важного носишь в кошельке? Права на вождение велосипеда? Удостоверение сотрудника «Уоллмена»?
Она произнесла слово «Уоллмен» с таким презрением, которое было бы не по силам даже самой Тибби.
Тибби заморгала.
– Тебе сколько лет? Десять? Кто тебя научил быть такой язвой?
Брови у Бейли свирепо сдвинулись.
– Мне двенадцать.
Тут Тибби стало еще стыднее. Ее саму всегда жутко злило, когда ей давали меньше ее возраста просто потому, что она маленькая, тощая и плоская.
– А тебе сколько? – поинтересовалась Бейли. В глазах у нее запылал бойцовский огонь. – Тринадцать?
– Бейли! Пора принимать лекарства! – крикнула снизу мама Бейли. – Может быть, попросишь подругу спуститься за ними?
Тибби заозиралась. Это кто тут подруга – она, что ли?
– Конечно! – откликнулась Бейли. Вид у нее сделался довольный-предовольный. – Ты же не против?
Тибби помотала головой.
– Разумеется, нет! Ведь помогать тебе – сплошное удовольствие!
Она поплелась обратно вниз, не понимая, что она тут забыла.
Миссис Граффман вручила ей высокий бокал апельсинового сока и маленький бумажный стаканчик, полный таблеток.
– Наверху все нормально? – спросила она.
– Вроде да, – ответила Тибби.
Миссис Граффман вгляделась в лицо Тибби.
– Бейли любит проверять людей на прочность, – сообщила она без особых причин.
«Тибби любит проверять людей на прочность».