ни разу не видела, чтобы ты пропустила еду.
Бриджет пожала плечами.
– Я вмещаю в себе множество разных людей, – сказала она.
Кажется, это из какого-то стихотворения, но она была не уверена. Ее отец любил стихи. Читал ей, когда она была маленькая. Тогда она лучше умела сидеть на месте.
Папа!
Пожалуйста, прими эти деньги на ремонт окна. Я уверена, что оно уже починено, учитывая, как Лидия гордится уютом в доме и как боится воздуха, который не пропустили через кондиционер, но
Дорогой Ал!
Я не знаю, с чего начать объяснять, почему я так себя вела у Лидии – то есть в вашем с Лидией доме. Когда я приехала в Чарльстон, я даже представить себе не могла, что у тебя
Дорогие папа и Лидия!
Хочу извиниться перед вами за свое поведение, которое наверняка вас раздражало. Я понимаю, что виновата во всем сама, но, если бы вы выслушали хотя бы ОДНУ МОЮ ФРАЗУ, мне бы, возможно, не пришлось
Дорогие новые папины родственники!
Надеюсь, все вы будете долго и счастливо блондиниться вместе. Пусть отныне и впредь при вас говорят только внутренние голоса.
P. S. Лидия, ваше свадебное платье подчеркивает, какие у вас толстые руки.
Кармен открыла конверт с мягкой подложкой для бандеролей и затолкала туда всю свою наличность. Сто восемьдесят семь долларов. Она хотела высыпать туда и девяносто центов мелочью, но такой поступок, пожалуй, был достоин семилетней девчонки, оставленной после уроков. Кроме того, от мелочи бандероль станет тяжелой, и пересылка монет обойдется дороже самих монет. Эта мысль стимулировала ее математический мозг.
Она запечатала конверт степлером, не вложив никакой записки, тщательно надписала адрес получателя и отправителя и бросилась за дверь, чтобы успеть на почту до закрытия. А мама еще ворчит, что она весь день торчит дома и ничего не делает! Да что она знает?
День был душный, и Лина лежала на спине на плиточном полу, смотрела в потолок и думала о Бриджет. Последнее письмо Бриджет напугало ее. Иногда Би следовала зову сердца с такой маниакальной самозабвенностью, что Лина пугалась. Обычно Би победоносно мчалась на всех парусах, осиянная лучами славы, но ей случалось и разбиваться о рифы.
Почему-то Лине вспомнился недавний сон. В нем она была домиком с белеными стенами – словно побелевшие костяшки пальцев, которыми она цеплялась к отвесной скале. Она знала, что нужно держаться крепко-крепко, потому что падать в Котловина внизу очень высоко. Одна ее часть хотела разжать сведенные пальцы и упасть, но другая предупреждала, что нельзя падать просто так, ради острого ощущения полета.
Бабушка сидела на диване и что-то шила. Эффи где-то пропадала. Лина готова была поспорить на краски и кисточки, что сестра убежала целоваться со своим официантом.
Почему-то – то ли от беспокойства за Бриджет, то ли от этого сна, то ли от жары – мысли у Лины пустились течь вольно, на манер свободных ассоциаций.
– Бабушка, а почему Костас живет с бабушкой и дедушкой?
Бабушка вздохнула. Но, к удивлению Лины, не отказалась отвечать.
– Это грустная история, ягненочек. Ты точно хочешь знать?
Лина подумала, что нет, не точно. Но бабушка все равно продолжила:
– Родители Костаса поехали в Америку, как часто делает молодежь. Там он и родился.
– Так Костас – американский гражданин? – спросила Лина. От жары ей было лень поворачивать голову к бабушке, но она ее все равно повернула. Бабушка кивнула. – Где они жили?
– В Нью-Йорке.
– Ух ты, – сказала Лина.
– У них родился сначала Костас, потом через два года еще один мальчик.
Лина начала подозревать, чем кончится эта грустная история.
– Когда Костасу было три года, они как-то всей семьей поехали в горы. Была зима, случилась ужасная авария. Костас потерял и родителей, и братика.
Бабушка умолкла, и Лина, несмотря на сорокаградусную жару, ощутила, как по коже с ног до головы бежит холодок.
Бабушка заговорила снова, и Лина услышала в ее голосе надрыв:
– Маленького Костаса переправили сюда, к бабушке с дедушкой. Тогда ничего лучше и придумать было нельзя.
Лина заметила, что у бабушки не такое настроение, как всегда. Задумчивое, созерцательное, полное давней печали.
– Его вырастили здесь как греческого мальчика. И мы все любили его. Его растили всем городом, всей Ией.
– Послушай, бабушка…
– Что, ягненочек?
Момент настал. Лина не разрешила себе долго раздумывать, чтобы не струсить.
– Ты же знаешь, что Костас не сделал мне ничего плохого. Он не прикоснулся ко мне, ничем меня не обидел. Он именно такой, как ты думаешь.
Бабушка протяжно вздохнула. Отложила шитье и откинулась на спинку дивана.
– Да, так я и знала. Теперь, когда прошло много времени, – да, так я и знала.
– Прости, что я раньше ничего не говорила, – серьезно сказала Лина, которую переполняли смешанные чувства – смешанные из равных долей облегчения, что она наконец-то это сказала, и грусти, что так долго тянула.
– В каком-то смысле ты давно пыталась мне это сказать, – философски заметила бабушка.
– А ты передашь Бапи то, что я тебе сказала? – спросила Лина.
– Думаю, он все и так понимает.
У Лины больно сжалось в горле. Она перевернулась со спины на бок, лицом от бабушки, и закрыла глаза, чтобы наконец-то потекли слезы.
Ей было грустно из-за того, что случилось с Костасом. Но где-то в глубине души ей было грустно еще и из-за того, что люди вроде Би и Костаса, потерявшие все, тем не менее открыты любви – а она, ничего не терявшая, нет.
Догмы – ничто, карма – все.
Бриджет заставила себя выйти на крылечко корпуса. Оттуда хотя бы было видно залив. Она взяла с собой ручку и блокнот. Нужно было послать Штаны Кармен, но сегодня был не тот день, чтобы писать письма.
Она сидела на крыльце и грызла колпачок ручки, когда подошел Эрик. Присел на перила.
– Как дела? – спросил он.
– Нормально, – ответила она.
– Ты не видела игру, – сказал он. Он не прикасался к ней. Не смотрел на нее. – Хороший был матч. Диана всех порвала.
Они устроили перезагрузку. Он снова стал доброжелательным тренером, а она – неугомонной воспитанницей. Теперь он просил у нее разрешения притвориться, будто всего, что между ними произошло, не происхо- дило.
Бриджет сомневалась, что готова дать такое разрешение.
– Я устала. Вчера много чего произошло.
Его лицо залилось краской. Он вытянул руки перед собой и посмотрел на свои ладони.
– Послушай, Бриджет. – Он явно выбирал из очень скудного ассортимента фраз. – Сегодня ночью я должен был прогнать тебя. Я не должен был идти за тобой, когда увидел, как ты проходишь мимо моей двери… Я поступил неправильно. Ответственность лежит на мне.
– Я сама решила прийти.
Да как он смеет отнимать у нее власть?
– Но я старше. Я тот, кто… Тот, кому мало не покажется, если это всплывет.
Он по-прежнему не смотрел на нее. Не знал, что еще сказать. И хотел уйти. Она ясно это видела.
– Я сожалею о своем поступке, – сказал он.
Бриджет швырнула в него ручку. Она возненавидела его за эти слова.
Кармен!
Вот Штаны. Я совершенно запуталась. Если бы я прислушалась к твоему совету насчет здравого смысла, я бы в такое не влипла.
А теперь желаю и тебе того же. Здравый смысл – это круто. Вот бы и мне немного.
С любовью,
Би
– Тибби, выключи камеру.
– Карма, ну пожалуйста! Пожалуйста!
– Ты можешь надеть Штаны на интервью? – спросила Бейли.
Кармен обожгла ее взглядом, полным презрения.
– Я не собираюсь давать вам интервью. Вы вообще кем себя возомнили? Братьями Коэн? – рявкнула она.
– Кармен, для разнообразия успокойся и пойди мне навстречу, – сказала Тибби раздраженно, но при этом не зло, если такое возможно.
«Ты умеешь вызывать антагонизм, – напомнила себе Карма. – Ты вырастешь и станешь старой и вздорной. Будешь ходить с размазанной помадой и орать на детей в ресторанах».
– Хорошо.
Она переоделась в Штаны, села и стала смотреть, как Бейли налаживает камеру и все прочее оборудование. Эта девчонка была одета почти в точности как Тибби. Такая мини-Тибби с микрофоном и штативом. Даже лиловые синяки под глазами и то у них были одинаковые. У Кармен мелькнула мысль, зачем Тибби вообще возится с двенадцатилетней малявкой – ладно, дело ее. Тибби не виновата, что все ее подруги разъехались.
В комнате стало тихо. Тибби возилась с освещением. Обе кинематографистки были неимоверно серьезны.
Потом Бейли вдруг принялась распинаться перед микрофоном, словно Дэн Разер, только без яиц:
– Кармен Лоуэлл – любимая подруга Тибби с тех пор, как им было…
От этого Кармен смутилась.
– Ну, это… понимаешь, мы с Тибби сейчас в ссоре.
Тибби выключила камеру. Бейли раздраженно вскинула голову. И отмахнулась от их ссоры небрежным движением запястья.
– Вы друг друга любите. Тибби любит тебя. Это все неважно.
Кармен оторопело посмотрела на нее.
– Эй! Тебе же всего двенадцать!
– Ну и что? Я все равно права! – парировала Бейли.
– Давайте вернемся к работе, – предложила Тибби.
С каких это пор Тибби стала ставить работу превыше всего, прямо как первые поселенцы?!
– Я просто хочу сказать, что странно продолжать, не упоминая, что мы с тобой, Тибби, на днях страшно поругались, – сказала Кармен.
– Отлично, вот ты и упомянула, – сказала Тибби.
Обычно все стараются избегать конфликтов. Кармен начала опасаться, что у нее к ним, наоборот, нездоровое пристрастие. «Ты умеешь вызывать антагонизм», – напомнила она себе. Сунула руки в карманы, нащупала песчинки, забившиеся в подкладку.
– Я буду задавать вопросы, – сказала Бейли. – А ты будь собой.
Как современному миру удалось породить такую уверенную в себе двенадцатилетнюю девицу? Кто-то должен просветить ее насчет синдрома Офелии, и поскорее.