К счастью, женщина на стойке регистрации как раз за чем-то нагнулась. Тибби прошагала мимо и стала искать лифт.
– Тебе помочь? – спросила проходившая мимо медсестра.
– Я, ну, это, маму ищу, – неловко соврала Тибби и зашагала дальше.
Медсестра не погналась за ней. Тибби поднялась по пожарной лестнице в основной вестибюль, потопталась на площадке, пока горизонт полностью не расчистился, и помчалась к лифту.
В лифте ехал усталый врач. Тибби принялась лихорадочно сочинять себе легенду, но потом поняла – ему не до нее. Ему есть о чем подумать, помимо оплошностей больничной охраны.
Тибби вышла на четвертом этаже и тут же юркнула в дверь отделения. На этаже было тихо-тихо. Уголок для посетителей был слева, но знак показывал, что в палату номер четыреста сорок восемь – это направо. В конце коридора, который вел туда, был сестринский пост. Тибби, едва дыша, поползла туда по стеночке, будто паук. Слава богу, до палаты номер четыреста сорок восемь оказалось недалеко.
Дверь была приоткрыта. Она скользнула внутрь.
И забуксовала в маленьком тамбуре. Отсюда было видно, как на огромном телеэкране под потолком Джей Лено шутит свои шутки в полной тишине. Никаких родителей в креслах у окна она не увидела. Придется заставить себя войти.
Она боялась, что увидит другую Бейли – оболочку от Бейли. Но спавшая на койке девочка была та самая, которую она знала. Только у нее торчали какие-то трубочки из запястья и еще одна из носа. Тибби услышала, как из ее собственного горла вырывается тоненький вздох. Здесь, в палате, витали такие чувства, что она не могла от них отгородиться.
Бейли была совсем малюсенькая под одеялом. Тибби видела, как пульсирует жилка на шее. И нежно взяла Бейли за руку. Кисть была словно сделана из птичьих косточек.
– Привет, Бейли, это я, – прошептала Тибби. – Девушка из «Уоллмена».
Бейли была до того крошечная, что для Тибби оставалось полно места, чтобы сесть на постель рядом с ней. Глаза у Бейли были закрыты. Тибби поднесла руку Бейли к своей груди и прижала. Когда у нее начали слипаться глаза, она осторожно прилегла и положила голову на подушку рядом с Бейли. Ощутила, как волосы Бейли мягко щекочут ей щеку. Слезы бежали из глаз, стекали по ее вискам в уши, попадали на волосы Бейли. Тибби надеялась, что это ничего.
Она останется здесь и будет держать Бейли за руку до конца времен, чтобы Бейли больше не боялась, что времени у нее мало.
Вечером праздновали Коймисис тис Теотоку – Успение Богородицы. В Греческой православной церкви это главный праздник после Пасхи. Лина и Эффи пошли с бабушкой и дедушкой на литургию в маленькую простую прелестную церковь. После этого был небольшой крестный ход, а затем весь городок принялся есть и пить.
Бабушка состояла в комиссии по десертам, поэтому они с Эффи напекли десятки противней баклавы – печенья из нежнейшего слоеного теста с начинкой из всех мыслимых видов орехов. Лето близилось к концу, и бабушка взялась за обучение Эффи с удвоенной силой.
Лина выпила бокал крепкого, резкого на вкус красного вина, и от него ее охватили грусть и усталость. Она поднялась к себе в комнату и села в темноте у окна, чтобы оттуда наблюдать за празднованиями со стороны. Это был ее любимый способ веселиться.
Ей было видно столы, расставленные вдоль их улицы и на маленькой площади в нескольких шагах за домом Костаса. После полуночи веселье стало особенно бурным. Мужчины напились узо и, когда зазвучала музыка, разошлись вовсю. Даже на лице у Бапи играла широкая глупая улыбка.
Эффи тоже выпила несколько бокалов вина. В Греции не было запрета на алкоголь до определенного возраста. Более того, по торжественным случаям бабушка с дедушкой настойчиво наливали Эффи и Лине вина, в результате чего Эффи интересовалась выпивкой значительно меньше, чем если бы ей запрещали.
Но сегодня Эффи раскраснелась и расшалилась. Лина видела, как ее сестра станцевала под несколько песен с официантом Андреасом, а потом ускользнула с ним куда-то в проулок. Лина не беспокоилась за нее. Эффи была на первый взгляд девица пылкая, но только на первый взгляд, а на самом деле Лина, пожалуй, не знала другого настолько здравомыслящего человека. Эффи обожала мальчишек, но даже в четырнадцать лет не стала бы забывать о себе ради них.
Сегодня в Ии пылали сразу две одинаково яркие полные луны – одна в небесах, другая в море. Если бы Лина не знала, которая из них настоящая, ни за что бы не отличила.
Она видела в лунном свете лицо Костаса. Он не заметил отсутствия Лины, ему все равно. Она не сомневалась в этом.
«А я бы хотела, чтобы ты заметил», – телепатически сказала ему Лина и сразу захотела забрать свои слова обратно.
Она видела, как Костас подошел к ее бабушке. Валия поднялась на цыпочки, обняла его и поцеловала с таким жаром, что Лина испугалась, как бы она не задушила его. Вид у Костаса был радостный. Он шепнул что-то на ухо Валии, и она улыбнулась. И они пустились танцевать.
Над площадью засверкали по-провинциальному простенькие фейерверки. Но почему-то именно такие производят особенно сильное впечатление, подумала Лина, ощутив легкий холодок по коже. В отличие от роскошных диснеевских, такие самодельные фейерверки обладают незатейливым очарованием, которое находит отклик в сердце. В них чувствуется опасность, чувствуется, сколько сил в них вложено, а когда зрелище слишком лакированное, обо всем этом не задумываешься.
Костас закружил бабушку. Она, хохоча, сумела устоять на ногах. На последнем такте песни Костас с шиком заставил бабушку отклониться назад, поддерживая ее за поясницу, да так, что она едва не встала на мостик. Лина еще не видела, чтобы бабушка была так счастлива.
Она всмотрелась в лица девушек на тротуарах. Было ясно, что Костас служит предметом страстного обожания всех немногочисленных девушек в Ии, но он предпочитал танцевать со всеми их бабушками, со всеми женщинами, растившими его, изливавшими на него любовь, которую не растратили на своих детей и внуков в дальних краях. Горький факт островной жизни состоял в том, что целым поколениям приходилось строить настоящую жизнь где-то в других местах.
Лина не вытирала слез, и они стекали по подбородку на шею. Она сама не знала, что оплакивает.
Праздник затянулся допоздна, но даже после этого Лина не могла заснуть. Сидела у окна и смотрела на луну. Ждала, когда бриз распушит края морской луны. И представляла себе, как все счастливые обитатели Ии погружаются в сон – в хмельной сон.
Но когда она слегка высунулась из окна, оказалось, что из дальнего окна третьего этажа торчит еще пара локтей. Это были морщинистые локти Бапи. Он сидел у своего окна и глядел на две луны – совсем как она.
Лина улыбнулась – и внутри, и снаружи. На Санторине она узнала кое-что важное. Она не похожа на родителей и сестру, зато очень похожа на своего Бапи – гордого, молчаливого, опасливого. К счастью для Бапи, раз в жизни он нашел в себе силы попытать счастья в любви с той, кто умеет ее дарить.
Лина вознесла молитву двум лунам, чтобы и она нашла в себе эти силы.
Сплошной скулельник. Заворотник. Слезеда. Чертверг. Хряпница. Страдота.
Назавтра Лина заспалась. Ну то есть не заспалась, а просто провалялась в постели несколько часов, хотя уже проснулась, не понимая, куда себя деть. Ее бросало из крайности в крайность – то обуревала кипучая энергия, то одолевала апатия.
Конец затянувшемуся утру положила Эффи – она замолотила в дверь, потому что ей нужно было совершить набег на платяной шкаф Лины в поисках чего-нибудь интересненького.
– Что с тобой? – спросила Эффи через плечо, беззастенчиво роясь в вещах сестры.
– Что-то устала, – заявила Лина.
Эффи взглянула на нее с подозрением.
– Как все прошло вчера вечером? – спросила Лина, чтобы сменить тему.
Глаза у Эффи вспыхнули, и она так и затараторила:
– Фантастически здорово! Андреас целуется лучше всех на свете. Гораздо лучше любого парня в Америке.
– Ты говорила, – кисло заметила Лина. – Кроме того, тебе четырнадцать.
Эффи вдруг перестала греметь вешалками. Застыла на месте.
– Что случилось? – испугалась Лина. Ей всегда становилось не по себе, когда Эффи затихала.
– Боже мой! – выдохнула Эффи.
– Что?! – закричала Лина.
И съежилась, когда услышала шелест бумаги и увидела, что у Эффи в руках. Портрет Костаса, который она нарисовала.
– Боже мой, – повторила Эффи, на этот раз медленнее. Повернулась к Лине так, будто увидела на нее с неожиданной стороны. – Поверить не могу.
– Что? – Словарный запас Лины сократился, похоже, до одного этого слова.
– Поверить не могу.
– Что?! – снова закричала Лина и села в постели.
– Ты влюбилась в Костаса! – обвинительным тоном припечатала Эффи.
– Ничего я не влюбилась!
Если Лина и не понимала раньше, что любит Костаса, теперь до нее дошло. Потому что почувствовала – она только что сказала неправду.
– Еще как влюбилась. А самое печальное – ты такая трусиха, что ничего не собираешься делать, только кукситься.
Лина забралась обратно под одеяло. Эффи, как всегда, описала ее сложное и мучительное душевное состояние одной фразой.
– Просто признай, – напирала Эффи.
Лина не желала ничего признавать. Упрямо скрестила руки на пижамной кофте.
– Ну и ладно, – сказала Эффи. – И так все ясно.
– А вот и нет, все не так! – по-детски огрызнулась Лина.
Эффи села на постель. Лицо ее посерьезнело.
– Лина, послушай меня, а? У нас тут осталось мало времени. Ты влюблена. Я никогда ничего подобного не видела. Тебе надо набраться храбрости, ясно? Ты должна пойти и рассказать Костасу о своих чувствах. Богом клянусь, если ты этого не сделаешь, то будешь жалеть весь остаток своей жалкой трусливой жизни!
Лина понимала, что все это правда. Эффи так прямолинейно разложила все по полочкам, что Лина даже не стала пытаться что-то опровергать.