Руки у Лины так потели, что она боялась, что от них на картине останутся пятна. Она пыталась менять руки и вытирать их о Штаны, но мокрые отпечатки ладоней на джинсах – так себе признак искренности наме- рений.
У калитки она остановилась. «Идите дальше», – мысленно скомандовала она Штанам. Им она доверяла больше, чем собственным ногам.
А вдруг Костас занят работой? Нельзя же его отвлекать, верно? «Кому только в голову пришла эта идиотская мысль – приставать к нему во время работы?» – поинтересовалась трусливая (и владеющая большинством голосов) часть мозга.
Лина двинулась дальше. Храбрая часть мозга, пусть и очень маленькая, знала, что это ее единственный шанс. Если она сейчас повернется и уйдет, то упустит его.
В кузнице было темно, не считая пламени, бушевавшего в массивной кирпичной топке у задней стены. У топки виднелась одинокая фигура, ворочавшая в огне кусок металла, и она была слишком высокая для бапи Ду- наса.
Костас то ли услышал, то ли почувствовал шаги Лины. Обернулся через плечо, увидел ее, медленно отложил работу, снял огромные рукавицы и маску и подошел к ней. В его глазах словно бы сохранился отсвет пламени. На лице не было ни тревоги, ни смущения. Видимо, у Лины того и другого хватило бы на двоих.
Обычно Лина полагалась на то, что парни в ее присутствии нервничают, а значит, естественное преимущество на ее стороне, но Костас был не из таких.
– Привет, – робко сказала она.
– Привет, – твердо ответил он.
Она помялась – было никак не вспомнить заготовленную первую реплику.
– Может быть, сядешь? – предложил он.
Сесть означало пристроиться на низкой кирпичной стенке, разделявшей кузницу на две части. Лина пристроилась. Она по-прежнему не помнила, с чего собиралась начинать. Вспомнила про свою руку, про картину в этой руке. Сунула картину Костасу. Она планировала обставить это изящнее, но уже неважно.
Костас перевернул картину и пристально рассмотрел ее. В отличие от большинства людей, он не стал ничего говорить сразу, а просто смотрел. Через некоторое время Лине стало от этого не по себе. Но ей и без того было настолько не по себе, что было уже непонятно, когда и от чего это не по себе так усилилось.
– Это твой уголок, – выпалила она.
Костас не сводил глаз с картины.
– Я хожу туда купаться много лет, – медленно проговорил он. – Однако готов поделиться.
Лина пыталась различить в его словах намек – и то ли боялась, то ли хотела услышать его. Нет, никакого намека не было, решила она.
Костас вернул ей картину.
– Нет, это тебе, – выдавила она. И вдруг помертвела от ужаса. – Ну то есть, если хочешь. Ты не обязан ее брать. Я просто…
Он забрал картину.
– Хочу, – ответил он. – Спасибо.
Лина убрала волосы с шеи сзади. Господи, как же здесь жарко. «Отлично, – сказала она себе тоном тренера, – а теперь пора говорить».
– Костас, я пришла сказать тебе кое-что, – начала она.
Стоило ей открыть рот, как она вскочила и принялась, шаркая, мерить кузницу шагами.
– Хорошо. – Костас остался сидеть.
– Я хотела поговорить с тобой с тех… с того… с того дня, когда…
«Как же это сказать?» – Она лихорадочно копалась в мыслях.
– Когда мы, ну, это, случайно встретились у пруда.
Костас кивнул. Ей померещилось или в уголках его губ притаился намек на улыбку?
– Ну да. В общем, в тот день. Это.
Она снова принялась расхаживать по кузнице. Среди прочих отцовских черт, которые не передались ей, было адвокатское умение мгновенно находить нужные слова.
– Произошло недоразумение, и, возможно, возникли какие-то ошибочные представления о том, что произошло. И в этом, вероятно, виновата я. Но я не понимала, что происходит, пока все не произошло, а тогда…
Она умолкла. Поглядела в огонь. Зрелище адского пламени не слишком утешало.
Костас терпеливо сидел.
Когда Лина начинала вот так вот путано излагать свои мысли, она уповала на то, что кто-нибудь перебьет ее и избавит от страданий, но Костас не стал этого делать. Просто ждал.
Она попыталась вернуться к сути, но забыла, в чем эта суть.
– А после того как все произошло, было уже поздно, и все запуталось еще больше, и я хотела поговорить об этом, но не могла придумать как, потому что я такая трусиха, что не могла никого заставить сказать, что, по его мнению, случилось, и сама не говорила, хотя собиралась и знала, что надо.
Ей вдруг захотелось попасть в телесериал и чтобы кто-нибудь влепил ей затрещину, как иногда делают в дневных сериалах с теми, кто истерит или городит чушь.
Теперь она была уже совершенно уверена, что видит на лице Костаса тень улыбки. Это ведь плохой признак? Или нет?
Она вытерла тыльной стороной ладони пот с верхней губы. Посмотрела вниз, на Штаны, вспомнила, что это Штаны, попыталась представить себе, что она Брид- жет.
– На самом деле я хочу сказать, что я… Что я совершила большую ошибку, и что вся эта безумная ссора между нашими дедушками – это я во всем виновата, и что я не должна была обвинять тебя в том, что ты шпионишь за мной, потому что теперь я знаю, что это не так.
Ага, вот так уже лучше. Уф. Но она кое-что забыла.
– Прости меня, пожалуйста! – воскликнула она. – Я очень, очень виновата перед тобой!
Он дал ей еще несколько секунд, чтобы убедиться, что она наконец высказалась.
– Извинения приняты, – сказал он с легким поклоном. Его манеры делали честь бабушкам Ии.
Лина глубоко вздохнула с облегчением. Какое счастье, что с извинениями покончено. Теперь можно все быстренько свернуть и поехать домой, оставив при себе хоть капельку нетронутого чувства собственного достоинства. Искушение поступить так было велико. Видит Бог, очень велико.
– Есть еще кое-что, – сказала она ему. От того, что слова все-таки сорвались с языка, она одновременно пришла в ужас и зауважала себя.
– Что? – спросил он.
Неужели его голос теперь звучит нежнее? Или ей так только хочется?
Она попыталась придумать красивые слова. Посмотрела под потолок в поисках подсказки.
– Может быть, сядешь? – снова предложил Костас.
– Я, наверное, не смогу, – честно ответила она, ломая руки.
Его глаза сказали ей, что он это понимает.
– В общем, я знаю, что сначала, когда я только приехала, я держалась с тобой неприветливо, – начала Лина раунд второй. – Ты был со мной вежлив, а я вела себя невежливо. И именно поэтому ты, вероятно, решил, что я не… что я…
Лина описала маленький круг и снова остановилась лицом к Костасу. Из подмышек у нее почти до талии расползлись потные круги. Пот заливал верхнюю губу и сочился из-под волос. От сочетания сильнейшей жары и сильнейшего волнения она вся пошла красными пятнами, с ног до головы.
Она никогда не верила, что какой-нибудь парень может полюбить в ней что-то, кроме внешности, но, если Костас сегодня окажет ей невообразимую честь, дав понять, что она ему небезразлична, она будет точно знать – это не из-за красоты.
– Ты, наверное, решил, что ты мне не нравишься, но на самом деле…
Боже мой. Она сейчас утонет в собственном поту. Интересно, такое бывает?
– Но на самом деле это означало совсем другое. И даже, возможно, что-то… что-то полностью противоположное.
На каком языке она говорит? Все эти фразы хоть как-то связаны или совсем нет?
– Так вот, я хочу сказать, что жалею, что так вела себя с тобой. Я жалею, что вела себя так, будто ты мне не нравишься или мне все равно, потому что на самом деле… на самом деле, честное слово… я чувствую к тебе совсем не то, что, наверное, кажется, что чувствую…
Она посмотрела на него с мольбой. Она старалась, правда старалась. И боялась, что лучше не скажет, хоть убей.
Глаза у него были такие же влажные, как у нее.
– Ох, Лина, – произнес он. Взял ее за обе потные руки. Похоже, он понимал, что лучше она не скажет, хоть убей.
Он притянул ее к себе. Он сидел на перегородке, а она стояла, и они были почти одного роста. Его ноги касались ее ног. Она чувствовала его мальчишеский запах, слегка отдававший гарью. И боялась, что сейчас упадет в обморок.
Его лицо было прямо перед ней – прекрасное, с резкими тенями от пляшущего пламени. И губы тоже. Лина набралась отваги, которую почерпнула уж точно не в себе, а где-то снаружи, подалась вперед – было недалеко – и поцеловала его в губы. Это был и поцелуй, и во- прос.
Костас ответил на этот вопрос – притянул ее к себе еще теснее, прижал к себе ее всю обеими руками, и поцелуй его был долгим и глубоким.
Перед тем как Лина бросила думать и отдалась чувствам, у нее мелькнула одна последняя мысль.
«Не знала, что в раю так жарко».
В твоих глазах я совершенство.
Как и вчера, и позавчера, медсестры выставили Тибби из палаты Бейли ровно в восемь, когда заканчивались часы посещений. Тибби была не готова идти домой. Позвонила маме и сказала, что пойдет в кино. Мама явно обрадовалась. Даже она заметила, что Тибби что-то при- уныла.
Тибби увидела вдали огни «Севен-Элевен», и они поманили ее. Внутри она с радостью нашла Брайана Макбрайана, сгорбившегося над «Повелителем драконов». Когда он обернулся и увидел, что она на него смотрит, на его лице расплылась широченная улыбка.
– Привет, Тибби, – смущенно сказал он. И, похоже, даже не заметил ни пижамную кофту, ни жуткий вид.
– Какой уровень? – спросила она.
– Двадцать пятый, – без ложной скромности ответил он.
– Да ладно! – восхитилась она.
Переминаясь с ноги на ногу от волнения, она пронаблюдала его длинную героическую битву с вулканом на двадцать шестом уровне, в конце которой его поглотила кипящая лава.
– Уй-й. – Она поежилась.
Он весело пожал плечами.
– Хорошая была игра. Кому охота все время побеждать.
Она кивнула. Ненадолго задумалась.
– Слушай, Брайан…
– Чего?
– А научи меня играть в «Повелителя драконов»!
– Давай, – сказал он.