. Эта фраза свидетельствует о том, что Гейзенберг осознал возможность деления быстрыми нейтронами даже раньше, чем Фриш и Пайерлс.
В это же время Пауль Хартек создавал в Гамбурге сепараторную трубку Клузиуса; в декабре он испытал ее, успешно разделив изотопы тяжелого газа ксенона. На Рождество он поехал в Мюнхен, чтобы обсудить усовершенствования ее конструкции с Клузиусом, который был профессором физической химии в тамошнем университете. В январе 1940 года компания Auer, специализировавшаяся на тории и производившая сетки для газовых фонарей и радиоактивную зубную пасту, поставила Военному министерству первую тонну чистого оксида урана, полученного из добытой в Иоахимстале руды. Исследования урана в Германии процветали.
Получение подходящего замедлителя казалось делом более трудным. Немецкие ученые предпочитали тяжелую воду, но в Германии не было собственного завода по ее производству. В начале года Хартек рассчитал, что установке на угольном топливе потребуется для производства каждой тонны тяжелой воды 100 000 тонн угля; в военное время такой расход был невозможен. Единственным в мире крупным источником тяжелой воды был электрохимический завод, построенный на крутом 500-метровом гранитном утесе у мощного водопада в Веморке, расположенного рядом с городом Рьюкан на юге Норвегии, километрах в ста пятидесяти к западу от Осло. Норвежская гидроэлектрическая азотная компания (Norsk Hydro-Elektrisk Kvaelstofaktieselskab или, сокращенно, Norsk Hydro) производила эту редкую жидкость в качестве побочного продукта электролиза водорода для получения синтетического аммиака[1465].
Германский химический картель I. G. Farben, созданный в 1920-х годах Карлом Дуйсбергом из компании Bayer, владел акциями Norsk Hydro. Узнав о нужде Военного министерства, он обратился к норвежцам с предложением купить все наличные запасы тяжелой воды, около двухсот литров стоимостью около 120 000 долларов, и разместить новый заказ объемом не менее ста двадцати литров в месяц. Завод Norsk Hydro производил тогда менее двенадцати литров в месяц, чего хватало для насыщения небольшого довоенного рынка, состоявшего из физических лабораторий. Компания поинтересовалась, зачем Германии такое огромное количество. Концерн I. G. Farben уклонился от ответа. В феврале норвежская фирма отказалась как продавать имевшиеся у нее запасы, так и увеличивать производство.
Тяжелая вода интересовала и французов, о чем Жолио сообщил министру вооружений Франции Раулю Дотри. Когда Дотри услышал о попытках немцев скупить запасы Norsk Hydro, он решил, что вода должна достаться Франции. Контрольный пакет акций норвежской компании принадлежал французскому банку Banque de Paris et des Pays Bas[1466], а один из бывших служащих этого банка, Жак Алье, служил теперь в министерстве Дотри в чине лейтенанта[1467]. 20 февраля Дотри проинструктировал лысеющего, очкастого Алье в присутствии Жолио: министр хотел, чтобы лейтенант возглавил группу французских тайных агентов, которая отправлялась в Норвегию за тяжелой водой.
В начале марта Алье пробрался в Осло под вымышленным именем и встретился с генеральным директором Norsk Hydro. Французский офицер был готов заплатить за тяжелую воду до полутора миллионов крон и даже оставить половину ее немцам, но, как только норвежец узнал, каким военным целям может послужить это вещество, он предложил выдать все свои запасы и отказался от платы. Вскоре после этого, темной ночью, воду, разлитую в двадцать шесть канистр, вывезли из Веморка на автомобиле. Из Осло группа Алье отправила ее по воздуху в Эдинбург – германские истребители принудили к посадке для досмотра самолет, в который, как считали немцы, сел при первой погрузке Алье, но он оказался частью отвлекающего маневра, – откуда ее перевезли по железной дороге и паромом через Ла-Манш в Париж, где Жолио в течение всей зимы и весны «странной войны» готовился использовать ее в экспериментах с однородными и разнородными оксидами урана.
В Советском Союзе ядерные исследования ограничивались в этот период искусными лабораторными работами. В июне 1940 года два сотрудника советского физика Игоря Курчатова сообщили в Physical Review, что наблюдали редкое спонтанное деление урана[1468]. «Полное отсутствие реакции на публикацию этого открытия со стороны американцев, – пишет американский физик Герберт Ф. Йорк, – было одним из факторов, убедивших русских в том, что в Соединенных Штатах, вероятно, разрабатывается большой секретный проект»[1469]. На самом деле проект этот еще не был большим, но уже начал к этому времени становиться секретным.
В Японии исследования, направленные на создание атомной бомбы, раньше всего начались в армии[1470]. Директор Исследовательского института авиационных технологий японской Императорской армии генерал-лейтенант Такео Ясуда[1471], бывший талантливым инженером-электротехником, внимательно следил за международной научной литературой по своей специальности. Читая журналы в 1938 и 1939 годах, он заметил открытие деления ядра и стал следить за новостями в этой области. В апреле 1940-го, предвидя возможные последствия деления, он приказал своему адъютанту подполковнику Тацусабуро Судзуки, имевшему естественно-научное образование, подготовить полный отчет. Судзуки с энтузиазмом взялся за дело.
В начале мая 1939 года Нильс Бор вернулся из Принстона в Копенгаген, озабоченный надвигающимся европейским апокалипсисом. Друзья уговаривали его остаться в Соединенных Штатах и вывезти туда же семью. Однако он даже не колебался. Он был нужен беженцам, все еще спасавшимся из Германии, а теперь – и из Центральной Европы; он был нужен институту; он был нужен Дании. 31 мая Гитлер предложил Скандинавским странам отказаться от нейтралитета и заключить с Германией пакты о ненападении. Это предложение приняли только прагматичные датчане, хорошо сознававшие, что такой пакт ничего не сто́ит и даже унижает их, но не желавшие победы на словах, которая на деле привела бы к вторжению. Осенью, когда Джон Уилер предложил одному из сыновей Бора убежище в Принстоне, Бор попросил оставить за ним право воспользоваться этим предложением, если потребность в этом возникнет в будущем. «Мы знаем, что катастрофа может случиться в любой момент»[1472], – написал он в разгар агонии Польши.
В Дании катастрофа случилась лишь в апреле 1940 года, и разразилась она грубо и эффективно. Бор читал лекции в Норвегии. Британия объявила о своем намерении заминировать норвежские прибрежные воды, чтобы помешать отправке норвежской железной руды в нацистскую Германию. В последний вечер своего лекционного тура, 8 апреля, бор ужинал с королем Норвегии Хаконом VII и нашел короля и правительство в кромешном унынии в ожидании германского нападения. После ужина он сел в ночной поезд в Копенгаген. Ночью вагоны переправлялись железнодорожным паромом через пролив Эресунн в Хельсингёр; пассажиры спали. Их разбудили стуком в двери купе датские полицейские, сообщившие им новости: Германия вторглась не только в Норвегию, но и в Данию. Ранним утром две тысячи германских солдат, которые прятались на угольных баржах, пришвартованных у копенгагенского пирса Лангелиние, рядом с которым стоит скульптура андерсеновской Русалочки, высадились на берег так неожиданно, что рабочие, ехавшие мимо на своих велосипедах с ночной смены домой, подумали, что там снимается кино. Крупные германские силы также выдвинулись на север через Шлезвиг-Гольштейн и вступили на территорию Дании, перейдя границу перед рассветом. В воздухе господствовали германские самолеты с черными крестами. Германские боевые корабли контролировали проливы Каттегат и Скагеррак, открывающие доступ из Северного моря к Дании и Южной Норвегии.
Норвежцы оказали сопротивление, стремясь дать королю, двору и парламенту возможность бежать в изгнание. Датчане, в равнинной стране которых не было никаких препятствий для танкового наступления, не сопротивлялись. Ранним утром на улицах Копенгагена раздался было треск ружейной стрельбы, но король Христиан X распорядился о немедленном прекращении огня, которое вступило в силу в 6:25 утра. К тому времени, когда поезд Бора прибыл в столицу, операция, которую Черчилль назвал жестоким нападением[1473], была завершена. Улицы Копенгагена были усеяны зелеными листовками с призывами к сдаче, король готовился принять начальника германского штаба. Датское сопротивление во время войны было целеустремленным и действенным, но оно принимало формы менее самоубийственные, чем прямое столкновение с вермахтом.
Американское посольство быстро сообщило, что может гарантировать безопасный переезд семьи Бор в Соединенные Штаты. Но Бор снова остался верен долгу. Первоочередной его заботой было сожжение дел Комитета по делам беженцев, помогшего бежать сотням эмигрантов. «Для Нильса Бора было очень типично, – пишет его сотрудник Стефан Розенталь, – что первым делом он связался с канцлером университета и другими датскими властями, чтобы обеспечить защиту тех сотрудников института, которые могли опасаться преследований со стороны немцев»[1474]. Речь в первую очередь шла о поляках, но, кроме того, в разговоре с руководителями правительства Бор убеждал их в необходимости согласованного сопротивления датчан любым попыткам Германии установить в Дании антисемитские законы.
В день оккупации он даже нашел время позаботиться о больших золотых нобелевских медалях, которые оставили ему на хранение Макс фон Лауэ и Джеймс Франк. Вывоз золота из Германии был тяжким уголовным преступлением, а на медалях были выгравированы имена лауреатов. Дьёрдь де Хевеши придумал эффективное решение этой проблемы: он растворил каждую из медалей в отдельной банке с кислотой