[1638][1639]. Гитлер рассчитывал еще до наступления зимы дойти до Урала и захватить промышленную и сельскохозяйственную базу Советского Союза; к июлю немецкие танки уже переправились через Днепр и угрожали Киеву.
Впечатление, которое произвело на Конанта то, что он увидел в Лондоне, и расширение масштабов войны – все это парадоксальным образом усугубило его скептическое отношение к программе, управление которой он только что взял на себя:
Я сказал Бушу, что в первом докладе Комптона меня особенно беспокоило предположение, что получение цепной реакции достаточно важно, чтобы оправдать огромные расходы денежных и человеческих ресурсов. На мой взгляд, защита свободного мира находилась в столь опасном состоянии, что серьезного рассмотрения заслуживали только те действия, которые с большой вероятностью могли дать результат в течение нескольких месяцев, максимум года или двух. Летом 1941 года, когда я еще живо помнил то, что видел и слышал в Англии, меня раздражали доводы некоторых физиков, работавших с Урановым комитетом, с которыми я время от времени встречался. Они возбужденно говорили об открытии нового мира, о революции, которую энергия, получаемая из уранового реактора, должна произвести в нашем индустриализованном обществе. Эти фантазии оставляли меня безучастным. Я утверждал, что, пока нацистская Германия не будет повержена, вся наша энергия должна быть направлена на достижение одной насущной цели.
Конант, испытавший на себе лондонский блиц, чувствовал себя как в осажденной крепости; Бушу же, как отмечает Конант, «предстояло принять важнейшее решение относительно приоритетов работы»[1640]. Оба они хотели получить четкую, прагматичную оценку ситуации. Они решили, что докладу Комптона необходимо вливание здравого смысла, которое даст инженерная экспертиза. Комптон без лишнего шума отошел от дел; его место временно занял У. Д. Кулидж, ученый из компании General Electric. Конант привлек к работе еще одного инженера из Bell Laboratories и другого из компании Westinghouse, и в начале июня расширенный таким образом комитет заново рассмотрел исходный доклад.
Бриггс выступал убедительно. К этому моменту он уже получил протокол заседания технического подкомитета MAUD от 9 апреля, на котором Пайерлс сообщил, что результаты измерения сечений подтверждают возможность создания бомбы на быстрых нейтронах. Кроме того, Бриггс только что узнал от Лоуренса[1641], что сечение деления плутония быстрыми нейтронами приблизительно в десять раз выше, чем у 238U. Лоуренс даже представил отдельный отчет по элементу 94, в котором – впервые в официальных американских документах – подчеркивалась важность деления быстрыми нейтронами по сравнению с медленными. Но Бриггса по-прежнему больше интересовала цепная реакция на медленных нейтронах для производства энергии, и эта же точка зрения была отражена во втором докладе НАН. «Летом 1941 года, – вспоминает сотрудник Джона Даннинга Юджин Бут, – Бриггс зашел к нам в подвал Пьюпин-холла в Колумбийском университете посмотреть на наш эксперимент по выделению 235U методом [газовой] диффузии гексафторида урана. Он проявил интерес к нашей работе, выразил свое одобрение, но денег не дал»[1642].
Комптон считал, что этим летом американская программа была на грани смерти: «Ответственные представители правительства… были почти готовы исключить исследования деления из военной программы»[1643]. Он полагал, что программу спасло предложение Лоуренса использовать для бомбы плутоний. Возможно, делимость элемента 94 убедила самого Комптона. Для ответственных представителей правительства она не была решающим аргументом. Они были люди твердые, и им нужны были твердо установленные факты. Такие факты начинали появляться. «Более важную роль, чем доводы Комптона и Лоуренса, – пишет Конант, – сыграли известия о выводах группы английских физиков, которые заключили, что создание бомбы из урана-235 – дело абсолютно осуществимое»[1644].
Британцы пытались сообщить об этом в течение всей зимы и весны. В июле они предприняли очередную попытку. Дж. П. Томсон закончил проект заключительного отчета комитета MAUD 23 июня, на следующий день после того, как начал осуществляться план «Барбаросса». Во время появления проекта отчета MAUD в Лондон приехал на совещание с британцами Чарльз К. Лауритсен, уважаемый опытный физик из Калтеха, начинавший работать на НКОИ в области ракетостроения. Комитет пригласил его на заседание, проходившее 2 июля в Берлингтон-хаусе. Лауритсен внимательно слушал и записывал, а потом лично поговорил с восемью из двадцати четырех физиков, занимавшихся теперь этой работой[1645]. На следующей неделе, вернувшись в Соединенные Штаты, он немедленно сообщил Бушу о выводах MAUD. «По сути дела, – говорит Конант, – он кратко изложил содержание “проекта отчета”»[1646]. Физики, с которыми говорил Лауритсен, ратовали за создание в США газодиффузионной установки промышленной мощности.
Британское правительство передало окончательный вариант отчета MAUD[1647] правительству Соединенных Штатов только в начале октября, но комитет утвердил его еще 15 июля (после чего немедленно прекратил свою работу), и к тому времени Бушу уже передали экземпляр проекта Томсона, в котором содержались все основные выводы. Отчет MAUD отличался от доклада Национальной академии так же, как подробный чертеж здания отличается от наброска архитектора. В самом его начале говорилось:
Сейчас мы пришли к выводу о существовании возможности создания действующей урановой бомбы, содержащей около 10 кг активного материала, которая была бы эквивалентна по своей разрушительной силе 1800 тоннам ТНТ, а также выпускала бы большое количество радиоактивных веществ… Предполагаемая стоимость завода, производящего 1 кг [235U] в сутки (или 3 бомбы в месяц), может составить около 5 000 000 фунтов… Несмотря на такие, весьма большие, расходы, мы считаем, что разрушительный эффект, как материальный, так и психологический, столь велик, что к производству бомб такого рода следует приложить максимальные усилия… Материал для производства первой бомбы может быть готов к концу 1943 года… Даже если война закончится до того, как бомбы будут готовы, эти усилия не будут потрачены впустую, кроме как в маловероятном случае полного разоружения, так как ни одна из стран не рискнет оказаться без оружия такой разрушительной силы.
Выводы и рекомендации отчета уместились всего в три четких пункта:
1) Комитет полагает, что схема создания урановой бомбы реализуема и, вероятно, приведет к получению решающих результатов в ведении войны.
2) Комитет рекомендует продолжать эти работы в самом приоритетном режиме и наращивать их масштабы, насколько это необходимо для получения такого оружия в максимально короткое время.
3) Существующее сотрудничество с Америкой следует продолжать и расширять, особенно в области экспериментальных работ.
«После получения неофициальных новостей из Великобритании, – пишет Комптон в заключение своего описания тайной истории проекта, которую он вчерне написал в 1943 году, – директору УНИР и председателю НКОИ стало ясно, что требуется приложить большие усилия к развитию в обозначенных в отчете направлениях»[1648].
Однако организацией этих усилий они занялись не сразу. Конант, как он вспоминал после войны, тоже еще не был убежден в том, что урановая бомба будет работать так, как это было описано в отчете. Однако британские исследования и взвешенные суждения по меньшей мере давали ясную программу военного развития. На пробу Буш показал эту программу вице-президенту США Генри Уоллесу, единственному ученому в правительстве – он занимался генетикой растений и вывел несколько сортов кукурузы. «В течение июля, – пишет Конант, – Буш имел с вице-президентом Уоллесом беседу о выделении больших государственных средств на урановую программу»[1649]. После этой беседы Буш, видимо, решил подождать официальной передачи заключительного отчета MAUD.
«Если каждый необходимый шаг будет требовать десяти месяцев рассуждений, – жаловался Лео Сцилард Александру Саксу в 1940 году, – то эффективное развитие в этой области, очевидно, будет невозможным»[1650]. Американская программа развивалась быстрее, но не намного.
Этим летом, пока Лоуренс с Комптоном пропагандировали плутоний, один высокий, костлявый, потрепанный войной австриец, прятавшийся в глубине германских научных учреждений, пытался сделать так, чтобы этот новый элемент никто не заметил. Он был старым другом Отто Фриша:
Мы с Фрицем Хоутермансом познакомились в Берлине, но в Лондоне [перед войной] я гораздо чаще встречался с этим впечатляющим, похожим на орла человеком, наполовину евреем – и к тому же коммунистом, – чудом спасшимся от гестапо. Его отец был голландец, но он очень гордился еврейскими корнями своей матери и часто замечал в ответ на антисемитские высказывания: «Когда ваши предки еще жили на дереве, мои уже подделывали банковские чеки!» У него было множество блестящих идей[1651].
Хоутерманс получил в Гёттингене докторскую степень по экспериментальной физике, но был силен и в теории. Одна из его блестящих идей, разработанная в конце 1920-х годов в Берлинском университете совместно с приезжавшим туда британским астрономом Робертом Аткинсоном, касалась производства энергии в звездах. Аткинсон был знаком с недавними оценками своего старшего коллеги Артура Эддингтона, по которым температура горения Солнца и других звезд составляет 10 миллионов градусов и более, а продолжительность их существования – миллиарды лет; никакого объяснения такого умопомрачительного расхода энергии не существовало. Летом 1927 года, гуляя по окрестностям Гёттингена, эти двое задумались, не может ли столь устойчивое горение звезд быть объяснено ядерными преобразованиями, подобными тем, что производил в Кавендишской лаборатории Резерфорд. Они быстро разработали базовую теорию, предполагавшую, как объяснял впоследствии Ханс Бете, «что при высоких температурах, существующих внутри звезды, одни ядра могут проникать внутрь других и вызывать ядерные реакции, протекающие с высвобождением энергии»