возможностей получения взрывной реакции деления 235U»[1719]. Успехи, достигнутые в области разделения изотопов урана, писал Комптон, вызвали срочную необходимость повторного рассмотрения (это обоснование было не вполне искренним: на самом деле перемены были вызваны британскими результатами).
На этот раз доклад точно определял, о чем идет речь: «При быстром сближении достаточной массы элемента 235U образуется основанная на делении ядер бомба чрезвычайно высокой разрушительной силы. Это положение, по-видимому, настолько достоверно, насколько может быть достоверным любое непроверенное предсказание, основанное на теории и эксперименте»[1720]. В оценке критической массы, приведенной на второй странице, впервые на протяжении трех докладов НАН упоминалось деление быстрыми нейтронами: «Масса 235U, необходимая для получения в соответствующих условиях взрывного деления, вероятно, не может быть меньше 2 кг или больше 100 кг. Столь широкий интервал в основном отражает неопределенность экспериментальных данных о сечении захвата ядром 235U быстрых нейтронов»[1721].
Оценка разрушительной силы в докладе НАН была ниже, чем в отчете MAUD: утверждалось, что один килограмм 235U эквивалентен приблизительно 30 тоннам ТНТ (то есть 10 килограммов соответствуют 300 тоннам, а не 1800 тоннам, как в отчете MAUD), но авторы американского доклада попытались компенсировать свои сомнения в эффективности высвобождения огромной энергии из малого количества вещества, подчеркивая, что разрушительное воздействие радиоактивного излучения бомбы на живые организмы «может быть столь же велико, как и разрушительное воздействие самого взрыва»[1722].
Было отмечено, что программы центрифугирования и газовой диффузии «приближаются к стадии практических испытаний»[1723]. Основанные на делении ядра бомбы, говорилось в докладе, могут быть доступны «в значительном количестве в течение трех или четырех лет»[1724]. Как и предыдущие доклады, этот подчеркивал не соревнование с Германией, а долгосрочные перспективы: «Следует серьезно рассмотреть возможность того, что через несколько лет применение использующих деление урана бомб, описанных в этом докладе или сходных с ними, может определять военное превосходство. Насущные соображения национальной обороны, по-видимому, требуют срочного развития этой программы»[1725].
В более подробных приложениях Комптон приводил расчеты критической массы бомбы, находящейся внутри плотного отражателя, – ее значение не превышало 3,4 килограмма, Кистяковский рассматривал, будет ли взрыв атомной бомбы столь же разрушительным по величине выделяемой энергии, как эквивалентная масса ТНТ, и подтверждал осуществимость механизма сближения двух кусков урана со скоростью в несколько тысяч метров в секунду, а один из старших физиков из комитета Комптона давал положительный отзыв о системах разделения изотопов, которые рассматривались в это время, и рекомендовал использовать «принцип параллельной разработки», то есть развивать все системы одновременно, что предполагало большие затраты, но позволяло сэкономить время, если одно или несколько направлений окажутся тупиковыми.
Важной особенностью третьего доклада было отсутствие каких бы то ни было упоминаний работ по уран-графитовым системам, которые велись в Колумбийском университете, а также плутония. Как вспоминает Комптон, создание бомбы из 235U «казалось делом более простым и дающим бо́льшую уверенность в успехе»[1726], чем создание плутониевой бомбы, но, кроме того, по этому упущению можно судить о том, насколько мнение Бриггса о приоритетах и сам Бриггс оказались отодвинуты в сторону. Еще до встречи с Комптоном Буш уже писал Джуэтту о своих планах «оставить Бриггса во главе отдела, посвященного, как сейчас, физическим измерениям» – то есть поручить ему совершенные мелочи – и организовать «новую группу с постоянным руководителем, которая будет заниматься новыми разработками». Он рассматривал кандидатуру Эрнеста Лоуренса, но по-прежнему считал, что Лоуренс слишком разговорчив: «Эта деятельность… должна проводиться в строжайшей тайне. Именно поэтому я не уверен, что Эрнест Лоуренс подходит на эту роль»[1727].
Хотя третий, и последний, доклад НАН всего лишь обосновывал уже принятое президентом решение, он по меньшей мере давал возможность произвести независимую проверку британских результатов и привлечь к общему делу американских физиков. Соединенные Штаты наконец встали на путь разработки бомбы. Инертность движения по этому пути была пропорциональна колоссальным масштабам американской научной, инженерной и промышленной мощи. Но теперь ускорение преодолело инерцию, и все начало приходить в движение.
Франклин Делано Рузвельт не подписывал никаких документов, утверждающих судьбоносное решение об интенсификации исследований, направленных на создание атомной бомбы, о котором Вэнивар Буш сообщал в своей памятной записке Джеймсу Брайанту Конанту от 9 октября: в архивах не находится никакого явного подтверждения этому. Более всего на роль документа, изменившего мир, подходит совершенно ничтожная бумажка. 27 ноября 1941 года Буш лично передал президенту третий доклад Национальной академии наук. Два месяца спустя Рузвельт вернул его Бушу, приложив записку, написанную на бланке Белого дома черными чернилами ручкой с широким пером; ее содержание сводится к обычному совету относительно хранения государственных тайн, если не считать просторечного выражения, с которого она начинается, и инициалов, которыми она подписана:
Записка гласит: «19 янв. – В. Б. – ОК – возвращаю – Я думаю, лучше всего хранить это в Вашем сейфе – ФДР»[1728].
Плутоний, который Лоуренс и Комптон считали столь многообещающим, по-прежнему оставался на положении бедного родственника. Комптон нашел возможность выступить в его защиту в декабре, когда Буш и Конант вызвали членов Уранового комитета в Вашингтон, чтобы объявить им о реорганизации их работы. Буш с Конантом решили, что Гарольд Юри займется в Колумбийском университете разработкой технологии газовой диффузии. Лоуренс должен был продолжать работу над электромагнитным разделением изотопов в Беркли. Молодой инженер-химик Эгер В. Мерфри, руководитель исследовательской группы компании Standard Oil в штате Нью-Джерси, должен был возглавить разработку центрифуг и заниматься более общими инженерными вопросами. Комптон в Чикаго должен был отвечать за теоретические исследования и проектирование реальной бомбы. «К закрытию совещания, – пишет Комптон, – было решено, что в следующий раз мы встретимся через две недели, чтобы сравнить полученные результаты и более четко определить наши планы»[1729].
Буш, Конант и Комптон пошли обедать в клуб «Космос» на Лафайет-сквер. Там чикагский физик стал рассказывать о достоинствах плутония. Он утверждал, что преимущество химического выделения по сравнению с разделением изотопов делает элемент 94 «достойным конкурентом». Буш отнесся к этому настороженно. Конант заметил, что химические свойства нового элемента остаются по большей части неизвестными. Комптон вспоминает их разговор:
– Сиборг сказал мне, что [плутоний] можно будет использовать в бомбе через шесть месяцев после его образования в цепной [реакции], – заметил я.
– Гленн Сиборг – очень компетентный молодой химик, но он не настолько хорош, – сказал Конант[1730].
Насколько хорошим химиком был Гленн Сиборг, еще предстояло увидеть. Но затем, как вспоминает Конант, Комптон стал убеждать их, что «получение самоподдерживающейся цепной реакции [в природном уране – проект Ферми и Сциларда] было бы грандиозным достижением», даже если бы плутоний оказался непригоден для изготовления бомб; «это подтвердило бы правильность измерений и теоретических расчетов».
Я так и не знаю, убедила ли Вэна почти полная уверенность в возможности осуществления реакции на медленных нейтронах, или же на него произвела впечатление вера Комптона в создание плутониевой бомбы – хотя я, как химик, этой веры не разделял. Как бы то ни было, в течение нескольких недель он дал Артуру Комптону добро на организацию совершенно секретного проекта в Чикаго[1731].
Для удобства загруженных делами участников вашингтонского совещания Буш назначил его на выходной день. Они собрались в субботу 6 декабря 1941 года. Буквально на следующий же день их загруженность увеличилась еще более.
В воскресенье 7 декабря 1941[1732], в 7 часов утра по гавайскому времени, двое рядовых американской армии, собиравшихся выключать после дежурства, на котором они были с 4 часов ночи, передвижную радиолокационную станцию Опана, пост противовоздушной разведки у мыса Кахуку, самой северной точки острова Оаху, заметили на экране осциллографа необычное возмущение. Они проверили исправность аппаратуры, не нашли никаких неполадок и решили, что большой комплексный сигнал «должен обозначать какую-то группу самолетов». По их планшету выходило, что она находится на северо-востоке, на удалении 212 километров. Казалось, что самолетов там больше пятидесяти. Один из солдат позвонил в информационный центр на военной базе Форт-Шафтер на другом конце острова, в котором данные радиолокационных и визуальных наблюдений наносились на общую карту. Оператор радара сказал лейтенанту, ответившему на звонок, что сигнал был «самым большим… какой он когда-либо видел»