но понимая, что необходимо принять твердое решение, я сказал им, что местом осуществления [проекта] будет Чикаго».
Лоуренс усмехнулся. «Здесь вы никогда не получите цепной реакции, – подначивал один нобелевский лауреат другого. – В Чикагском университете слишком медленный темп».
– Мы запустим цепную реакцию к концу года, – пообещал Комптон.
– Спорю на тысячу долларов, что не запустите.
– Принимаю пари, – ответил, по его словам, Комптон, – а присутствующие будут свидетелями.
– Я бы уменьшил ставку до пятицентовой сигары, – пошел на попятную Лоуренс.
– Согласен, – сказал Комптон, никогда в жизни не куривший сигар.
После того как все ушли, утомленный Комптон добрел до своего кабинета и позвонил Ферми. «Он сразу же согласился переехать в Чикаго»[1763], – пишет Комптон. Хотя Ферми и согласился, это решение было для него трудным. Он вел подготовку к следующим экспериментам. У него была группа в точности нужного ему размера. У него был славный дом в уютном пригороде. Опасаясь, что в связи с их статусом граждан враждебного государства их активы могут быть заморожены, они с Лаурой положили деньги, полученные с Нобелевской премией, в отрезок свинцовой трубы и спрятали ее под бетонным полом своего угольного погреба. Как пишет Лаура Ферми, «я уже привыкла считать дом в Леонии нашим постоянным жилищем, и мне страшно было подумать, что нужно опять куда-то перебираться»[1764][1765]. По ее словам, ее мужу «очень не хотелось переезжать. Но они (я понятия не имела, кто были эти “они”) решили перенести всю эту работу (что это была за работа, я тоже не знала) в Чикаго и сильно ее расширить, ворчал Энрико. Это была та самая работа, которую он начал в Колумбийском университете с небольшой группой физиков. Работать с небольшой группой во многих отношениях лучше. Такая группа может работать очень продуктивно»[1766]. Но страна вела войну. До конца апреля Ферми постоянно ездил туда и обратно на поезде, а потом обосновался в Чикаго. В конце июня Лаура извлекла из подпола свой клад и последовала за мужем.
На следующий день после совещания у постели больного Комптон отправил Сциларду, – который сразу вернулся в Нью-Йорк, – почтительную телеграмму: благодарю вас за приезд и квалифицированный рассказ о положении в колумбийском университете. теперь нам нужна ваша помощь в организации металлургической лаборатории унир в чикаго. не могли бы вы приехать с ферми и вигнером в среду утром… для обсуждения подробностей переезда и организации?[1767] В отличие от Радиационной лаборатории МТИ, название вновь созданной Металлургической лаборатории почти не скрывало ее назначения. Кто бы мог подумать, что целью ее работы было преобразование элементов для создания из не существующего на Земле металла взрывчатых шаров размером с бейсбольный мяч?
Перед переездом в Иллинойс группа Ферми собрала еще один экспоненциальный котел, в который было загружено в общей сложности около двух тысяч цилиндрических блоков спрессованного оксида урана, имевших восемь сантиметров длины и восемь сантиметров в диаметре, весом по два килограмма. Их вставляли в глухие скважины, высверленные прямо в графите. Новый член группы, молодой и красивый темноволосый экспериментатор Джон Маршалл, нашел на свалке в Джерси-Сити подходящий для этого пресс и установил его на седьмом этаже Пьюпин-холла; Уолтер Зинн спроектировал штамповочные матрицы из нержавеющей стали[1768]. Под давлением пресса измельченный оксид урана слипался так же, как слипается порошок, из которого делают лекарственные таблетки, например аспирин.
Ферми старался в максимальной степени избавить реактор от влаги, чтобы снизить интенсивность поглощения нейтронов. До этого он упаковывал оксид в канистры; теперь он решил заключить в металлический короб весь трехметровый графитовый куб. «Поскольку готовых коробов такой величины не бывает, – сухо отмечает Лаура Ферми, – Энрико заказал его в мастерской»[1769]. Для его изготовления, пишет Альберт Уоттенберг, присоединившийся к группе в январе, «нужно было сварить вместе множество полос листовой жести. По счастью, нам удалось найти жестянщика, у которого получались превосходные сварные швы. Однако работать с ним было очень непросто, потому что он не умел ни читать, ни говорить по-английски. Мы общались с ним посредством картинок, и он каким-то образом сумел выполнить эту работу»[1770]. Лаура Ферми продолжает этот рассказ: «Чтобы облегчить сборку, каждая часть была помечена фигуркой человечка: при правильной сборке короба все человечки должны были стоять на ногах, а если бы какая-нибудь часть была присоединена неправильно, человечек оказался бы перевернутым»[1771]. Перед установкой в котел блоки оксида урана нагревали до 250 °C. Содержимое огромного, размером с комнату, короба нагревали до температуры кипения воды, а затем откачивали его до низкого вакуума. Эти героические усилия позволили снизить влажность котла до 0,03 %. В конце апреля в улучшенных таким образом условиях те же, что и раньше, относительно загрязненные уран и графит позволили получить более воодушевляющее значение k – 0,918.
Тем временем Сэмюэл Аллисон собрал в Чикаго экспоненциальный котел меньшего размера – около двух метров – и получил в своей конструкции значение k, равное 0,94. Чикагский университет уже давно пожертвовал финансированием своей футбольной команды ради грантов на научную работу; Комптон реквизировал целый лабиринт неиспользуемых помещений под западной трибуной стадиона Стэгг-Филд, удобно расположенного чуть к северу от основного кампуса, и предоставил эти помещения Аллисону. Под прочными каменными фасадами стадиона с его готическими окнами и зубчатыми башнями находились раздевалки и закрытые корты. Неотапливаемый полуподвальный зал, который Аллисон использовал для своего эксперимента, имевший двадцать метров в длину, десять в ширину и восемь в высоту, был кортом для парной игры в сквош.
6 декабря 1941 года, в день расширения программы создания атомной бомбы, произошло еще одно судьбоносное событие: советские войска под командованием генерала Георгия Жукова начали на трехсоткилометровом фронте контрнаступление против германской армии, застывшей в снегах при морозе –37 °C всего в пятидесяти километрах от Москвы. «Подобно величайшему военному гению, прошедшему по этому же пути за век до него, – пишет Черчилль, подразумевая Наполеона Бонапарта, – Гитлер узнал теперь, что такое русская зима»[1772]. Сто дивизий, выставленных Жуковым, стали для немцев неприятным сюрпризом – их составляли «хорошо накормленные, тепло одетые, полные сил сибиряки, – как описывает их один из немецких военачальников, – полностью экипированные для зимней войны»[1773]. Вермахт же был к ней не готов, и армии, наступавшие на протяжении восьмисот километров и уже оказавшиеся было там, откуда был виден Кремль, отходили в направлении Германии, чуть не обращаясь в паническое бегство. Впервые с момента начала завоеваний Гитлера ему не удался блицкриг. «Наступила зима, – пишет Черчилль. – Стало ясно, что война будет затяжной»[1774]. Гитлер освободил от должности главнокомандующего своей армией и взял командование на себя. К концу марта его потери на Восточном фронте, считая раненых, но не больных, составили около 1,2 миллиона человек.
В Берлине понимали, что экономика Германии достигла пределов своего роста. Нужно было идти на компромиссы. Министерство вооружений и боеприпасов ввело правила, похожие на те, которые предлагал в Соединенных Штатах Конант, и руководитель программы военных исследований рейха сообщил о них физикам, занимавшимся изучением урана: «Эта работа… налагает требования, которые могут быть удовлетворены в условиях нынешнего кризиса рабочей силы и сырья только при наличии уверенности в получении от нее в ближайшем будущем полезных результатов»[1775]. Рассмотрев этот вопрос, Военное министерство решило понизить приоритет урановых исследований и передать бо́льшую их часть в ведение Министерства образования, которым руководил Бернгард Руст, не имевший естественно-научного образования обергруппенфюрер СС, бывший провинциальный учитель, который отказал Лизе Мейтнер в разрешении на эмиграцию после аншлюса Австрии. Физики были рады избавиться от армейского руководства, но перевод под управление заштатного министерства, которое возглавлял бездарный партийный политикан, их огорчил. Руст перепоручил свои полномочия Имперскому совету по научным исследованиям (Reichsforschungsrat). Эта организация была частью Имперского бюро стандартов. Физики из Институтов кайзера Вильгельма считали руководителя ее физического отдела Абрахама Эзау некомпетентным. По сути дела, статус германского уранового проекта упал до того же уровня, на котором находился в США старый Урановый комитет, и у этого проекта теперь тоже был свой Бриггс.
Исследовательский совет решил напрямую обратиться за поддержкой к высшим эшелонам рейха. Он организовал тщательно продуманное ознакомительное совещание, на которое были приглашены высокопоставленные лица, в том числе Герман Геринг, Мартин Борман, Генрих Гиммлер, главнокомандующий военно-морским флотом адмирал Эрих Редер, фельдмаршал Вильгельм Кейтель и Альберт Шпеер, пользовавшийся восхищением Гитлера аристократичный архитектор, ставший министром вооружений и военной промышленности. На этом собрании, которое должно было пройти 26 февраля под председательством Руста, были запланированы выступления Гейзенберга, Гана, Боте, Клузиуса и Хартека, а также «экспериментальный обед», в меню которого были блюда из замороженных продуктов, приготовленные на синтетическом жире, и хлеб из соевой муки