После бесконечного, как показалось Хаукелиду, ожидания он услышал взрыв, «но взрыв на удивление слабый, незначительный. И ради этого они прилетели за тысячу миль?»[2002] Охрана не спешила проверять, что случилось; вышел всего один немецкий солдат, и он, по-видимому, не понимал, что произошло. Он подергал двери завода, убедился, что они заперты, посмотрел, не взорвалась ли одна из мин, на которую мог упасть с горы снег, и вернулся в казарму. Норвежцы быстро покинули место диверсии. Они спустились к реке еще до того, как завыли сирены.
Операция прошла успешно. Ни с той ни с другой стороны не было даже раненых. Все восемнадцать ячеек были взорваны, и почти полтонны тяжелой воды вылилось в канализацию. Дело было не только в том, что ремонт установки должен был занять несколько недель. Поскольку установка была устроена по каскадной схеме, – вода со все более высокой концентрацией дейтерия перекачивалась в ней из предыдущей ячейки в следующую, – только для установления в ней естественного равновесия и возобновления производства после ремонта требовался почти год работы оборудования. Генерал Николаус фон Фалькенхорст, главнокомандующий германскими оккупационными силами в Норвегии, назвал нападение на Веморк «самой лучшей диверсией, какую я когда-либо видел»[2003]. Отныне любые работы немецких физиков, в которых использовалась тяжелая вода, должны были замедлиться.
Начиная с 1941 года армейские военно-воздушные силы и Императорский военно-морской флот Японии вели две независимые программы исследований, направленных на создание атомной бомбы[2004]. Престижная токийская лаборатория «Рикен» под руководством Ёсио Нисины в основном работала на армию, исследуя теоретические возможности выделения 235U методами барьерной газовой диффузии, газовой термодиффузии, электромагнитного разделения и центрифугирования. Весной 1942 года ВМФ начал разработку двигателей на ядерной энергии:
Изучение ядерной физики – проект национального масштаба. В Соединенных Штатах, которые недавно поставили себе на службу многочисленных еврейских ученых, продолжаются широкомасштабные исследования в этой области и был достигнут значительный прогресс. Целью является получение огромной энергии из деления ядра. Если эти исследования окажутся успешными, будет получен чрезвычайно мощный и надежный источник энергии, который можно будет использовать для приведения в действие кораблей и другого крупного оборудования. Хотя получения ядерной энергии в ближайшем будущем не ожидается, такой возможностью нельзя пренебрегать. В связи с этим Императорский военно-морской флот настоящим подтверждает свою решимость способствовать и содействовать исследованиям в этой области[2005].
Однако вскоре после этого, довольно мирного, заявления Институт военно-морских технологических исследований учредил секретный комитет, состоявший из ведущих японских ученых, – аналог комитета Национальной академии наук США. Он должен был ежемесячно собираться и рассматривать ход исследований до тех пор, пока не появится возможность вынести окончательное решение, положительное или отрицательное, о возможности создания японской атомной бомбы. В состав этого комитета вошел и Нисина, которого сразу же выбрали его председателем. Одним из более пожилых членов комитета был Хантаро Нагаока, автор сатурнианской модели атома, которая предвосхитила в начале века планетарную модель Резерфорда.
Первое заседание комитета ВМФ, в котором участвовали высшие технические специалисты флота, прошло 8 июля в офицерском клубе в токийском парке Сиба. Его участники отметили, что Соединенные Штаты, вероятно, работают над созданием бомбы, и согласились, что вопросы о том, сможет ли Япония произвести такое оружие и в какие сроки, остаются пока нерешенными. Флот выделил на поиски ответов на эти вопросы 2000 иен, то есть около 4700 долларов – несколько меньше, чем запросил у Казначейства США по требованию Эдварда Теллера в начале существования американской программы, в 1939 году, Урановый комитет.
Нисина почти не участвовал в заседаниях флотского комитета. Видимо, дело осложнялось тем, что он уже работал на армию; эти две ветви вооруженных сил, подчинявшиеся императору напрямую, без посредничества гражданских властей, и гораздо более независимые друг от друга, чем их американские аналоги, все более жестко конкурировали друг с другом. Однако Нисина формировал свои собственные выводы, и в конце 1942 года, когда флотский комитет начал сообщать об отсутствии благоприятных перспектив, встретился частным образом с молодым физиком Тадаси Такеути, специалистом по космическим лучам, работавшим в его лаборатории. Он сказал своему младшему коллеге, что собирается заняться исследованиями разделения изотопов, и попросил его помощи. Такеути согласился.
Между декабрем 1942-го и мартом 1943 года флотский комитет провел десять сессий физического коллоквиума, который должен был разработать окончательное решение по этому вопросу. К тому времени стало ясно, что создание бомбы потребует обнаружения, добычи и переработки сотен тонн урановой руды, а для выделения 235U понадобятся одна десятая всей электроэнергии, вырабатываемой в Японии в течение года, и половина производимой в стране меди. Коллоквиум заключил, что, хотя создание атомной бомбы, несомненно, возможно, ее разработка в Японии может занять десять лет. Ученые полагали, что ни Германия, ни Соединенные Штаты не располагают свободными производственными мощностями, которые позволили бы начать производство атомных бомб достаточно быстро для их применения в войне.
По окончании последнего совещания 6 марта представитель ВМФ на коллоквиуме сообщал о неутешительных выводах: «Лучшие умы Японии, изучив эту тему как с точки зрения областей своей профессиональной деятельности, так и с точки зрения национальной обороны, пришли к выводам, в справедливости которых нельзя усомниться. Чем больше они обдумывали и обсуждали эту проблему, тем более пессимистической становилась атмосфера совещания»[2006]. В результате ВМФ распустил свой комитет и предложил его членам заняться исследованиями, имеющими бо́льшую практическую ценность, в частности радарами.
Нисина продолжал изучение изотопов по заказу армии. 19 марта он решил сосредоточиться на термодиффузии, единственной из технологий разделения изотопов, практически осуществимой в условиях все более жесткого экономического дефицита. Он говорил своим сотрудникам о переработке нескольких сотен тонн урана после создания диффузионной установки лабораторного масштаба. Кроме того, он задумал параллельную программу проектирования и разработки оружия, которая должна была проводиться одновременно с производством 235U, аналогично тому, как это происходило в это время в Манхэттенском проекте.
Тем временем другая ветвь ВМФ, Центр администрации флота, выделила финансовую поддержку новому проекту разработки атомной бомбы в Университете Киото, где Токутаро Хагивара поразительно рано предсказал возможность создания термоядерной взрывчатки. В 1943 году университет получил финансирование в размере 600 000 иен – почти 1,5 миллиона долларов, – бо́льшая часть которого предназначалась на строительство циклотрона.
Роберт Оппенгеймер приехал в Санта-Фе с группой помощников холодным днем ранней весны, 15 марта 1943 года. В течение следующих четырех недель на автомобилях и поездах приезжали ученые и их семьи. На столовой горе, которую стали называть просто Холмом, мало что было готово. Гровс не хотел рисковать нарушениями секретности в холлах гостиниц Санта-Фе; военные реквизировали под временное жилье несколько достаточно изолированных близлежащих ранчо и закупили в Санта-Фе целый парк подержанных автомобилей и микроавтобусов для поездок по грязи и колдобинам жуткого, неогороженного грунтового серпантина вверх на плато и вниз с него. Из-за проколов шин и застрявших в грязи автомобилей на работу на вершине Холма иногда оставалось мало времени. Некоторым, хотя и слабым, утешением бывал обед – если только грузовику, доставлявшему из Санта-Фе сухой паек, удавалось доехать до места.
Все эти трудности были важны только тем, что они замедляли работу. Оппенгеймер утверждал, что эта работа положит конец не только нынешней войне, но и всем войнам вообще, и его сотрудники ему верили. Поэтому потерянное время измерялось в человеческих жизнях. Вначале главный удар раздражения и нетерпения ученых принимали на себя строительные бригады, не желавшие менять спецификации лабораторных дверей или устанавливать полки, не предусмотренные проектом. Джон Мэнли вспоминает, как он осматривал физико-химический корпус. В одном его конце нужно было устроить подвал для ускорителя, а в другом – прочный фундамент для двух генераторов Ван де Граафа, причем важно было не перепутать их местами. Вместо того чтобы приспособить строительный проект под особенности площадки, строители выдолбили подвал в скале и использовали обломки скальной породы для заполнения фундамента. «Так я познакомился с инженерными войсками»[2007].
Фуллер-лодж, изящный главный корпус лос-аламосской школы, построенный из огромных, обтесанных вручную бревен, сохранили, чтобы использовать в качестве столовой и гостиницы. На расположенном к югу от этого корпуса пруду Эшли-понд, названном в честь основателя школы, зимой можно было кататься на коньках, а летом, среди легкой регулярной ряби, которая оставалась за плавающими в пруду утками, – на лодках. Строители оставили рядом с прудом каменный ле́дник, в котором школа хранила напиленный зимой лед, и два ряда домов для преподавателей, стоявших в тени деревьев к северо-востоку от главного корпуса. За грунтовой главной дорогой, проходившей через плато к югу от пруда, выросла Техническая площадка, построенная по технологии, известной в армии под названием модифицированной мобилизационной. Она состояла из простых одноэтажных зданий, похожих на вытянутые бараки, с дощатыми стенами и крышами из дранки. Корпус Т был предназначен для Оппенгеймера с подчиненными и отдела теоретической физики. За корпусом Т стоял соединенный с ним крытым переходом гораздо более длинный физико-химический корпус с генераторами Ван де Граафа; еще дальше находились лабораторные мастерские. К югу от этих зданий, вблизи к краю плато, выходившему на каньон Лос-Аламос, строители должны были соорудить криогенную лабораторию и здание для размещения гарвардского циклотрона. К западу и северу от Технической площадки на бывших пастбищах и полях появились первые двухэтажные, четырехквартирные семейные дома, выкрашенные в тускло-зеленый цвет. Позднее были построены другие жилые дома и общежития для неженатых сотрудников.