Конант переслал письмо Комптона Бушу, который ответил на него лично и точно, со свойственной янки осмотрительностью. Все изобретения, созданные учеными после присоединения к проекту, принадлежат проекту, сообщил Буш Комптону; если только Сцилард не сообщил о своих предыдущих изобретениях Чикагскому университету, когда его принимали туда на работу, основания его позиции были весьма шаткими, если вообще существовали. Затем директор УНИР великодушно обрисовал принятую юридическую процедуру регистрации секретных патентов, после чего выбил из-под притязаний Сциларда последние остававшиеся основания: «Насколько я понимаю, в случае д-ра Сциларда никакие из этих шагов не были предприняты». Буш то ли не понял, то ли сделал вид, что не понял идеи Сциларда о руководстве развитием атомной энергии автономной организацией ученых: «Мне кажется, что д-р Сцилард особенно заботится о том, чтобы результаты, возникающие из его ранней изобретательской деятельности в этой области, если таковые будут получены, могли каким-то образом быть использованы для развития научных исследований»[2164]. Он находил такое намерение достойным восхищения, но считал также, что правительство не имеет к этому вопросу никакого отношения. И полагал, что так и должно быть.
К тому времени, когда Комптон получил письмо Буша, у директора Металлургической лаборатории уже произошло еще одно столкновение со Сцилардом. Сцилард попросил прибавки к жалованью, которая соответствовала бы ценности его изобретения для проекта. Комптон считал, что Сцилард передал все права на свои изобретения государству на все то время, в течение которого он находится на государственной службе. Сцилард отказывался подписать продление своего трудового договора на этих условиях. Пытаясь удержать его, Комптон предложил поднять его зарплату с 550 до 1000 долларов в месяц, аргументируя это тем, что более высокая цифра «сравнима с жалованьем других основателей проекта, гг. Ферми и Вигнера»[2165]. Такой вариант мог быть приемлемым для Сциларда, поскольку он подразумевал особую ценность вклада трех физиков, предположительно с учетом их предыдущих изобретений, но Комптону нужно было заручиться согласием Конанта. До окончательного утверждения этого решения и подписания договора Сцилард должен был оставаться за штатом.
В конце марта Комптон сообщил Сциларду об ответе Буша. Ситуация не менялась до конца мая, когда Сцилард со сдержанным ожесточением заявил, что приступает к подаче патентных заявок. Он попросил Гровса назначить ему юридического консультанта. Военные придали ему флотского капитана Роберта А. Лавендера, работавшего с УНИР в Вашингтоне. Весной и в начале лета Сцилард часто встречался с Лавендером для обсуждения заявок.
Где-то в это время Гровс установил наблюдение за Сцилардом. Бригадный генерал все еще не избавился от той невероятной идеи, что Сцилард может быть германским агентом. В середине июня, когда эта слежка велась уже в течение нескольких месяцев, служба безопасности Манхэттенского округа предложила ее прекратить. Гровс, не раздумывая, отверг это предложение: «Расследование деятельности Сциларда должно быть продолжено, несмотря на отсутствие результатов. Одного письма или телефонного звонка в три месяца может быть вполне достаточно для передачи жизненно важной информации, и мы не можем полностью снять подозрения с этого человека, пока не будем знать наверняка, что он на 100 % заслуживает доверия»[2166]. Судя по всему, Гровс считал несогласие признаком неблагонадежности и полагал, что эти качества прямо пропорциональны друг другу: всякий, кто создавал ему такое количество проблем, как Лео Сцилард, не мог не быть шпионом. Следовательно, за ним нужно было следить.
Слежка за человеком, ни в чем не виноватым, но эксцентричным, быстро превращается в глупую комедию из жизни сыщиков. 20 июня 1943 года Сцилард ехал в Вашингтон; в рамках подготовки к его поездке агент военной контрразведки подготовил сводку его досье:
Согласно отчетам о наблюдении, Объект имеет еврейское происхождение, любит деликатесы и часто совершает покупки в магазинах кулинарии, обычно завтракает в аптеках[2167], а обедает и ужинает в ресторанах, много ходит пешком, когда не может поймать такси, обычно бреется в парикмахерской, иногда разговаривает на иностранном языке и общается в основном с людьми еврейского происхождения. Склонен к забывчивости и эксцентричности, иногда выходит из двери, разворачивается и возвращается, выходит на улицу без пальто и шляпы, часто оглядывается в разные стороны, как будто кого-то ищет или не уверен, куда хочет пойти[2168].
Вооруженный этими глубокомысленными выводами, вашингтонский агент наблюдал, как Объект прибыл в 8:30 вечера 20 июня в гостиницу «Уордмен-Парк», и составил его описание на этот момент:
Возраст – 35 или 40 лет; рост – 168 см; вес – 75 кг; телосложение среднее; цвет лица красный; волосы густые, каштановые, зачесанные прямо назад, слегка вьющиеся; легкая хромота на правую ногу, вызывающая опускание правого плеча; лоб покатый. Одет в коричневый костюм, коричневые ботинки, белую рубашку и красный галстук, без шляпы[2169].
На следующее утро Сцилард работал в Институте Карнеги с капитаном Лавендером. На одну ночь в «Уордмен-Парке» поселился Вигнер («Г-ну Вигнеру около 40 лет, телосложение среднее, лыс, еврейские черты лица, одет консервативно»), и два венгра, размышляя, вероятно, о справедливости, поехали на экскурсию в здание Верховного суда (таксист «сообщил, что они не говорили на иностранных языках и ничто в их разговоре не привлекло его внимания… По его словам, у него более или менее создалось впечатление, что они “развлекаются”»). Вечером они сели «на скамейке у теннисных кортов [гостиницы], причем оба сняли пальто, закатали рукава и некоторое время разговаривали на иностранном языке».
Вигнер выехал из гостиницы рано утром; Сцилард поехал на такси в Штаб-квартиру ВМФ на углу 17-й улицы и Конститьюшн-авеню, «вошел в приемную… и сказал одной из сотрудниц, что хочет встретиться с капитаном Льюисом Штраусом по личному вопросу. Он утверждал, что записан на прием… Он также сказал сотруднице, что лично знаком с капитаном Штраусом и хотел бы поступить на службу во флот»[2170]. Научно-исследовательская лаборатория ВМФ продолжала работать независимо от Манхэттенского проекта над применением ядерной энергии в двигателях подводных лодок: возможно, именно в это учреждение и думал поступить Сцилард. Или же он пытался скрыть свои истинные намерения. Штраус отвел его на обед в клуб «Метрополитен» и, по-видимому, отговорил менять место работы; вернувшись в гостиницу, он телеграфировал Гертруде Вайс, что должен приехать в «Кингс-Краун» к 8:30 вечера, и в тот же день уехал в Нью-Йорк.
Поскольку Лавендер работал под началом Вэнивара Буша, его вряд ли можно было считать незаинтересованным консультантом. При следующей встрече со Сцилардом, 14 июля, он сообщил физику, что его документы «не дают описания пригодного для практической эксплуатации реактора»[2171], то есть, по его мнению, Сцилард не мог получить патент на это изобретение. (Через десять лет после войны Сцилард и Ферми получили совместный патент на изобретение ядерного реактора.) Тогда, если не раньше, Сцилард понял, что ему нужен свой собственный адвокат, и попросил предоставить допуск юристу, который мог бы представлять его интересы.
Исход битвы был почти решен. Сцилард отступил в Нью-Йорк. Теперь он вел переговоры не только с Лавендером, но и с подполковником Джоном Лансдейлом – младшим, начальником службы безопасности Гровса. В письме к Сциларду от 9 октября Гровс подводит итоги откровенного торга, в котором участвовали эти трое: «Вы получили [от Лавендера и Лансдейла] заверения в том, что, как только Вы получите возможность передать все права [на любые изобретения, созданные до поступления на государственную службу], будут начаты переговоры с целью приобретения правительством всех имеющихся у Вас прав и повторного принятия вас на контрактную государственную службу… Я вновь подтверждаю эти заверения»[2172]. То есть Сциларду предлагалось уступить свои патентные права, если таковые у него обнаружатся, в обмен на возможность работать над созданием бомбы с опережением Германии.
Встретившись в Чикаго 3 декабря[2173], Гровс и Сцилард заключили временное перемирие, которое генерал, возможно, считал капитуляцией. Армия согласилась выплатить Сциларду 15 416 долларов и 60 центов в качестве возмещения за двадцать месяцев неоплаченной работы в Колумбийском университете и на покрытие гонораров адвокатов.
Генерал несколько раз пытался заставить Сциларда подписать обязательство «не передавать какой бы то ни было информации, имеющей отношение к проекту, каким бы то ни было лицам, не имеющим допуска к ней»[2174]. Сцилард неизменно выражал устное согласие с этими ограничениями и столь же неизменно, из принципа, не соглашался ничего подписывать. Он намеревался продолжить свои протесты и начал новую кампанию 14 января 1944 года, написав Вэнивару Бушу письмо на трех страницах. Он знает пятнадцать человек, писал он Бушу, «которые в то или иное время были настолько недовольны [политикой информационной изоляции], что собирались обратиться прямо к президенту». Как обычно, главным оставался вопрос свободы научного слова: «Тем, кто обладает достаточной компетентностью, часто бывает ясно видно уже в момент принятия решений, что эти решения ошибочны, но… не существует механизма, который обеспечивал бы возможность выражения коллективного мнения или его официальной регистрации».