Судья, родившийся в 1882 году, в год рождения Рузвельта, был на три года старше физика. Его семья эмигрировала в Соединенные Штаты в 1894-м, он вырос в нью-йоркском Нижнем Ист-Сайде, в девятнадцать лет закончил Городской колледж Нью-Йорка, а затем блестяще учился на юридическом факультете Гарварда. Перед Первой мировой войной он работал под началом Генри Стимсона, бывшего тогда федеральным прокурором Южного округа Нью-Йорка, и, когда Стимсон в первый раз стал военным министром в администрации Уильяма Говарда Тафта, Франкфуртер переехал вместе с ним в Вашингтон. В 1914 году он стал профессором юридического факультета Гарварда. Эту должность он и занимал, пока Рузвельт не назначил его членом Верховного суда, но в течение всего многолетнего периода академической работы он продолжал чрезвычайно активно заниматься политикой, в одиночку завербовав множество приверженцев Нового курса, и оставался верным сторонником Рузвельта: в 1937 году он поддерживал опрометчивую попытку президента изменить состав Верховного суда, чтобы преодолеть его консервативное сопротивление новаторским законам.
Намеченный обед состоялся в середине февраля, после возвращения Бора из Лос-Аламоса в Вашингтон. Оба его участника составили во время войны памятные записки с описанием этой встречи. «Мы говорили о недавних событиях в Дании, – пишет Франкфуртер, – о вероятном ходе войны, о состоянии Англии… о нашей уверенности в поражении Германии и о том, что ждет нас впереди. Профессор Бор никогда даже не намекнул на цель своего приезда в нашу страну».
По счастью, Франкфуртер уже слышал о проекте, который он называл «проектом Х». Он говорит, что слышал о нем от «некоторых выдающихся американских ученых», но источником его информации наверняка был один недовольный ученый из Металлургической лаборатории, который в 1943 году сумел довести свои жалобы относительно компании Du Pont до Франкфуртера и даже до Элеоноры Рузвельт. «Таким образом я узнал о проекте X – то есть узнал о самом существовании X и о его важности». Поскольку Франкфуртер знал, в какой области работает Бор, он предположил, что причиной его приезда был именно проект Х:
Поэтому… я очень косвенно упомянул о проекте Х, так, чтобы, если я правильно предполагал, что профессор Бор участвует в нем, он понял бы, что я кое-что об этом знаю… Его ответ также был очень невинным и уклончивым, но вскоре мы оба поняли, что такие два человека, так давно и остро осознающие угрозу гитлеризма и так интенсивно участвующие в борьбе за общее дело, могут говорить о сути проекта Х, не выдавая друг другу каких-либо секретов.
Таким образом, выдающийся юрист и выдающийся физик легко преодолели это нетрудное препятствие.
«Затем профессор Бор сказал мне, – продолжает Франкфуртер, – о своей убежденности в том, что X может стать либо одним из величайших благодеяний для человечества, либо одним из величайших несчастий… и ясно дал мне понять, что в стране нет ни одного человека, с которым он мог бы говорить или уже говорил об этих вещах, за исключением [британского посла] лорда Галифакса и [представителя Британии в англо-американском Объединенном политическом комитете]»[2235]. Бор рассказывает об этой встрече в третьем лице: «Услышав это, Ф. сказал, что, зная президента Рузвельта, он убежден, что президент должен быть очень восприимчив к тем идеям, которые обрисовал Б.»[2236].
Так Бор нашел своего посредника. «В последних числах марта Б. еще раз встретился с Ф., – записал Бор в составленной во время войны памятной записке, – и узнал, что за прошедшее время Ф. нашел случай поговорить с президентом, и президент также надеется, что этот проект может стать поворотной точкой истории»[2237]. Франкфуртер описывает свою встречу с Рузвельтом следующим образом:
На этот раз я провел с президентом около полутора часов, и практически все это время было занято разговором об этом предмете. Он сказал мне, что все это «смертельно беспокоит его» (я ясно помню эту фразу), и он будет очень рад любой возможной помощи в решении этой проблемы. Он сказал, что хотел бы встретиться с профессором Бором, и спросил меня, могу ли я организовать такую встречу. Когда я высказал предположение, что решение этой проблемы может быть важнее, чем любые планы создания всемирной организации, он согласился и поручил мне сообщить профессору Бору, что он, Бор, может передать нашим друзьям в Лондоне, что президент чрезвычайно живо заинтересован в рассмотрении надлежащих мер безопасности в отношении X[2238].
Эта встреча вызвала много споров, потому что впоследствии Рузвельт неявно отрицал, что она вообще состоялась. Если президент действительно смертельно беспокоился о послевоенных последствиях создания бомбы, почему он организовал передачу своего сообщения в Британию по такому неофициальному каналу? Он даже не был лично знаком с Нильсом Бором. Ответ на этот вопрос позволил бы ответить и на вопрос более существенный: был ли Рузвельт действительно заинтересован в развитии идей международного контроля или же он уже принял решение о сохранении англо-американской монополии (это решение подразумевалось Квебекским соглашением, а незадолго до описываемого времени он обсуждал с Гровсом и Бушем возможности монополизации мировых рынков урана и тория)?
Почему же Рузвельт доверил столь важное поручение именно Бору? На самом деле миссия Бора была прямо обратной: он приехал в Соединенные Штаты в качестве представителя Британии, по меньшей мере сэра Джона Андерсона, который организовал его поездку не только для подкрепления британской делегации в Лос-Аламос, но и не в меньшей степени для обсуждения вопросов, которые поднял Бор. Если эта миссия и была неофициальной, то не в большей степени, чем многие другие закулисные договоренности между британцами и американцами. Рузвельт попросту дал ответ на предложение, исходящее, как он предполагал, от британской стороны. По-видимому, он считал – вполне справедливо, – что британские государственные деятели из окружения Черчилля используют Бора для передачи президенту идей устройства для военного и послевоенного времени, которые сам Черчилль еще не вполне принял. Рузвельт отвечал с искренностью и верностью своему британскому коллеге. Бор добавляет: «Ф. также сообщил Б., что, как только эта тема была затронута, президент сказал, что задачу определения наилучших путей управления проектом в интересах всего человечества предстоит решить ему и премьер-министру Черчиллю и он будет искренне рад любым предложениям премьер-министра по этому вопросу»[2239]. Президент был готов обсуждать новые идеи по организации послевоенных отношений, но британцам нужно было сначала убедить премьер-министра; Рузвельт не желал заключать какие-либо соглашения за спиной Черчилля. Франкфуртер неявно выражает ту же мысль: «Я записал такую формулировку, которую Бор должен был отвезти в Лондон, – сообщение для сэра Джона Андерсона, который, по-видимому, связывал Бора с британским правительством»[2240].
И в марте, и позднее обсуждения, которые проводил Бор, осложнял вопрос о том, как следовало поступить в отношении СССР. Бор рассматривал его со следующей точки зрения. Если вскоре, еще до приближения к изготовлению первых бомб, проинформировать Советский Союз об осуществляемом проекте их создания, то проявленное таким образом доверие может привести к проведению переговоров о контроле за вооружениями в послевоенный период. Если же предоставить Советскому Союзу узнавать об этом самостоятельно, если изготовить и применить бомбы и поставить СССР в конце войны перед свершившимся фактом англо-американской ядерной монополии, то это, скорее всего, приведет к возникновению гонки ядерных вооружений.
Откровение Бора относительно дополнительности бомбы было гораздо более глубоким, чем эта сиюминутная политическая проблема. Но сиюминутная политическая проблема была одним из аспектов более широкого вопроса, который она отчасти скрывала из виду. Бомба представляла собой тогда – и всегда после того – одновременно возможность и угрозу, и в этом состоял ее необычный, парадоксальный оптимистический аспект. Но ее появление не могло не изменить политическую ситуацию.
По-видимому, в конце марта 1944 года в распоряжении Бора оказались полномочия на обращение к премьер-министру Великобритании от имени президента Соединенных Штатов. На тех представителей Британии, которым Бор сообщил об этом, это произвело должное впечатление. «Галифакс счел это событие настолько важным, – пишет Оге Бор, – что решил, что отец должен немедленно поехать в Лондон»[2241]. В начале апреля отец с сыном снова пересекли Атлантику, на этот раз на борту военного самолета.
Андерсон пытался подготовить Черчилля. 21 марта высокий, смуглый канцлер Казначейства, которого Оппенгеймер называет «человеком консервативным, замкнутым и поразительно приятным»[2242], отправил премьер-министру длинную памятную записку[2243]. Он предлагал вынести Проект трубных сплавов на более широкое обсуждение в рамках британского правительства. Как и Бор, он предвидел возможность международного распространения ядерного оружия после войны. Он считал, что единственной альтернативой яростной гонке вооружений является международное соглашение. Он предлагал «в ближайшем будущем известить русских о том, что мы предполагаем к определенной дате получить в свое распоряжение это разрушительное оружие… и предложить им сотрудничество с нами в подготовке схемы международного контроля».
Черчилль обвел слово «сотрудничество» и приписал на полях «ни в коем случае»