На следующий день, 20 сентября, глубоко возмущенный Черчилль писал Черуэллу:
Нас с президентом очень беспокоит профессор Бор. Как он вообще ввязался в это дело? Он активно выступает за гласность. Не имея на то разрешения, он разгласил информацию верховному судье [sic] Франкфуртеру, который сказал президенту, к большому его удивлению, что ему известны все подробности. Он говорит, что состоит в активной переписке с одним русским профессором, своим старым другом, находящимся в России, которому он уже писал и, возможно, до сих пор продолжает писать по этой теме. Русский профессор приглашал его приехать в Россию для обсуждения этих вопросов. Что все это означает? Мне кажется, что Бора нужно взять под стражу или, во всяком случае, объяснить ему, что он находится на грани совершения тяжких преступлений. Раньше я не представлял себе ничего подобного… Мне это совершенно не нравится[2288].
После этой вспышки в Гайд-Парке за Бора вступались перед Черчиллем и Андерсон, и Галифакс, и Черуэлл; Буш и Конант защищали Бора перед ФДР. Датский ученый не был взят под стражу. Но и на встречи с президентом Соединенных Штатов его больше не приглашали. Ознакомительная поездка в СССР тоже не состоялась.
Невозможно измерить то, что потерял мир в том сентябре. Дополнительность бомбы, заключенную в ней смесь надежды и угрозы, невозможно отменить решениями глав государств; их непрочной власти для этого далеко не достаточно. Деление ядер и термоядерный синтез не учреждаются решениями парламента; они представляют собой фундаментальные рычаги физического мира. Они были открыты потому, что их можно было открыть, и человек не в силах ни ограничить их патентом, ни спрятать под спудом.
Эдвард Теллер приехал в Лос-Аламос в апреле 1943 года, в месяц основания лаборатории, готовый к полноценному участию в ее работе. Ему было тридцать семь лет; у него было смуглое лицо с кустистыми, подвижными черными бровями и тяжелая, неровная походка. Станислав Улам вспоминает, что он был «моложав, неизменно энергичен, очевидно честолюбив и одержим горячим стремлением к великим свершениям в физике. Он был человеком сердечным и явно хотел подружиться с другими физиками»[2289]. В феврале у Теллера родился первый ребенок, сын, которого назвали Полом. Теллеры привезли на необустроенную гору в Нью-Мексико два предмета, которые они считали необходимыми для душевного спокойствия, – концертный рояль Steinway, который Мици Теллер купила для мужа за двести долларов на распродаже имущества одной чикагской гостиницы, и новую автоматическую стиральную машину Bendix. Им выделили квартиру; Steinway занял почти все место в гостиной.
Теллер боролся за ядерную энергию с того самого момента, когда Бор впервые публично рассказал об открытии деления в 1939 году в Вашингтоне. Он помогал Роберту Оппенгеймеру в организации Лос-Аламоса и вербовке его сотрудников. Он надеялся внести вклад в планирование работы новой лаборатории и действительно внес его. «Было очень важно, чтобы вся лаборатория договорилась о весьма немногих основных направлениях развития, – пишет Ханс Бете, – а все остальные темы считались второстепенными. Теллер принял активное участие в определении этих основных направлений… Решение о распределении работы между членами теоретического отдела было принято на общем собрании всех ученых этого отдела, и здесь мнение Теллера также сыграло важную роль»[2290].
Однако в том апреле Теллер не получил никакой соответствующей административной должности, и это упущение его обидело. Он обладал достаточной квалификацией, чтобы возглавить теоретический отдел; Оппенгеймер назначил начальником этого отдела Ханса Бете. Он мог возглавить и отдел, посвященный работе над оружием, основанным на термоядерном синтезе, супербомбой, но такой отдел не был создан. Сотрудники лаборатории решили на своей первой конференции, а комитет Льюиса подтвердил в мае, что термоядерные исследования будут в основном ограничены теоретическими изысканиями и получат гораздо более низкий приоритет, чем работа над делением. Поскольку для любого термоядерного устройства требовалась запальная атомная бомба, ее в любом случае необходимо было разработать первой, а человеческие ресурсы в военное время были ограничены[2291].
«То, что меня назначили начальником [Теоретического] отдела, – отмечает Бете, – было болезненным ударом для Теллера, который работал в проекте по созданию бомбы почти с первого для его существования и считал, причем вполне справедливо, что превосходит по старшинству всех в Лос-Аламосе, включая и Оппенгеймера». Бете считал, что его выбрали потому, что его «более медленный, но и более уравновешенный подход к жизни и к науке мог принести больше пользы на этой стадии развития проекта, когда нужно было строго следовать принятым решениям и выполнять подробные расчеты, а потому неизбежно предстояло большое количество административной работы»[2292]. Теллер был иного мнения об уравновешенном подходе своего старого друга: «Бете поручили организовать работу, и, по моему мнению, которое вполне может быть ошибочным, он чересчур сильно заорганизовал ее. В получившейся организации было слишком много военного, слишком много прямого подчинения»[2293]. С другой стороны, Теллер неоднократно хвалил работу Оппенгеймера по руководству Лос-Аламосом, в которую входили и назначение Бете, и утверждение принятых Бете решений:
В течение всей войны Оппи точно знал, что именно происходит во всех частях лаборатории. Он невероятно быстро и точно анализировал проблемы, как человеческие, так и технические. Из более чем десяти тысяч человек, которые в конечном счете работали в Лос-Аламосе, Оппи близко знал несколько сотен, то есть он знал, какие у них отношения друг с другом и что ими движет. Он умел организовывать, убеждать, ублажать, утешать – в общем, руководить эффективно и в то же время незаметно. Он был образцом самоотверженности, героем, никогда не терявшим своей человечности. Тем, кто его огорчал, бывало стыдно. Лос-Аламос обязан своим поразительным успехом талантливому, энергичному и авторитетному руководству Оппенгеймера[2294].
«Мне кажется, что [Теллеру], возможно, не нравилось, что я стал его начальником, – говорит в заключение Бете. – Еще больше ему не нравилось ограничение свободы всеобщих обсуждений… Но еще больше ему не нравилось то, что [из-за отсутствия административных контактов] он оказался отдален от Оппенгеймера»[2295].
Теоретическая сложность «супербомбы» ставила перед Теллером интересную задачу, подобной которой он не нашел в работе над бомбой атомной; кроме того, это давало возможность создать направление работы, которое он мог возглавить. «Весной 1943 года, при создании Лос-Аламоса, – как пишет он сам и подтверждает техническая история лаборатории[2296], – исследования, связанные с супербомбой, были одной из его задач»[2297]. На все лето 1943 года он смирился с отсрочкой этих исследований; он помогал Бете в решении более насущных задач разработки методов вычисления значений критической массы и эффективности ядерных реакций для различных конструкций бомбы. Тем же летом экспериментальные исследования в Университете Пердью установили, что сечение реакции синтеза для дейтерия гораздо больше, чем предполагалось. В сентябре Теллер сообщил об этих результатах Управляющему совету Лос-Аламоса и предложил возобновить исследовательскую работу над супербомбой. Но затем на Холм приехал Джон фон Нейман, который должен был поддержать и расширить исследования имплозии Сета Неддермейера, и Теллер в течение нескольких месяцев был занят разведкой этой новой территории.
Осенью 1943 года Эмилио Сегре получил в свое распоряжение новую лабораторию. В Беркли он занимался измерениями интенсивности спонтанного деления – то есть деления, происходящего естественным образом, без бомбардировки нейтронами, – урана и плутония. Измерения эти были трудоемкими, так как в маленьких образцах, которые использовал Сегре, частота таких событий была крайне низкой, но сами они были жизненно важными. Они позволяли определить, до какой степени активный материал бомбы необходимо очищать от вкраплений легких элементов – поскольку очистка, превосходящая уровень фонового спонтанного деления, не имела смысла, – а также с какой скоростью должна происходить сборка в пушечных конструкциях, чтобы избежать преждевременной детонации. Сегре пришлось переместиться за пределы горы Лос-Аламос, чтобы защитить свои новые и более своенравные измерительные приборы от воздействия излучения, которое генерировали другие эксперименты:
В это время я получил отдельную маленькую лабораторию для измерения спонтанного деления, и она не была похожа ни на что, виденное мною до или после этого. Она представляла собой бревенчатую хижину, которую раньше занимал лесник, в уединенной долине в нескольких милях от Лос-Аламоса. Попасть туда можно было только на джипе, по тропе, проходившей через поля с фиолетовыми и желтыми астрами и каньон, на стенах которого были вырезаны индейские узоры. Однажды мы нашли на этой тропе крупную гремучую змею. Бревенчатая лаборатория, стоявшая в роще, в тени огромных широколистных деревьев, была расположена в одном из самых живописных мест, о каких только можно было мечтать[2298].
В декабре Сегре сделал на этой полевой станции в каньоне Пахарито важное открытие. Интенсивность спонтанного деления природного урана была там приблизительно такой же, как в Беркли, но для