бух-бух-бух-бух. Мы не думали, что это коснется и нас. В городе было очень мало бомбоубежищ и не было никакой военной промышленности, только табачные фабрики, больницы, заводы по производству кларнетов. А потом завыла сирена – это было 13 февраля 1945 года, – и мы спустились на два этажа под землю в большое мясохранилище. Там было прохладно, вокруг висели туши. Когда мы поднялись наверх, города не было… При бомбежке даже не было особенно сильного грохота. Бух. Они сбросили сначала фугасы, чтобы расшатать все вокруг, а потом разбросали зажигательные… Они, черт возьми, сожгли весь город целиком…
[После этого] мы каждый день выходили в город и раскапывали подвалы и убежища, чтобы достать оттуда трупы – из санитарных соображений. Когда мы попадали в такое убежище – чаще всего это были обычные подвалы, – оно было похоже на трамвай, полный людей, которые одновременно умерли от сердечного приступа. Люди просто сидели на стульях, и все они были мертвы. Огненный смерч – поразительная штука. В природе его не бывает. Он поддерживается за счет вихрей, которые образуются внутри его, и там не остается никакого воздуха для дыхания. Мы выносили мертвых наружу. Их грузили на повозки и вывозили в парки, большие, открытые городские пространства, которые не были завалены обломками. Немцы устраивали погребальные костры и сжигали тела, чтобы они не пахли и не распространяли болезни. Под землей нашли сто тридцать тысяч трупов[2470].
На примере более близких событий Кертис Лемей мог видеть интенсивность и яростность японского сопротивления, усиливавшегося по мере того, как американцы с боями продвигались все ближе к Японским островам. Самая недавняя бойня произошла на острове Иводзима – «Серном острове»[2471]. Остров представляет собой скопление вулканического пепла и камня площадью всего двадцать три квадратных километра; на одном его конце находится спящий вулкан Сурибати, поднявшийся из моря уже в исторические времена. Хотя воздух на острове пропитан серными испарениями, пахнущими тухлыми яйцами, и имеется недостаток пресной воды, на нем существовали два аэродрома, с которых японские истребители-бомбардировщики вылетали, чтобы атаковать В-29 Лемея на бетонированных стоянках на Гуаме, Сайпане и Тиниане. Иводзима находится почти на полторы тысячи километров ближе к Токио, чем Марианские острова, и, когда В-29, отправленные на стратегическую бомбардировку, пролетали над островом, его радарные станции могли заблаговременно предупредить о налете зенитные батареи и истребительные подразделения ПВО на Хонсю.
Японцы сознавали стратегическое положение острова и готовили его оборону в течение нескольких месяцев, часто под бомбами самолетов ВМФ и ВВС США. 15 000 человек превратили Иводзиму в настоящую крепость из блиндажей, окопов, траншей, 13 000 метров туннелей, 5000 дотов и укрепленных входов в пещеры, пищеблоков и казарм, устроенных в толще горы Сурибати, а также блокгаузов с толстыми бетонными стенами. Концентрация артиллерии в этих укреплениях была выше, чем в любых предыдущих японских оборонительных сооружениях: орудия береговой артиллерии в бетонных бункерах, полевые орудия всех калибров, укрытые в пещерах, ракетные установки, танки, вкопанные в песок по самую башню, 300-килограммовые стержневые минометы, длинноствольные зенитные орудия, установленные так, что их стволы были направлены параллельно земле. Командующий японскими силами генерал-лейтенант Тадамити Курибаяси учил своих солдат новой стратегии: «Всем нам хотелось бы быстрой и легкой смерти, но это не нанесет врагу тяжелого урона. Мы должны сражаться из укрытия, причем сражаться как можно дольше»[2472]. Его солдаты и морские пехотинцы, общая численность которых превышала теперь 21 000 человек, уже не собирались бессмысленно гибнуть в психических атаках. Они собирались сопротивляться до последнего. «Мне жаль, что моя жизнь закончится здесь, в сражении с Соединенными Штатами Америки, – писал Курибаяси своей жене. – Но я хочу защищать этот остров, пока смогу»[2473]. Спасения он не ждал. «Они хотели, чтобы Иводзима досталась нам такой ценой, – говорит Уильям Манчестер, сражавшийся не в этой битве, а в следующей, на Окинаве, – что американцев приводила бы в ужас сама мысль о высадке у них на родине»[2474].
В Вашингтоне тайно рассматривали вариант зачистки острова артиллерийскими снарядами с отравляющим газом, которыми могли стрелять по нему суда, стоящие далеко в море[2475]. Это предложение дошло до Белого дома, но Рузвельт резко наложил на него вето. Это решение, возможно, позволило бы сохранить тысячи жизней и приблизить капитуляцию японцев – эти аргументы привлекались для оправдания большей части массовых боен Второй мировой войны; кроме того, ни Соединенные Штаты, ни Япония не подписывали Женевскую конвенцию, запрещающую подобные практики, – но Рузвельт, вероятно, помнил то возмущение, которое вызвало во всем мире применение отравляющих газов Германией в Первой мировой войне, и решил поручить зачистку Иводзимы морской пехоте США.
Высадка началась в 9 утра в субботу 19 февраля, после нескольких недель обстрела корабельными орудиями и бомбардировок. Менее укрепленного противника такая артподготовка стерла бы с лица земли; японцы же, окопавшиеся на Иводзиме, всего лишь не выспались из-за продолжительного грохота. Флот высадил морских пехотинцев на берег на гусеничных транспортерах, оставил их на широких и скользких пляжах, покрытых черной пемзой, и отошел за новой партией десанта. Японцы удерживали господствующую высоту Сурибати; они заранее пристреляли все сколько-нибудь значимые точки плоского острова и теперь просто открыли по ним огонь. На берегу, говорит Манчестер, люди чаще гибли от артиллерийского огня, чем от пуль.
Силы вторжения попали под сильный минометный и артиллерийский обстрел. Сталь хлестала по ним подобно пыльной буре. К закату 2420 человек из 30 000, высадившихся на берег, были убиты или ранены. Периметр имел в длину всего четыре тысячи метров, а в глубину – семьсот метров на севере и тысячу метров на юге. Картина напоминала иллюстрации Доре к «Аду». Важные грузы – боеприпасы, пайки, вода – были свалены в полном беспорядке. Повсюду были кровь, мясо и кости. Люди гибли на Иводзиме необычайно страшным образом. Казалось, что ни у кого не было чистых ран – только части разорванных тел. Одному из медиков батальона это напомнило анатомический театр в больнице Бельвю. Отличить убитого японца от морского пехотинца часто можно было только по ногам: на морпехах были холщовые лосины, а на японцах – обмотки защитного цвета. Опознать тела как-нибудь иначе было совершенно невозможно. Под ногами валялись кишки длиной до пяти метров и тела, разрезанные пополам в районе пояса. Ноги и руки, головы с шеями лежали метрах в пятнадцати от ближайшего торса. К ночи весь берег смердел горелым мясом[2476].
После этой ужасной первой ночи, когда японцы могли бы растратить свои силы в контратаке, а вместо этого прочно засели в своих оборонительных редутах, руководителям высадки стало ясно, что захват каждого метра территории острова будет стоить им жизней американцев. Последний приказ, которые Курибаяси отдал своим солдатам, требовал от них такой же жертвы. «Мы должны проникнуть в гущу врагов и уничтожить их, – настаивал он. – Мы должны взять гранаты, напасть на вражеские танки и взорвать их. Каждый наш залп должен непременно убивать врагов. Долг каждого – успеть убить десять вражеских солдат прежде, чем умрет он сам!»[2477] Медленные, жестокие бои продолжались бо́льшую часть месяца. К концу марта, когда снаряды и пожары изменили самый пейзаж острова, была одержана окончательная победа, ради которой 6281 морской пехотинец из 60 000 участвовавших в операции был убит, 21 865 человек ранены, а уровень потерь составил 2 к 1 и стал самым высоким за всю историю Корпуса морской пехоты США. Из числа японцев, защищавших Иводзиму, погибли 20 000 человек; лишь 1083 человека позволили себе попасть в плен.
Сознание того, что защита экипажей В-29 стоила такого числа человеческих жизней, в то время как результаты их деятельности по-прежнему не оказывали влияния на ход войны, подвигло Лемея на радикальные перемены. Нужно было сделать так, чтобы гибель этих людей не была напрасной, отплатить за их смерть.
Еще один пробный налет на Токио с зажигательными бомбами, совершенный 23 февраля силами 172 самолетов, дал лучшие на тот момент результаты: выгорело целых 2,5 квадратного километра города. Но Лемей и так давно знал, что деревянные японские города можно уничтожать пожарами, если правильно их организовать. То есть задача, которую ему никак не удавалось решить, сводилась к правильной организации, а не к самому применению зажигательных бомб.
Он изучал снимки результатов налетов. Он просматривал сообщения разведки. «Казалось, что у японцев просто нет всех этих 20- и 40-миллиметровых [зенитных] орудий, – вспоминает он свое откровение. – А именно такое оружие необходимо для защиты от бомбардировщиков, заходящих на цель на малых и средних высотах. По самолетам, идущим на высоте семи с половиной или девяти тысяч метров, они вынуждены стрелять из 80- или 90-миллиметровых орудий, иначе такие самолеты не сбить… Но против низколетящего самолета 88-миллиметровые пушки бессильны. Такой самолет движется слишком быстро»[2478].
У маловысотного бомбометания были и другие важные преимущества. Полет на малой высоте позволял экономить топливо по пути с Марианских островов и обратно; значит, В-29 могли взять на борт большее количество бомб. Полет на малой высоте требовал меньшего напряжения больших двигателей Wright; значит, число самолетов, вынужденных повернуть назад или пойти на аварийную посадку, должно было уменьшиться. Лемей ввел в эту формулу еще одну переменную и предложил бомбить ночью; разведка сообщала, что на японских истребителях нет бортовых радаров. При отсутствии или малом количестве зенитной артиллерии и истребителей ПВО Токио оказывался п