Текст этого мрачного документа передали японцам по радио из Сан-Франциско; японская аппаратура получила его 27 июля в 7:00 утра по токийскому времени. Целый день японское руководство обсуждало его загадки[2809]. В анализе Министерства иностранных дел, быстро подготовленном для членов правительства, отмечалось, что Советский Союз сохраняет свой нейтралитет и не значится в числе авторов декларации, что в ней определено, что именно союзники понимают под безоговорочной капитуляцией и что сам этот термин используется исключительно в применении к японским вооруженным силам. Министру иностранных дел Того не нравилось требование оккупации и лишения Японии заграничных владений; он рекомендовал не давать ответа, пока не станет известна советская реакция на представления посла Сато.
В течение дня премьер-министр, барон Кантаро Судзуки, склонился к тому же решению. Военные руководители были против. Они советовали ответить немедленным отказом. Любой менее решительный ответ, утверждали они, может ослабить боевой дух.
На следующий день японские газеты опубликовали отредактированный вариант Потсдамской декларации. Из него, в частности, был выпущен пункт о разоружении вооруженных сил и мирном возвращении военнослужащих по домам, а также заверения в том, что японцы не будут порабощены или уничтожены. Во второй половине дня Судзуки провел пресс-конференцию. «Я считаю, что совместная прокламация трех стран, – сказал он репортерам, – есть не что иное, как перекроенная заново Каирская декларация. Что касается правительства, оно не находит в ней никакого важного значения и не видит другого выхода, кроме как полностью проигнорировать эту декларацию и решительно сражаться за успешное завершение войны»[2810]. В своей речи на японском Судзуки употребил слово мокусацу, которое также может означать «отнестись с молчаливым презрением». Долгие годы историки спорят о том, какое именно значение этого слова имел в виду Судзуки, но смысл остальной части его заявления вряд ли может вызвать какие-либо сомнения: Япония намеревалась продолжать войну.
«Перед лицом такого отказа, – объяснял Стимсон в 1947 году в журнале Harper’s, – нам ничего не оставалось, кроме как продемонстрировать, что в нашем ультиматуме, утверждавшем, что “полное применение нашей военной силы, подкрепленной нашей решимостью, будет означать неизбежное и окончательное уничтожение японских вооруженных сил и столь же неизбежное полное опустошение японской метрополии”, именно это и имелось в виду. Для этой цели атомная бомба подходила как нельзя лучше»[2811].
В ночь после пресс-конференции Судзуки пять С-54 из Альбукерке прибыли на Тиниан, почти на десять тысяч километров ближе к Японии. Из Кертленда вылетели три В-29, каждый из которых вез взрывчатую сборку для одного «Толстяка»[2812].
Тем временем сенат США ратифицировал устав ООН.
26 июля, выгрузив на Тиниане «пушку» и «пулю» для «Малыша», «Индианаполис» ушел на Гуам; с Гуама он отправился без конвоя на филиппинский остров Лейте, где 1196 человек его команды должны были пройти двухнедельную подготовку перед присоединением на Окинаве к оперативной группе 95, готовившейся к назначенной на 1 ноября высадке на Кюсю[2813]. После уничтожения японского надводного флота и авиации переходы без конвоя по тыловым маршрутам стали обычным делом, но «Индианаполис», судно старого типа, не имел сонарного оборудования для обнаружения подводных лодок и обладал низкой остойчивостью. Незадолго до полуночи в воскресенье 29 июля тяжелый крейсер обнаружила в Филиппинском море японская подводная лодка И-58, принявшая его за линкор. Погрузившись на перископную глубину и легко избежав обнаружения, И-58 выпустила с расстояния 1370 метров веерный залп из шести торпед. Результаты этой атаки вспоминает командир И-58 капитан третьего ранга Мотицура Хасимото:
Я быстро взглянул в перископ, но ничего больше видно не было. Развернув лодку на курс, параллельный противнику, мы стали с нетерпением ждать. Каждая минута казалась вечностью. Затем на правом борту противника, возле передней башни, а потом и около задней башни, поднялись столбы воды, за которыми сразу последовали вспышки ярко-красного огня. Потом рядом с башней номер 1 вырос еще один фонтан, который, казалось, поглотил весь корабль. «Попадание, попадание!» – кричал я при попадании каждой торпеды, и команда плясала вокруг меня от радости… Вскоре раздался звук сильного взрыва, гораздо более громкий, чем взрывы самих торпед. Потом мы услышали три последовательных взрыва, затем еще шесть[2814].
Торпеды и последующие взрывы боеприпасов и авиационного топлива разворотили нос судна и уничтожили его электростанцию. Без электричества радист не смог отправить сигнал бедствия – хотя все равно проделал все нужные для этого операции, – а мостик потерял связь с машинным отделением. Неуправляемые двигатели толкали судно вперед; в дыры в корпусе заливалась вода, а за кораблем оставались моряки, выброшенные за борт, когда они спали на открытой палубе из-за тропической жары. Когда был отдан приказ покинуть судно, его передавали из уст в уста.
Напуганные и израненные моряки пытались следовать аварийной процедуре на судне, накренившемся на 45°. Корабельный врач нашел в ангаре левого борта, в котором взорвалось авиационное топливо, около тридцати человек с серьезными ожогами; им можно было только дать морфину в качестве болеутоляющего и закрыть их раны грубыми капковыми спасательными жилетами. Как и другие члены экипажа, они отправились за борт, в соленую воду, пенившуюся тошнотворным мазутом. Можно было спуститься по корпусу до киля и спрыгнуть оттуда в воду, но неосторожных могли изрубить на куски смертоносные лопасти все еще вращавшегося винта номер три.
С корабля выбралось около 850 человек. Корма поднялась в воздух метров на тридцать, и судно резко ушло под воду. Выжившие слышали крики, раздававшиеся из тонущего корпуса. Затем они остались наедине с темной ночью и четырехметровыми волнами.
У большинства были капковые жилеты. До спасательных плотов добрались немногие. Вместо этого они собирались в группы и держались друг за друга; более сильные плавали вокруг, чтобы поймать заснувших, прежде чем их отнесет в сторону. В одной из групп было от 300 до 400 человек. Раненых подталкивали к центру, где вода была спокойнее. Им оставалось только молиться и надеяться, что сигнал бедствия все же был передан.
Капитан нашел два пустых спасательных плота, а несколько позже встретил еще один, с людьми. Он приказал связать плоты вместе. На них было десять человек, и он думал, что кроме них никто не спасся. Всю ночь течение несло пловцов на юго-запад, а плоты относило ветром к северо-востоку; к рассвету плоты и пловцы оказались на таком расстоянии, что найти друг друга уже никак не могли.
За ночь среди пловцов умерли более 50 раненых. Утром товарищи освободили их тела от жилетов и отпустили. Ветер утих, и солнечный свет, отражавшийся от нефтяной пленки, болезненно слепил глаза. А потом появились акулы. Матрос, отправившийся за плававшим рядом ящиком картошки, забился в воде и исчез. Воцарился первобытный ужас: люди сбивались поплотнее в своих группах; некоторые решили бить по воде, некоторые, наоборот, замерли, пытаясь притвориться неодушевленными обломками корабля. Одному моряку акула откусила ноги, и его неуравновешенное тело, поддерживаемое спасательным жилетом, перевернулось головой вниз. Один из выживших вспоминает, что насчитал двадцать пять атак со смертельным исходом; по подсчетам корабельного врача, бывшего в более крупной группе, их было восемьдесят восемь.
Спасение не приходило. Они провели понедельник и ночь понедельника, затем вторник и ночь вторника без питьевой воды, погружаясь все глубже в море по мере того, как пропитывался водой капок в спасательных жилетах. Обезумевшие от жажды начинали пить морскую воду. «У тех, кто ее пил, наступала маниакальная стадия, и они неистово бились, – свидетельствует врач, – пока не впадали в кому и не тонули»[2815]. Оставшихся в живых ослепляло солнце; спасательные жилеты раздирали покрытую язвами кожу; у них начинался жар; у них возникали галлюцинации.
Среда и ночь среды. Акулы плавали вокруг людей и время от времени атаковали, пытаясь поживиться мясом. Несколько человек, охваченных коллективной галлюцинацией, отправились вслед за пловцом, которому показалось, что он видит остров; другая группа преследовала призрак корабля; еще одну манили в глубь океана фонтаны пресной воды, обещавшие утолить их жажду. Все они погибли. Вспыхивали ссоры, и матросы полосовали друг друга ножами. Пропитанные водой жилеты и набухшие узлы утягивали их под воду. «Мы стали массой бредящих, вопящих людей»[2816], – мрачно говорит врач.
Утром в четверг 2 августа выживших заметил самолет ВМФ. Из-за небрежности службы на Лейте «Индианаполис» еще не был объявлен пропавшим. Началась крупномасштабная спасательная операция, по району бедствия сновали корабли, гидросамолеты PBY и PBM сбрасывали пищу, воду и спасательное оборудование. Спасатели нашли 318 человек, голых и истощенных. Как вспоминает один из них, пресная вода, которую они стали пить, была «такой сладкой, [что это была] самая сладкая вещь в моей жизни»[2817]. За 84 часа этих мучений погибло более 500 человек; их тела достались в пищу акулам или пропали в морских глубинах.
Благополучно уйдя из опасного района, как вспоминает командир подводной лодки Хасимото, «наконец, 30-го числа мы отметили улов предыдущего дня своим любимым рисом с бобами, вареным угрем и солониной (все эти продукты были консервированными)»