В тот же день, когда на И-58 пировали консервами, Карл Спаатс сообщил в Вашингтон по телетайпу:
по сообщению военнопленного, хиросима – единственный из четырех намеченных городов… в котором нет лагеря союзных военнопленных.
На пересмотр целей уже не было времени, как бы там ни обстояло дело с военнопленными. На следующий день по телетайпу пришел ответ из Вашингтона:
намеченные цели… остаются без изменений. однако, если вы считаете свою информацию достоверной, хиросиме следует присвоить наивысший среди них приоритет[2819].
Жребий был брошен.
Как только испытания «Тринити» доказали, что атомная бомба работает, люди нашли поводы ее использовать. Самый убедительный из этих поводов изложил в 1947 году Стимсон в своей апологии в журнале Harper’s:
Моей главной целью было обеспечить победоносное завершение войны ценой как можно меньших потерь солдат тех армий, которые я помогал создавать. С учетом тех вариантов, которые, если смотреть на дело беспристрастно, у нас имелись, я считаю, что никто, оказавшийся в нашем положении и имеющий наши обязанности, не смог бы, попади ему в руки оружие, дающее такие возможности для достижения этих целей, не смог бы отказаться от его применения и спокойно смотреть после этого в глаза своим соотечественникам[2820].
Членам Научной коллегии Временного комитета – Лоуренсу, Комптону, Ферми, Оппенгеймеру – поручили предложить демонстрацию достаточно убедительную, чтобы обеспечить окончание войны. Встретившись в Лос-Аламосе в выходные 16–17 июня, они спорили до глубокой ночи и вынесли отрицательный вердикт. Даже изобретательности Ферми было недостаточно, чтобы разработать демонстрацию настолько впечатляющую, чтобы она могла положить конец долгому и жестокому конфликту. Признавая «нашу обязанность перед страной по использованию оружия для спасения жизней американцев в войне с Японией», они сперва рассмотрели мнения коллег-ученых, а затем изложили свое собственное:
Те, кто призывает к чисто технической демонстрации, хотели бы поставить применение атомного оружия вне закона и опасаются, что применение такого оружия сейчас повредит нашей позиции на будущих переговорах. Другие подчеркивают возможность спасения американских жизней путем немедленного военного применения и полагают, что такое применение приведет к улучшению будущего международного положения, поскольку в нем будет уделяться больше внимания предотвращению войны, нежели уничтожению этого конкретного оружия. Мы, со своей стороны, склоняемся к взглядам последних; мы не можем предложить технической демонстрации, которая с большой вероятностью могла бы обеспечить окончание войны; мы не видим приемлемой альтернативы прямому военному применению[2821].
Бомба должна была доказать японцам, что Потсдамская декларация – не пустые слова. Она должны была потрясти их настолько, чтобы они капитулировали. Она должна была послужить предупреждением для русских и, говоря словами Стимсона, «остро необходимым уравнителем»[2822]. Она должна была показать миру, что́ его ждет: в 1944 году Лео Сцилард рассматривал было такую аргументацию, но в 1945-м заключил, что, исходя из соображений морали, бомбу нельзя использовать, а исходя из соображений политических – ее следует держать в секрете. В начале 1945 года Теллер вновь вызвал эти доводы к жизни в несколько измененном виде, отвечая на петицию против применения бомбы, которую Сцилард распространял тогда среди ученых Манхэттенского проекта:
Прежде всего позвольте мне сказать, что я не надеюсь очистить свою совесть. То, над чем мы работаем, настолько ужасно, что никакие заверения и политические игры не смогут спасти наши души…
Но Ваши возражения меня не вполне убеждают. Мне не кажется, что объявление какого-либо оружия вне закона вообще возможно. Если у нас есть хоть малейший шанс на выживание, он состоит в возможности уничтожения войн. Чем более решающим будет оружие, тем больше уверенность, что оно будет использовано в реальных конфликтах, и никакие соглашения этого не изменят.
Наша единственная надежда – в сообщении людям о том, чего мы достигли. Возможно, это убедит всех, что следующая война будет гибельной для всех. С этой точки зрения реальное боевое применение может быть самым лучшим средством[2823].
Кроме того, бомба должна была оправдать собственную стоимость, дать конгрессу подтверждение, что 2 миллиарда долларов были потрачены не впустую, и не позволить Гровсу и Стимонсу попасть в Ливенвортскую тюрьму.
«Возможность предотвращения гигантской затяжной бойни, – резюмирует в своей истории Второй мировой войны Уинстон Черчилль, – прекращения войны, дарования всему миру мира, излечения ран измученных народов при помощи демонстрации подавляющей мощи ценой нескольких взрывов казалась, после всех наших трудов и опасностей, чудесным избавлением»[2824].
Эти несколько взрывов отнюдь не показались чудом избавления гражданским жителям вражеских городов, на которые должны были быть сброшены бомбы. Если посмотреть на дело с их точки зрения – на что они, несомненно, имеют право, – можно сказать об этих поводах еще кое-что. Применение бомб было разрешено не потому, что Япония отказывалась капитулировать, но потому, что она отказывалась капитулировать безоговорочно. Тот провал, к которому привел заключенный с оговорками мир, завершивший Первую мировую войну, породил требование безоговорочной капитуляции во Второй: мрачная тень более раннего конфликта простерлась далеко в будущее. «Именно требование безоговорочной капитуляции является корнем всех несчастий, – пишет занимавшаяся вопросами этики оксфордский философ Г. Е. М. Энском в своем памфлете 1957 года, в котором она протестовала против присуждения Гарри Трумэну почетной ученой степени. – Связь между таким требованием и потребностью в применении самых зверских методов ведения войны должна быть очевидна. Да и само по себе предложение неограниченных целей войны следует признать глупым и варварским».
Как и Первая, Вторая мировая война стала для всех участвовавших в ней стран именно такой – глупой и варварской. «Люди, выбирающие средством достижения своей цели уничтожение невиновных, – прямолинейно добавляет Энском, – всегда совершают убийство, а убийство есть одно из худших человеческих действий… При бомбардировке [японских] городов, несомненно, было решено использовать уничтожение невиновных в качестве средства достижения цели»[2825]. Решение японских милитаристов вооружить японский народ бамбуковыми копьями и послать их в смертный бой с огромной силой вторжения ради защиты родины тоже, несомненно, было решением сделать уничтожение невиновных средством достижения цели.
Варварство охватило не только солдат на поле боя и офицеров генеральных штабов. Оно проникло в гражданскую жизнь всех стран – Германии и Японии, Британии, России и, несомненно, Соединенных Штатов. Именно в этом, видимо, была главная причина того, что Джимми Бирнс, политик из политиков, и Гарри Трумэн, человек из народа, не колебались сами – и не колебались приказывать другим – применять оружие массового уничтожения против гражданского населения незащищенных городов. «Такова психология американского народа, – решил в конце концов И. А. Раби. – Я оправдываю ее не военными причинами, а существованием этого военного духа, одобряемого американским народом»[2826]. Этот дух, утверждает историк Герберт Фейс, содержал в себе «нетерпеливое стремление покончить с напряжением войны в смеси с жаждой победы. Они мечтали разделаться с необходимостью громить, жечь, убивать, умирать, – и их злило упрямое, безумное, бессмысленное затягивание этой муки»[2827].
В 1945 году журнал Life был ведущим журналом для широкой публики в Соединенных Штатах. Он обеспечивал новостями и развлечениями миллионы американцев – приблизительно так же, как десятилетие спустя этим начало заниматься телевидение. Дети жадно читали его и выступали на уроках с изложением его материалов. В последнем перед применением Соединенными Штатами атомной бомбы выпуске Life появилась иллюстрированная заметка на один разворот, название которой, набранное прописными буквами с кеглем 48 пунктов, было «горящий японец»[2828]. Те, кто сумел отвести взгляд от шести черно-белых фотографий размером с почтовую открытку, изображавших сгорающего заживо человека, на достаточно долгое для чтения время, могли прочитать краткий текст, смаковавший ужас описываемых событий и в то же время сетовавший на их суровую необходимость:
Когда 7-я австралийская дивизия высадилась на острове Борнео возле Баликпапана, ее солдаты обнаружили там маленький город с сильной японской обороной. Как обычно, враги стреляли из пещер, из блиндажей, из любых мест, где могли спрятаться. И, как обычно, был только один способ преодолеть их сопротивление – выжечь их огнем. Солдаты 7-й, уже сражавшиеся до этого с японцами, быстро взялись за свои огнеметы и вскоре убедили некоторых из японцев, что им пора сдаваться. Другие, как тот, что изображен здесь, отказались. Поэтому их вскоре повыжгли.
Хотя люди с незапамятных времен использовали огонь для борьбы друг с другом, огнемет – гораздо более жестокое, более ужасающее оружие, чем любое другое. Если он не удушает врага прямо в том месте, где он прячется, то быстро лижущие языки его пламени поджаривают тело неприятеля до черной ломкой корки. Но пока японец отказывается вылезти из своего логова и продолжает убивать, другого средства нет.