Несмотря на такую срочность, добавляет О’Киф, дата 9 августа была воспринята с меньшим энтузиазмом; «смертельно усталые научные сотрудники посовещались и предупредили Парсонса, что сокращение графика на целых двое суток не позволит нам завершить несколько важных проверочных процедур, но приказ есть приказ»[3003].
Этот молодой уроженец Провиденса, штат Род-Айленд, был в 1939 году студентом Университета Джорджа Вашингтона и присутствовал там на конференции 25 января, на которой Нильс Бор объявил об открытии деления. Теперь, оказавшись на Тиниане более шести лет спустя, ночью 7 августа О’Киф должен был проверить «Толстяка» в последний раз, прежде чем его рабочие части будут заключены в бронированную оболочку, в которой они будут недоступны. В частности, ему нужно было соединить детонационный модуль, установленный на передней части имплозивной сферы, с четырьмя радиолокационными модулями, находившимися на хвосте. Для этого он должен был подсоединить кабель, уже проложенный вокруг сферы внутри ее дюралюминиевого корпуса: снять кабель, не разбирая корпуса, было невозможно.
В полночь, когда я вернулся, остальные члены моей группы уже ушли спать; в сборочной комнате остались для выполнения последнего подсоединения только я и один армейский техник…
Я выполнил последнюю проверку и взялся за кабель, чтобы вставить его в детонационный модуль. Он туда не входил!
«Наверное, я что-то делаю неправильно, – подумал я. – Не спеши; ты устал и плохо соображаешь».
Я посмотрел еще раз. К своему ужасу, я увидел, что на детонационном модуле стоит гнездовой разъем и на кабеле тоже стоит гнездовой разъем. Я обошел вокруг бомбы и посмотрел на радары и другой конец кабеля. Два штекерных разъема… Я проверил еще и еще раз. Я попросил проверить техника; он увидел то же самое. Я похолодел от ужаса и вспотел, несмотря на кондиционер, работавший в комнате.
Было совершенно очевидно, что́ произошло. Все так торопились, чтобы не упустить хорошую погоду, что кто-то допустил оплошность и установил кабель задом наперед[3004].
Чтобы вынуть кабель и перевернуть его, нужно было частично разобрать имплозивную сферу. Ее сборка заняла бо́льшую часть дня. Период хорошей погоды, за которым следовали пять дней неблагоприятных метеоусловий, так беспокоивших Пола Тиббетса, был бы упущен. Задержка применения второй атомной бомбы могла составить целую неделю. Война продолжилась бы, подумал О’Киф. Он решил сымпровизировать. Хотя «в сборочный цех с его обилием взрывчатых материалов никогда не допускалось ничего теплоизлучающего», он собрался «отпаять разъемы от двух концов кабеля и заново припаять их на противоположные концы»[3005].
Решение было принято. Я собирался поменять разъемы, ни с кем не советуясь, что бы там ни говорилось в правилах. Я позвал техника. В сборочном цехе не было электрических розеток. Мы пошли в электронную лабораторию и нашли там паяльник и два больших удлинителя. Мы… заблокировали дверь в открытом положении, чтобы она не защемила удлинитель (еще одно нарушение правил ТБ). Я осторожно разобрал корпуса разъемов и отпаял провода. Затем я припаял разъемы к противоположным концам кабеля, стараясь держаться как можно дальше от детонаторов, когда ходил вокруг бомбы… Потом мы, наверное, раз пять проверили, что в кабеле нет разрывов, и наконец подсоединили разъемы к радарам и детонационной системе и затянули соединения. Моя работа была закончена[3006].
А на следующий день был закончен и весь «Толстяк»: два бронированных стальных эллипсоида его внешней оболочки были прикреплены водопроводной арматурой к литым проушинам на экваториальных сегментах имплозивной сферы. Из короба его хвоста торчали радиолокационные антенны, такие же, как на «Малыше». К 22:00 8 августа он был загружен в передний бомбовый отсек В-29, названного «Бокскар» по имени его постоянного командира, Фредерика Бока[3007]. Однако на этот раз самолет должен был пилотировать майор Чарльз У. Суини. Основной целью Суини был арсенал в Кокуре, на северном берегу острова Кюсю; вторичной целью был старый портовый город Нагасаки, испытавший в свое время сильное влияние португальцев и голландцев, японский Сан-Франциско, место расположения крупнейшей в Японии христианской колонии, а также завода, на котором компания «Мицубиси» производила торпеды для Перл-Харбора.
«Бокскар» вылетел с Тиниана в 3 часа 47 минут ночи 9 августа[3008]. Оружейник «Толстяка», капитан второго ранга Фредерик Л. Эшворт, вспоминает полет до точки встречи:
В ночь нашего вылета были шквалы тропического ливня и молнии прорезали темноту с пугающей регулярностью. Прогноз погоды обещал грозы на всем пути от Марианских островов до Империи. Точка встречи была назначена у юго-восточного берега Кюсю, приблизительно в двух с половиной тысячах километров. Там мы должны были встретиться с двумя наблюдательными В-29, которые взлетели через несколько минут после нас[3009].
К моменту взлета «Толстяк» был полностью готов к применению, за исключением зеленых заглушек, которые Эшворт заменил на красные всего через десять минут после начала вылета[3010], чтобы Суини мог лететь выше 5000 метров, над грозовыми шквалами. На пропеллерах самолета светились огни святого Эльма. Пилот вскоре обнаружил, что резерва топлива у него нет; переключатель топливных баков, позволявший подключить к двигателям бак емкостью 2270 литров, установленный в хвостовом бомбовом отсеке, не работал. Между 8:00 и 8:50 по японскому времени он кружил над Якосимой, ожидая самолеты сопровождения, один из которых так и не догнал группу. Самолет метеоразведки докладывал из Кокуры о 30-процентной низкой облачности, отсутствии облаков на больших высотах и постепенном улучшении метеоусловий, но к 10:44, когда «Бокскар» прилетел туда, цель закрыл плотный приземный туман и дым. «Были выполнены еще два захода, – отмечает Эшворт в своем полетном журнале, – в надежде, что наблюдение с близкого расстояния позволит установить цель. Однако прицельная точка так и не стала видна»[3011].
Джейкоб Безер занимался радиоэлектронной защитой самолета с «Толстяком» так же, как на предыдущем задании с «Малышом». О пролете над Кокурой он вспоминает, что «японцы заинтересовались и начали посылать за нами истребители. Появились разрывы зенитных снарядов, и обстановка становилась несколько напряженной, так что Эшворт и Суини решили лететь в Нагасаки, так как тащить бомбу обратно или сбрасывать ее в океан смысла не было»[3012].
Запас топлива, остававшийся у Суини, позволял сделать всего один заход на цель, после чего самолет нужно было осторожно дотянуть до запасного аэродрома на Окинаве. Подлетев к Нагасаки, он увидел, что город закрыт облачностью; не имея лишнего топлива, можно было либо сбросить бомбу с наведением по радару, либо выбросить оружие, стоившее несколько сот миллионов долларов, в море. Решение должен был принять Эшворт, и он, не желая терять бомбу понапрасну, скомандовал использовать радар. В последний момент в облаках открылся просвет, позволивший бомбардиру видеть в течение двадцати секунд стадион, расположенный в нескольких километрах вверх по реке от запланированной прицельной точки – она находилась ближе к заливу. «Толстяк» отделился от В-29, пролетел через этот просвет и взорвался в 503 метрах над крутыми городскими холмами в 11:02 утра 9 августа 1945 года. Мощность взрыва оценили впоследствии в 22 килотонны. Крутые холмы ограничили масштабы взрыва; он причинил меньший материальный ущерб и убил меньше людей, чем взрыв «Малыша».
Однако к концу 1945 года в Нагасаки умерло 70 000 человек, а за следующие пять лет число жертв достигло 140 000; уровень смертности был близок к 54 %, полученным в Хиросиме. Выжившие так же красноречиво рассказывали о невыразимых страданиях. Один офицер американского флота посетил город в середине сентября, более месяца спустя после бомбардировки, и описал его состояние в письме к своей жене:
Все здесь пронизано запахом смерти и разрушения, от обычного запаха мертвой плоти до несколько более тонких ароматов с оттенками аммиака (я полагаю, от разлагающихся азотсодержащих веществ). Общее впечатление, которое выходит за пределы физических чувств, – это ощущение мертвенности, квинтэссенции смерти, окончательной и без какой бы то ни было надежды на воскресение. И все это не ограничено какими-нибудь отдельными местами. Это чувствуется повсюду, и ничто не избежало этой мертвенности. В большинстве разрушенных городов можно похоронить мертвых, расчистить завалы, отстроить здания – и город снова будет жить. Здесь кажется, что это не так. Подобно древним Содому и Гоморре, этот город засеян солью, и на вратах начертано «ихавод»[3013][3014].
Военное руководство Японии по-прежнему не соглашалось капитулировать. Поэтому император Хирохито решился на чрезвычайные меры и взял дело в свои руки. Составленное в результате этого предложение о капитуляции, отправленное через Швейцарию, достигло Вашингтона утром в пятницу 10 августа[3015]. В нем выражалось согласие с условиями Потсдамской декларации, но с одной важной оговоркой: что условия капитуляции «не должны содержать каких-либо требований, ведущих к умалению прав его величества как суверенного правителя»