. Речь шла о «деле настолько серьезном, что мы не могли взять на себя ответственность за его урегулирование»[1290].
Шестидесятитрехлетний Джордж Брекстон Пеграм был на поколение старше, чем два венгра и итальянец, дискутировавшие тем утром в его кабинете. Он был родом из Южной Каролины, в 1903 году защитил в Колумбийском университете диссертацию по торию, учился в Берлине у Макса Планка и переписывался с Резерфордом, когда тот еще трудился в своей плодотворной ссылке в Университете Макгилла. Пеграм был человеком высоким и спортивным, выигрывал соревнования по теннису, когда ему было уже хорошо за шестьдесят, а в молодости любил плавать на байдарке и ходить на шестиметровой парусной лодке вокруг Манхэттена[1291]. Возможно, интерес к радиоактивности пробудил в нем отец, бывший профессором химии; «вероятно, самой важной задачей, стоящей сегодня перед физиками, – сказал Пеграм-старший в 1911 году, выступая в Академии наук Северной Каролины, – является задача применения [заключенной в атоме] огромной энергии на благо всего мира»[1292]. На следующий год Пеграм, бывший тогда доцентом физического факультета Колумбийского университета, написал Альберту Эйнштейну, приглашая его приехать в Нью-Йорк с лекциями по теории относительности. Именно Пеграм привлек в Колумбийский университет Раби и Ферми, в результате чего университет приобрел репутацию международного центра ядерно-физических исследований. Теперь у него были седые, редеющие волосы, очки в металлической оправе, оттопыренные уши и волевой, широкий, массивный подбородок. Он по-прежнему живо интересовался радиоактивностью, но традиционный консерватизм университетского декана заставлял его действовать осмотрительно.
Он сказал Вигнеру, что у него есть в Вашингтоне подходящие связи: Чарльз Эдисон, помощник военно-морского министра. Вигнер потребовал, чтобы Пеграм немедленно ему позвонил. Пеграм был готов это сделать, но сперва им следовало обсудить план действий. Кто именно передаст ему информацию? Ферми должен был в тот же день ехать в Вашингтон, где вечером у него была назначена лекция для группы физиков; на следующий день он мог встретиться с флотским начальством. Нобелевская премия должна была придать ему исключительный авторитет. Пеграм позвонил в Вашингтон. Эдисона не было на месте; его секретариат связал Пеграма с адмиралом Стэнфордом К. Хупером, помощником Главнокомандующего ВМС по техническим вопросам. Хупер согласился выслушать Ферми. Звонок Пеграма был первым случаем непосредственного взаимодействия между физиками, занимавшимися делением ядра, и правительством США.
Следующим пунктом повестки дня утренней встречи была секретность. И Ферми, и Сцилард написали отчеты о своих экспериментах со вторичными нейтронами и были готовы отослать их в Physical Review. Сейчас они решили – при поддержке Пеграма – все же отправить свои статьи в журнал, чтобы закрепить за собой приоритет, но попросить редактора отложить их публикацию до решения вопросов с секретностью. Обе статьи были отосланы в тот же день.
Пеграм написал рекомендательное письмо, которое Ферми должен был взять на встречу. Оно было составлено в нерешительном тоне и изобиловало допущениями:
Из экспериментов, проведенных в физической лаборатории Колумбийского университета, следует, что могут быть найдены условия, при которых химический элемент уран может быть способен на высвобождение содержащегося в нем огромного избытка атомной энергии, а это может означать существование возможности использования урана в качестве взрывчатого вещества, высвобождающего в миллион раз больше энергии, чем любое из известных взрывчатых веществ. Лично мне это не кажется вероятным, но мы с моими коллегами полагаем, что даже самой незначительной возможностью не следует пренебрегать[1293].
Легковооруженный таким образом, Ферми отправился на встречу с ВМФ.
Дискуссия была далеко не закончена, не закончился еще и долгий день Вигнера. Вместе со Сцилардом он вернулся в Принстон, где у них была назначена важная встреча с Нильсом Бором. Встреча эта была запланирована заранее; на ней должны были присутствовать Джон Уилер и Леон Розенфельд, а также Теллер, специально приехавший из Вашингтона. Если бы Бора удалось уговорить поступиться престижем ради секретности, кампания по изоляции германских ядерно-физических исследований могла бы быть успешной.
Вечером они собрались в кабинете Вигнера. «Сцилард кратко обрисовал данные, полученные в Колумбийском университете, – сообщает Уилер, – и предварительные свидетельства того, что при каждом вызванном нейтроном делении ядра возникает не меньше двух вторичных нейтронов. Разве это не означает несомненной возможности создания ядерной взрывчатки?»[1294] Не обязательно, возразил Бор. «Мы пытались убедить его, – пишет Теллер, – что исследования деления нужно продолжать, но нельзя публиковать результаты. Результаты следует держать в тайне, чтобы нацисты не смогли узнать о них и получить ядерный взрыв раньше нас. Бор настаивал, что мы никогда не сможем добиться получения ядерной энергии и что в физике ни в коем случае не должно быть никакой секретности»[1295].
Как говорит Уилер, Бор аргументировал свой скептицизм «огромной трудностью выделения необходимых количеств 235U»[1296]. Впоследствии Ферми отмечал в одной из своих лекций, что «[в 1939 году] было не вполне ясно, можно ли всерьез рассматривать выделение урана-235 в больших количествах»[1297]. На встрече в Принстоне, как вспоминает Теллер, Бор твердил, что «это совершенно неосуществимо, если только не превратить все Соединенные Штаты в одну огромную фабрику»[1298].
Вопрос секретности был для Бора еще важнее. На протяжении нескольких десятилетий он трудился над превращением физики в международное сообщество, построенный в пределах одной ограниченной области образец того, каким мирным и политически единым может быть весь мир. Открытость была хрупкой, но жизненно важной основой этого сообщества, насущной необходимостью, такой же, какой свобода слова является для демократии. Полная открытость требует абсолютной честности: ученый должен сообщать обо всех своих результатах, как положительных, так и отрицательных, чтобы о них могли узнавать все, что позволяет продолжаться непрерывному процессу исправления ошибок. Введение секретности привело бы к уничтожению этой основы и подчинению политической системы науки – «республики», о которой говорил Полани, – анархической конкуренции национальных государств. Бора больше, чем кого-либо другого, беспокоила угроза, исходящая от нацистской Германии; Лаура Ферми вспоминает, как «спустя два месяца после высадки в Соединенных Штатах» «он говорил о неизбежной участи Европы во все более апокалипсических выражениях, и лицо его было лицом человека, одержимого навязчивой идеей»[1299]. Если бы 235U можно было легко отделить от 238U, это несчастье могло бы стать достаточной причиной для того, чтобы временно поступиться принципами в интересах выживания. Однако Бор считал такую технологию недостижимой даже отдаленно. Встреча затянулась за полночь и закончилась, так и не принеся однозначных результатов.
На следующий день Ферми явился к назначенному времени в Военно-морское министерство на Конститьюшн-авеню на встречу с адмиралом Хоппером. Он, видимо, подготовил осторожный доклад. Презрительное отношение дежурного офицера, доложившего о его приходе адмиралу, говорило в пользу такого подхода. Ферми услышал, как он сказал: «Там ждет какой-то итальяшка»[1300]. Вот вам и авторитет Нобелевской премии.
Хупер собрал в помещении, которое Льюис Штраус, ставший к тому времени добровольцем военно-морского флота, называет «старым, ветхим залом заседаний»[1301], нескольких флотских офицеров, служащих армейского Бюро вооружений и двух гражданских ученых, прикомандированных к Научно-исследовательской лаборатории ВМС. Один из этих ученых, грубоватый физик Росс Ганн, видел, как Ричард Робертс демонстрировал деление ядра в мишенной комнате 5-мегавольтового генератора Ван де Граафа ФЗМ во время пятой Вашингтонской конференции, вскоре после того, как там был Ферми. Ганн занимался разработкой двигательных систем для подводных лодок; ему не терпелось узнать побольше об источнике энергии, не требующем сжигания кислорода.
Ферми прочитал собравшимся часовую обзорную лекцию по нейтронной физике. Если верить конспекту одного из участников встречи, морского офицера, Ферми делал основной упор на своих измерениях в баке с водой, а не на более эффективной работе Сциларда с ионизационной камерой. Готовящиеся сейчас новые эксперименты могут подтвердить возможность получения цепной реакции, – объяснил Ферми. Тогда задача сведется к накоплению массы урана, достаточной для захвата и использования вторичных нейтронов до того, как они смогут вылететь через поверхность материала.
Офицер, ведший конспект, прервал докладчика. Какого размера может быть такая масса? Поместится ли она в казенную часть артиллерийского орудия?
Ферми предпочел не рассматривать физику сквозь пушечный ствол. Она может оказаться размером с небольшую звезду, сказал он с улыбкой, хотя и знал, что это не так[1302].
Рассказы о распространении нейтронов внутри бака с водой казались слишком туманными. Встреча не дала никаких результатов, если не считать того интереса, который она возбудила у Росса Ганна. «Энрико и сам… сомневался в правомерности своих прогнозов»