15 августа Сцилард передал Саксу письмо в окончательной редакции вместе со своей собственной запиской, в которой он более подробно развивал изложенные в письме рассуждения о возможностях и опасностях деления. Он все еще не отказался от попыток связаться с Линдбергом, – на следующий же день он составил черновик письма к авиатору[1366], – но, видимо, решил тем временем попытаться воспользоваться услугами Сакса, может быть, просто чтобы дело не стояло на месте. Он настоятельно потребовал от Сакса либо доставить письмо Рузвельту, либо вернуть его.
Одно из рассуждений, добавленных Сцилардом к длинному варианту письма, который выбрал Эйнштейн, касалось человека, который мог бы стать связующим звеном между «администрацией и группой физиков, работающих в Америке над цепными реакциями»[1367]. В сопроводительной записке к Саксу Сцилард неявно предлагал на эту роль себя самого. «Если можно будет найти человека, обладающего смелостью и воображением, – писал он, – и если такой человек получит – в соответствии с предложением д-ра Эйнштейна – некоторые полномочия для действий по этому вопросу, это, несомненно, было бы важным шагом вперед. Чтобы Вы могли увидеть, чем именно такой человек мог бы помочь нашей работе, позвольте мне привести краткий отчет о предыдущей истории этого дела»[1368]. Следовавший за этим краткий отчет, на самом деле представлявший собой сокращенную и неявно выраженную автобиографию, по сути дела, описывал роль самого Сциларда за семь наполненных событиями месяцев, прошедших с того момента, когда Бор объявил об открытии деления.
Предложение Сциларда было столь же дерзким, сколь и наивным с точки зрения американской бюрократической политики. Кроме того, оно, несомненно, было вершиной его деятельности по спасению мира. К этому времени по меньшей мере венгры верили, что «ужасное военное оружие», как назвал его задним числом Юджин Вигнер, послужит на благо человечества. Вигнер объяснял:
Хотя никто из нас почти не рассказывал об этом [на этом раннем этапе] представителям власти – они и так считали нас прожектерами, – мы надеялись, что создание ядерного оружия послужит не только предотвращению непосредственно грозившей нам катастрофы. Мы понимали, что при наличии атомного оружия никакие две страны не смогут жить в мире друг с другом, если только их вооруженные силы не будут контролироваться общими для всех вышестоящими властями. Мы предполагали, что такой контроль, если он окажется достаточно действенным для предотвращения атомной войны, позволит предотвратить и войны любого другого рода. Эта надежда была почти таким же сильным стимулом наших действий, как и страх стать жертвами вражеской атомной бомбардировки[1369].
Сцилард, Теллер и Вигнер – «венгерские заговорщики»[1370], как называл их в шутку Мерл Тьюв, – надеялись, что то ужасное оружие, к созданию которого они собирались призвать Соединенные Штаты, послужит не только сдерживанию германской агрессии. Они также надеялись на то, что появление урановых бомб может сделать неизбежным установление мирового правительства и мира во всем мире.
Александр Сакс собирался зачитать письмо президенту при следующей встрече с ним. Он считал, что занятые люди видят столько бумаг, что перестают обращать внимание на печатное слово. «Наша общественная система устроена таким образом, – сказал он в 1945 году, выступая перед сенатской комиссией, – что любой политик света белого не видит от типографской краски… Об этом вопросе главнокомандующий и глава нашей страны должен был узнать непременно. Я мог передать ему эти материалы, только встретившись с ним на достаточно долгое время и прочитав их ему, чтобы информация попала ему в уши, а не осталась вокруг глаз, как тушь для ресниц»[1371]. Ему нужен был целый час наедине с Франклином Делано Рузвельтом.
Но история не оставляла Рузвельту ни одной свободной минуты. Захватив Рейнскую область, Австрию и Чехословакию просто явочным порядком, подписав 22 мая Стальной пакт с Италией, а 23 августа – десятилетний пакт о ненападении и нейтралитете с СССР, Адольф Гитлер приказал начать вторжение в Польшу в 4 часа 45 минут утра 1 сентября 1939 года. Началась Вторая мировая война. Германское вторжение осуществлялось силами пятидесяти шести дивизий против тридцати польских, растянутых в тонкую линию вдоль длинной польской границы. Гитлер имел десятикратное превосходство в авиации, в составе которой было множество эскадрилий пикирующих бомбардировщиков «Штука»[1372], и девять бронетанковых дивизий, которым противостояла польская кавалерия, вооруженная саблями и пиками. Нападение на Польшу было «превосходным образцом современного блицкрига, – пишет Уинстон Черчилль, – с тесным взаимодействием наземных сил и авиации на поле боя, с жестокими бомбардировками всех коммуникаций и любых городов, которые казались привлекательной мишенью, с вооружением многочисленной “пятой колонны”, с широкомасштабным использованием шпионов и парашютистов и, прежде всего, с неудержимым напором огромных масс бронетехники»[1373].
Математик Станислав Улам только что вернулся из поездки в Польшу и привез с собой своего шестнадцатилетнего брата Адама, у которого была студенческая виза:
Мы с Адамом жили в гостинице на Коламбус-серкл. Стояла очень жаркая, влажная нью-йоркская ночь. Я спал очень плохо. Наверное, около часа или двух ночи зазвонил телефон. Одурелый и вспотевший, очень неуютно себя чувствуя, я взял трубку и услышал мрачный гортанный голос моего друга, тополога Витольда Гуревича… «Варшаву бомбили, началась война», – сказал он. Так я узнал о начале Второй мировой войны. Он продолжал пересказывать то, что услышал по радио. Я включил свой собственный приемник. Адам спал; я не стал его будить. Эти новости можно было рассказать ему и утром. Наши отец и сестра были в Польше, как и многие другие родственники. В этот момент я внезапно почувствовал, что на мою прошлую жизнь упал занавес, отделивший ее от моего будущего. С тех пор все приобрело другой цвет, другой смысл[1374].
Одним из первых действий Рузвельта было обращение к воюющим сторонам с призывом воздержаться от бомбардировки гражданского населения. Отвращение к бомбежкам городов нарастало в Соединенных Штатах по меньшей мере со времен японской бомбардировки Шанхая в 1937 году[1375]. В марте 1938 года, когда испанские фашисты бомбили Барселону, государственный секретарь Корделл Халл выступил с публичным осуждением их зверств. «Никакая теория войны не может оправдать подобного поведения, – сказал он репортерам. – <…> Мне кажется, что я выражаю мнение всего американского народа»[1376]. В июне сенат принял резолюцию, осуждающую «негуманную бомбардировку гражданского населения»[1377]. По мере приближения войны отвращение стало уступать место стремлению к отмщению; летом 1939 года Герберт Гувер мог призывать к международному запрету бомбардировки городов и в то же самое время заявлять, что «одной из движущих сил непрекращающегося производства самолетов-бомбардировщиков является подготовка к мерам возмездия»[1378]. Бомбардировка была предосудительной, когда бомбил враг. Журнал Scientific American прозревал более мрачную истину: «Хотя… бомбардировка с воздуха остается неизвестным, неопределенным фактором, мир может быть уверен в том, что происходящие сегодня отвратительные зверства – лишь прелюдия к безумным драмам, ожидающим нас в будущем»[1379].
Таким образом, хотя за девять месяцев до этого Рузвельт запросил у конгресса увеличения финансирования производства бомбардировщиков дальнего радиуса действия, в своем обращении к воюющим сторонам от 1 сентября 1939 года он все еще мог выражать благородное негодование миллионов американцев:
Безжалостная бомбардировка с воздуха гражданских лиц в неукрепленных населенных центрах в ходе военных действий, свирепствовавшая в разных концах Земли в течение последних нескольких лет, приведшая к увечьям и гибели тысяч беззащитных мужчин, женщин и детей, вызвала отвращение всех цивилизованных людей и глубоко потрясла нравственное чувство человечества.
Если это бесчеловечное варварство будет применено в период трагического конфликта, на пороге которого сейчас стоит мир, сотни тысяч ни в чем не повинных людей, не несущих ответственности за начавшиеся сейчас военные действия и не принимающие в них даже самого отдаленного участия, потеряют свои жизни. Поэтому я настоятельно призываю сейчас все правительства, которые могут быть вовлечены в этот конфликт, публично подтвердить свою решимость не допустить, ни в каком случае и ни при каких обстоятельствах, применения их вооруженными силами бомбардировки гражданского населения или неукрепленных городов с воздуха при условии, что эти же правила ведения войны будут скрупулезно соблюдаться всеми их противниками. Я требую немедленного ответа[1380].
Великобритания выразила согласие с условиями президента в тот же день. Германия, занятая в тот момент бомбежками Варшавы, присоединилась 18 сентября.
Вторжение в Польшу вынудило Британию и Францию вступить в войну 3 сентября. Рабочее расписание Рузвельта тут же оказалось заполнено до предела. В частности, в начале сентября он работал сверхурочно, добиваясь от сопротивляющегося конгресса пересмотра Закона о нейтралитете на условиях более благоприятных для Британии; даже начать переговоры о встрече с ним Сакс смог только по окончании первой недели сентября.