[340] В это время умер правитель Киликии Луций Октавий, и Лукулл задумал переменить Галлию на Киликию, правитель которой, конечно, получил бы поручение вторгнуться в Понт через Каппадокию.[341] Действительно, все в Риме представляли, что войну будет легко перенести на неприятельскую территорию и таким образом разрушить это царство. Но эта мена провинций была делом нелегким. Лукулл имел в политическом мире гораздо больше врагов, нежели друзей. Возбуждение в Риме было велико. Все чувствовали, что эта война кладет конец прежней боязливой и отрицательной политике. Людей с честолюбивыми планами было много. Лукулл понял, что настал решительный момент для его будущности, а может быть, и для будущности всей его партии, и на этот раз честолюбие оказалось сильнее его аристократической гордости. К великому изумлению всех, он начал вести интриги с жаром и находчивостью, на которые никто не считал его способным.
В италийском обществе женщины, как это всегда бывает, сохраняли больше мужчин прежние нравы, идеи и чувства. Многие из них в знатных фамилиях вели, подобно матери Цезаря, простой и честный образ жизни, сохраняя до сих пор то примитивное латинское произношение, которое мужчины уже утратили в тавернах, на перекрестках, на форуме, среди болтовни космополитических подонков, стекавшихся в Рим. Но уже появлялись развращенность и испорченность, которые производит в женском мире торговая цивилизация, богатая, образованная и сладострастная. Встречалась уже продажность женщин высших классов, заставлявших богатых мужчин оплачивать свою роскошь, господство умных и испорченных женщин над мужчинами, ослабевшими от наслаждений и расположенными скорее ценить в женщине забавный порок, чем скучную добродетель; погоня за приданым и тирания богатой женщины над своим нищим супругом; встречается и феминизм, т. е. стремление женщин жить подобно мужчинам, заниматься науками, спекуляциями, ездить верхом, играть, участвовать в политике. Между женщинами, являвшимися в Риме представительницами «новой женщины», была любовница Цетега, некая Прения, умная, испорченная, ловкая, располагавшая благодаря своим знаменитым любовникам, а особенно Цетегу, большим влиянием. Лукулл, так же как Антоний, а вероятно, и другие конкуренты, снизошел до ухаживания за ней. Он посылал ей подарки, говорил комплименты и просьбы. Таким путем он заключил мир с Квинтием и щедро оплатил его.[342] Преция была тронута посещениями этого человека, самого гордого из всех римских аристократов; она помирила с ним Цетега. Остальное было уже легко уладить.
На помощь прекрасной интриганке, ее поклонникам и фаворитам явился и случай. Митридат с некоторого времени уже приготовлялся к новому столкновению с Римом. Он делал запасы зерна и денег. Он продолжал поддерживать хорошие отношения с варварами Фракии и с греческими городами западной половины Черного моря, Аполлонией, Одессой, Томами. С помощью Луция Фанния и Луция Магия, двух офицеров Фимбрии, бежавших к нему после убийства их генерала, он заключил союз с Серторием на следующих условиях: Азия останется римской; Вифиния, Паф-лагония, Каппадокия достанутся Митридату, который предоставит Серторию 4000 талантов и 40 кораблей, а Серторий даст ему генерала, Марка Мария.[343] Но смерть и завещание Никомеда побудили отважного властелина поспешить с событиями и воспользоваться благоприятным моментом, чтобы ускорить неизбежное. Неожиданно, весной 74 г.,[344] в то время как в Риме еще рассуждали о командовании на предстоящей войне, Митридат двинул свою армию из 120 000 пехотинцев и 16 000 всадников.[345]
Часть ее под начальством Таксила и Гермократа он послал вторгнуться в Вифинию, гоня перед собой италийских финансистов и купцов, спасавшихся в Халкедон. Во главе другой армии он захватил Азию, не как ранее, в качестве завоевателя, но как союзник Сертория и в сопровождении Марка Мария, вступавшего в города с знаками проконсульского звания, чтобы от имени Сертория дать им свободу и кассировать часть их долгов.[346] Наконец, чтобы возмутить население, Митридат послал маленькие летучие отряды кавалерии под начальством Евмаха,[347] Фанния и Митрофана[348] в различных направлениях, через великую Фригию, в Киликию и к исаврам Тавра, недавно покоренным. Он возвратился к своей старой политике возбуждать против Рима демократическую и пролетарскую революцию. Если успех не был так велик, как в первый раз, то все же вначале он был значителен. В Азии многие города по Мраморному морю, Парий, Лампсак, Приап, сдались Марку Марию. В Вифинии все города, испуганные нашествием римских капиталистов, перешли на сторону Митридата, исключая Халкедон, удержанный в покорности жившими там римлянами. Страх перед новой революцией пролетариата распространился по всей Азии, где оставались всего два легиона под начальством простого пропретора, в то время как два киликийских легиона, вследствие смерти проконсула, были без начальника. Верные города готовились защищаться собственными силами. Цезарь, у которого потребность заставить говорить о себе сделалась еще более сильной, как только разразилась эта крупная война, прервал свои занятия в Родосе. Он переправился на материк и образовал небольшую милицию, чтобы удержать от возмущения карийские города.[349] Этот поступок был важен не сам по себе, а как знамение. Действуя таким образом, Цезарь окончательно порывал с Серторием и остатками партии своего дяди. Он объявлял себя сторонником законности, противником революционной и антиримской политики, партизаном новой политики, желавшей прежде всего возвысить престиж Рима.
Это неожиданное нападение тем более испугало римлян, что они помнили прошлое. Оно тотчас же уничтожило в Риме всякое колебание и всякое отвращение к чрезвычайным мерам. Все считали опасность на этот раз такой же большой, как и в прошлый раз. Все думали, что при таком опасном положении нельзя оставлять Азию на одного пропретора с двумя легионами, а Киликию и вовсе без правителя до следующего года. Лукулл, уже отличившийся в предшествовавшей войне, считался всеми человеком нужным. Ловкая Преция сумела все устроить и всех удовлетворить. Помпей получил средства для продолжения войны с Серторием; Антоний — командование флотом и всем побережьем с поручением разбить пиратов и завоевать Крит, их главную крепость. Котте было поручено защищать Вифинию и Мраморное море. Лукулл получил проконсульство Киликии и поручение изгнать Митридата из Азии с помощью двух киликийских легионов, двух азиатских и легиона рекрутов, набранных в Италии.[350] Это было торжество альковной дипломатии и огромная военная ошибка, так как военные операции были разделены между тремя военачальниками без поручения кому-либо верховного командования.
Как бы то ни было, оба консула должны были ускорить свой отъезд. Они выехали, по всей вероятности, в конце весны или начале лета. Котта, соединившись с флотом союзников, отправился в Халкедон, чтобы видеть, нельзя ли из этого города, еще находившегося во власти римлян, сделать попытку завоевать Вифинию; Лукулл между тем с вновь набранным легионом высадился в Азии. По своем прибытии он нашел положение не таким плохим, как полагали в Италии и как, быть может, думал он сам. Восстание, несмотря на свои быстрые успехи, распространялось не так быстро, как в предшествующий раз. Богатые классы не дали захватить себя врасплох. В народе еще слишком живы были воспоминания о прошлой революции, окончившейся так печально. Ни один крупный город не примкнул к восстанию. Большие приморские города, особенно Кизик, решили ожесточенно сражаться против главы социальной революции и союзника пиратов. Слабые успехи революции, таким образом, удерживали Митридата на севере, и он не осмеливался двигаться вперед в римскую провинцию. Таким образом, Лукуллу легко было призвать к себе два киликийских легиона, восстановить дисциплину в старых легионах Фимбрии, облегчить экономическое затруднение азиатских городов и приготовиться к походу против неприятеля. Но в то время как он с удивительной поспешностью двигал вперед военные приготовления, в Халкедоне разразилось несчастье.
Митридат, узнав о прибытии Котты с флотом в Халкедон, оставил азиатскую армию и отправился к вифинской армии, чтобы вести ее на штурм Халкедона. Этот город лежал на Босфоре, напротив Византии, и римский флот из Халкедона мог беспокоить понтийские суда, на которых везли из Черного моря в Мраморное хлеб для армии. Легко вообразить, что произошло в городе, когда Митридат со своей армией прибыл к нему. Богатые финансисты, бежавшие туда и с нетерпением старавшиеся возвратиться к своим делам, теснились вокруг Котты, бывшего, по-видимому, малоспособным человеком. Они побуждали его действовать быстро и попытаться смелым ударом уничтожить Митридата и освободить Вифинию. Котта согласился на это, но после битвы, окончившейся тяжелым поражением на суше и потерей почти всего флота, он принужден был запереться в Халкедоне.[351] Эта неудача при начале войны была несчастьем, но она, по крайне мере, восстановила единство командования.
Лукулл, продвинувшийся до Сангария с 30 000 пехоты и 2500 всадниками,