Поэтому я подумал, а что если в начале у нас будет что-то узнаваемое, что как бы обещает зрителям это. И это, буквально, работает так, что, когда мы приближаемся к встрече с Бэтменом, вы слышите этот звук, и она что-то вроде: «О, да, я сдержал обещание. Крис Нолан сдержал обещание. Это правда фильм про Бэтмена, ребята».
Поэтому я стараюсь работать на многих уровнях. Смотрите, на подсознательном уровне он был свидетелем того, что его родителей застрелили, и он чувствовал вину. Я очень много играл с этой идеей, и мне все было предельно ясно по этому поводу. На записи есть мальчик из хора, который берет определенную ноту. И я электронно заморозил эту ноту, в фильме она длится четыре минуты. Она именно подсознательная, эта нота. Этот голос.
И я закончил эту ноту в «Темном рыцаре: Возрождение легенды». Нота тем или иным способом справилась с поставленной целью. Я не знал, собираемся ли мы снимать три фильма про Бэтмена, но так произошло. Идея заключалась в том, что мысленный конструкт из первого фильма помог подвести все к концу.
Я слышал, что в одно время создание этого звука хлопанья крыльев летучей мыши держалось под большим секретом. Вы можете рассказать об этом сейчас?
Ну, на самом деле, это мой друг Мэл Уэссон. Мы с Мэлом знаем друг друга, по-моему, с возраста, когда мне было 18, а ему 16, или вроде того. Мы знакомы долгое, долгое время, и Мэл великолепно играет на синтезаторе. Он жил в Лондоне, Джеймс Ньютон Ховард и я часто там бывали.
В этом нет большого секрета. Это просто хорошее использование синтезатора. И я очень четко описал, что я хочу от него получить. Когда композитор погружается в мир саунд-дизайна, это очень опасно. Люди, занимающиеся саунд-дизайном, обычно удивленно приподнимают брови, потому что невозможно сделать эту работу так хорошо, как они. А я помню, как Ричард Кинг сказал: «Да, это работает». И поэтому было не важно, понравится ли это Крису. Мне нужно было, чтобы специалисты по звуковым эффектам сказали: «О, да!»
Может быть этот звук и не был таким уж большим секретом, но я уверен, что вы работали над множеством фильмов, музыка для которых держалась в секрете.
Позвольте описать идею секретности с другой стороны, с той, с которой я смотрю на нее. Это не секрет. Это приватность. И на это есть много причин.
Первая, и самая очевидная, если бы мы все вам рассказали заранее, если бы мы все показали вам в трейлере, то интрига исчезла бы. Вы пойдете смотреть фильм и все, что вы будете делать – это ждать кадров из трейлера, ведь мы уже рассказали историю. И я не думаю, что фильмы надо делать так. Я думаю, что нужно поддерживать определенный уровень ожиданий. Но для меня лучший пример – это «Темный рыцарь». Все знали, что мы снимаем фильм про Бэтмена, но никто не ожидал, что мы сделаем фильм про Бэтмена таким. Я думаю, что Джокер удивил всех.
Я помню как читал в Интернете и в газетах, и везде о том, какую ужасную ошибку совершил Крис Нолан, что взял Хита Леджера. Им представлялось невозможным, чтобы Хит все сделал правильно, – потому что они зрители, им не хватает воображения. И это не критика. Это просто наша работа – иметь видение, и это наша работа – удержать все это в секрете.
Еще одна сторона вопроса о том, что новое может появиться только тогда, когда нам позволено ошибаться не на публике. Что если ты ошибешься перед всем миром? Нужно играть осторожно. Представьте, если бы я взял какие-нибудь записи из тех 10 тысяч визгов, ужасных звуковых экспериментов для Джокера, и пришел к кому-нибудь из исполнительных продюсеров Warner Bros. и сказал: «Окей, большой фильм на лето. Окей, вот вам главная тема для вашего главного антагониста», – без контекста, не закончив ее. Да меня бы поджарили в самом начале.
И вот здесь начинается игра между режиссером и композитором. В этот момент мы становимся по одну сторону баррикад и просто делаем фильм. И когда мы закончим делать фильм, мы позволим вам его увидеть, мы позволим вам услышать, чем мы занимались. Нет смысла отвечать на вопросы заранее, потому что все это имеет смысл только когда мы закончили.
Идея пригласить Лизу Джеррард вызвала действительно много вопросов – не от Ридли Скотта, а со студии. Зачем вам женский голос в фильме про гладиаторов? Мы заключили соглашение, что мне позволят закончить его и показать зрителям. Если бы кому-то в фокус-группе, или еще где-то, задали вопрос, и они бы на него ответили, я первым бы ушел из проекта. Но, когда ты сидишь среди зрителей, ты знаешь, что работает, а что нет. Ты чувствуешь это. «Ой, кажется я перешел черту» или «Они не принимают этого. Они не принимают эту безумную идею».
У меня так было на «Шерлоке Холмсе»: соло на скрипке. Там есть большая сцена со взрывами, и я вставил туда соло на скрипке. У нас был предпоказ в кинотеатре Phoenix в Лондоне. Я не помню имен, но кто-то довольно высокопоставленный сидел передо мной в самолете и говорил: «Ты разрушаешь фильм. Просто убери это оттуда. Ты разрушаешь фильм». Казалось бы, это была короткая поездка в Phoenix, но на самом деле это было длинное путешествие.
В общем, мы сидели на предпоказе, и я сидел около… не имею ни малейшего понятия, кем она была, – просто один из зрителей, женщина. И мы добрались до этого момента, она повернулась ко мне и сказала: «Это замечательно». И моей реакцией было: «Скажи ему, скажи ему!» Это другое. Когда ты выставляешь это напоказ перед зрителями, это совсем другое дело.
Одна из идей «Начала» – идея, что мы можем разделить сон с кем-то еще. Вы одиноки во сне, и тут оказываетесь с кем-то еще. Это то же самое, что происходит в кино. Вот почему я люблю его. Я все еще люблю кино именно за это.
Раньше вы говорили, что каждый раз изобретаете новый метод работы с фильмом. Что вы имели в виду?
Я не изобретаю. Я не изобретаю метод для каждого фильма. Знаете, это типичное высокомерие Ханса Циммера. Что-то, что я, возможно, когда-то торжественно сказал, но на самом деле не имел этого в виду. Но я стараюсь выяснить, какой метод работы подходит именно для этого фильма. «12 лет рабства», низкий бюджет, но каким-то образом стало возможно, что четыре музыканта со Стивом МакКуином собрались в одной комнате и что-то вроде… смастерили музыку. «Интерстеллар» – я заперся от всех на несколько месяцев в своей квартире в Лондоне. Я просто не выходил оттуда. Я как будто очутился один на космическом корабле посреди Вселенной, и там был только я. Только я один. Никому другому не было позволено появляться там. «Гонка» – есть группа, это рок-н-ролл и все. «Падение Черного ястреба» – яркий пример: у нас было очень мало времени, потому что они сдвинули дату премьеры, и я подумал: «Давайте просто набьемся все вместе в одну комнату, как рейнджеры, как эти парни». О боже, я был таким сварливым! Я был генералом, и я был диктатором. Я был ужасен. И с того дня я все еще молю всех о прощении. Но каждый раз, когда я чувствовал, что они теряют концентрацию, я просил одного из настоящих рейнджеров спуститься и просто посидеть среди музыкантов и рассказать им, каким на самом деле было сражение в Могадишо. Так что, это можно назвать методом сочинения музыки. Моей жене всегда нравится, когда я работаю над романтическими комедиями, потому что я становлюсь намного более приятным человеком. Когда мы закончили «Гладиатора», и Ридли показывал его для нас, она сидела рядом со мной, и я думал: «Это довольно круто, это работает. Это очень хороший фильм». И вдруг неожиданно: «Бам!» Она пнула меня, и я спросил: «За что?» А она ответила: «Теперь я понимаю, почему ты был таким ублюдком последние 6 месяцев». И она была абсолютно права, потому что я как бы щеголял своим высокомерием и, вероятно, излагал мысли странными предложениями, и был таким грубым, и все такое. А на самом деле я не такой.
Так что, да. Ты живешь в мире фильма. Ты невольно примеряешь на себя этих персонажей. Мои разговоры с Тони Скоттом, когда мы работали над «Багровым приловом», были похожи на разговоры персонажей в фильме.
Давайте поговорим об инструменте, на котором вы играете. До этого многие люди спрашивали вас, на каком инструменте вы играете, и вы обычно объясняли, что большинство людей не считают это инструментом.
Я играю на компьютере. Я очень хорош в игре на компьютере, потому что я очень рано осознал, что все эти инструменты – это технологии. Они просто являются технологиями разных эпох. Когда я был подростком, я начал играться с компьютером и выяснил, что это полноценный музыкальный инструмент. Это полноценный инструмент писания. Неужели журналисты или писатели думают, что они не креативны только потому, что работают в Word? Это какой-то дурацкий анахронизм – думать, что музыка не может быть хорошей, если не сыграна на скрипке. Или, если это пианино – если ты не виртуоз игры на фортепиано. Поверьте мне, мы начали нашу беседу с моего формального образования. Продолжая отвечать на этот вопрос, в том, чем я занимался, нет места формальному образованию. Потому что я занимался компьютерами, писал музыку на компьютере, этого не существовало нигде, кроме как в авангардной музыке.
Но поверьте, я практиковался в том, чтобы хорошо владеть компьютером, и он стал моим музыкальным инструментом. Есть несколько человек, потрясающие исполнители, которые практикуются на своих инструментах по 8 часов каждый день. И до сегодняшнего дня я все еще пытаюсь объяснить им: «Нет, нет, теперь это находится под вашими пальцами. Теперь пойдите и разберитесь, как работает компьютер». Потому что он имеет право играть в оркестре. И это великолепный инструмент для написания музыки.
Вы также говорили, что наслаждаетесь процессом записи оркестра. Что добавляет в музыку взаимодействие людей во время записи?
Господи, держитесь! В моей голове возникает так много вещей, когда мы говорим об оркестрах и о музыкантах в общем. Одна из этих вещей – и я не устаю повторять это снова и снова, так что это уже чрезмерно, но я повторю это еще раз – мы, композиторы в Голливуде, или где-то еще, – последние люди на земле, которые ежедневно имеют дело с оркестрами, но именно мы отвечаем за то, чтобы оркестры не исчезли. Без нас содержать оркестр – это очень дорогое хобби. И я думаю, что это может создать раскол в человеческой культуре намного больший, чем просто безработные музыканты. Я думаю, это будет огромной потерей для человечества.