Энвер-паша, прибывший в Восточную Бухару в надежде возглавить восстание от имени эмира и халифа, был немедленно брошен в тюрьму Ибрагим-беком, который сказал ему: «Я должен вести войну не только с русскими, но и против джадидов» [Aydemir 1970–1972,3: 619]. Нежелание делать это различие было свойственно не только басмачам. Видный бухарский консервативный деятель Мирза Салимбек писал с одобрением, что «в Ферганской стороне вот уже сколько времени в силу своей смелости и мужества Иргаш-бек Коканди и Мухаммад Аминбек Маргилани собирают вокруг себя людей и на каждом шагу выявляют и убивают джадидов и большевиков»[152]. Неудивительно и то, что в рядах басмачей почти совсем не было городских мусульман. Им не было места в тех отношениях, в которых басмачи черпали свою власть, и их политические и религиозные взгляды заметно отличались от взглядов басмачей. В самом деле, многие городские мусульмане считали действия басмачей, как и действия русских поселенцев, результатом невежества военачальников[153].
Волна кровопролитий, накрывшая Среднюю Азию, возникла как результат распространения на этот регион Гражданской войны, начавшейся в России, – войны, в ходе которой различные русские силы воевали друг с другом в Средней Азии. Восстание басмачей было среднеазиатской гражданской войной (или быстро в нее превратилось), – то есть войной между коренными жителями Средней Азии. Вместо того чтобы положить начало героическому национальному сопротивлению чужакам, басмачество оказалось проявлением значительных противоречий внутри среднеазиатского общества. Этот конфликт ожесточил среднеазиатское общество и вызвал в нем глубокий раскол. Когда Советы попытались установить новый общественный порядок, они столкнулись не с единым сплоченным местным социумом, но с расколотым жестокой враждой. В раннесоветский период внутренние конфликты среднеазиатского общества были не менее важны, чем конфликты между европейцами и коренным населением. Национальное движение не смогло привлечь общество на свою сторону, и между местными силами не было согласия относительно путей дальнейшего развития. Как историки, мы должны отказаться от иллюзии среднеазиатского мусульманского единства и взглянуть на Среднюю Азию как на арену борьбы многих сил, раздираемых противоречиями.
Глава третьяНационализация революции
С марта 1917 года, когда Ташкентский совет арестовал генерал-губернатора А. Н. Куропаткина и выслал его в Россию, события в Туркестане стали следовать самостоятельным курсом. Захват Ташсоветом власти в ноябре был продиктован местными соображениями, и хотя в Петроград был отправлен представитель, чтобы объявить об установлении в Туркестане советской власти[154], данный орган продолжал действовать совершенно независимо от центра. Этой независимости способствовали крах транспортного сообщения и начало Гражданской войны, отрезавшей Туркестан от внутренней России. Основной задачей большевистского руководства в Москве являлось возвращение контроля над Туркестаном и установление в нем соответствующих советских порядков. Однако вопрос о том, какими должны быть эти порядки в колониальных условиях, оставался открытым и решался в течение следующих двух лет, по большей части методом проб и ошибок. Нестабильность усугублялась непрочным контролем центра над Туркестаном, поскольку управление должно было осуществляться через доверенных посланцев, вооруженных лишь мандатами и силой убеждения. Неустойчивая ситуация предоставила джадидам возможность войти в состав новых органов власти и попытаться использовать их в своих целях. Таким образом, первоочередные задачи, стоявшие перед центром, создали новую политическую арену, которая существовала на фоне этнического и социального конфликта, описанного в предыдущей главе.
Каким образом должна была совершиться революция, мыслившаяся как классовый конфликт, в колониальном регионе, где главными являлись национальные и расовые различия? Большевики с самого начала придерживались резко антиколониальной риторики, но у них не было четкого суждения о том, как взаимосвязаны категории нации и класса. Требовалось разработать многоаспектную национальную политику, но в 1917 году ее еще не было. До 1920 года действия большевиков часто являлись реакцией на угрозу со стороны различных национальных движений, при том что их представления, объединявшие категории класса, нации и конфессии, были довольно гибкими. 20 ноября 1917 года новое советское правительство выпустило обращение «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока», призывавшее мусульман поддержать новую власть:
…все те, мечети и молельни которых разрушались, верования и обычаи которых попирались царями и угнетателями России! Отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными. Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно[155].
Ленин не только увязывал национальный вопрос в России с колониальным вопросом за ее пределами, но и приравнивал колониализм к классовому угнетению. В колониальных условиях национальность, казалось, была синонимом класса. В Туркестане практический вывод из этого посыла заключался в необходимости ниспровергнуть политику Ташкентского совета, использовавшего классовую риторику для того, чтобы полностью лишить колониальное население доступа к власти. Поэтому Москва силой насаждала вхождение мусульман в новые органы власти за счет переселенцев.
Джадидам, для которых революция имела смысл только как антиколониальное и национальное явление, такая политика представлялась весьма многообещающей. Кроме того, они усвоили искренний энтузиазм по отношению к революции как к средству осуществления перемен, энтузиазм, удвоенный противодействием, с которым они столкнулись в собственном обществе в 1917 году Вдобавок к этому увлечение джадидов революцией было обусловлено новой геополитической конъюнктурой, возникшей с окончанием войны, которое породило одновременно и отчаяние, и надежду Окончательный крах Османской империи, последнего суверенного мусульманского государства в мире, казалось, свидетельствовал об экзистенциальном кризисе ислама и мусульманского мира. Он повлек за собой радикализацию джадидистской программы реформ и придал ей новую актуальность. Мусульманский мир мог спасти только прогресс, который был возможен лишь через революционные изменения. Советский строй виделся провозвестником нового, антиколониального миропорядка: он приведет к обновлению Средней Азии и мусульманского мира в целом и даст возможность противостоять победившим в войне «империалистам». Тогдашняя геополитика позволила джадидам объединить ислам, нацию и революцию в предвидении антиколониальной борьбы, где главным врагом станет Британия, а союзником – Советское государство.
Это антиколониальное толкование фактически национализировало революцию для тех мусульман, которые примкнули к новому режиму, как только под давлением Москвы представилась такая возможность. Между весной 1918-го и летом 1920 года они сформулировали концепцию будущего Туркестана, который должен был быть одновременно мусульманским, национальным и революционным. На внутригосударственном уровне такой Туркестан будет избавлен от хищничества переселенцев, на международном явится проводником революции в мусульманском мире. Имея в своем распоряжении нацию и революцию, мусульмане совершат революцию в колониальном мире и принесут освобождение «Востоку». В конечном счете, однако, эта концепция была отвергнута большевиками. Они были готовы оттеснить от власти туркестанских коммунистов-переселенцев, но не собирались отдавать их место другой команде, с обширной автономией и заметно иным пониманием революции. Восстановив политический контроль над Туркестаном, попутно центр утвердил в регионе контроль над смысловым наполнением революции.
Большевики и Туркестан
Туркестан был не самым подходящим местом для совершения пролетарской революции, и желание большевиков подчинить его требует по меньшей мере некоторого пояснения. Главнейшим мотивом большевиков являлось стремление распространить советское правление по всей бывшей Российской империи. Помимо этого, интерес центра к Туркестану был обусловлен еще двумя причинами. Первая – выгодное стратегическое положение региона для революционизации «Востока». С 1918 по 1921 год «восточная политика» занимала важнейшее место во всех дискуссиях о Туркестане. В ноябре 1919 года Ленин в открытом письме «коммунистам Туркестана» писал:
Установление правильных отношений с народами Туркестана имеет теперь для Российской Социалистической Федеративной Советской Республики значение, без преувеличения можно сказать, гигантское, всемирно-историческое. Для всей Азии и для всех колоний мира, для тысяч и миллионов людей будет иметь практическое значение отношение Советской рабоче-крестьянской республики к слабым, доныне угнетавшимся народам[156].
Вероятно, Ленин упорно придерживался этого мнения до конца своей активной жизни, хотя многие его товарищи были настроены гораздо более скептически.
Вторая причина интереса Москвы к Туркестану намного прозаичнее и делает советский режим непосредственным преемником царской России. Это потребность в экономических ресурсах региона, особенно в хлопке. В ближайшей перспективе центральная власть стремилась получить доступ к туркестанскому хлопку, без которого не могла функционировать текстильная промышленность России. Ташкентский совет «национализировал» весь хлопок в Туркестане, но вышеупомянутый крах транспортного сообщения и правопорядка, повлекший за собой голод, привел также к тому, что хлопок мертвым грузом лежал на фабриках и складах. Москва посылала в регион закупочные делегации, даже когда он был отрезан от центра Гражданской войной. В долгосрочной перспективе туркестанским ресурсам отводилась важная роль в экономических расчетах Советского государства. Экономические задачи являлись отдельной частью поручения Туркестанской комиссии (Турккомиссии), прибывшей в Туркестан, чтобы закрепить его в составе Советского государства. Еще до приезда комиссии в Туркестан нарком торговли и промышленности РСФСР Л. Б. Красин указывал, что