[309]. Младобухарские власти неоднократно просили улемов-реформистов поддержать их своим авторитетом. «Общество юристов» («Фуцаҳо Джамияти»), созданное около 1922 года, выпускало воззвания к населению от имени младобухарцев и их революции[310]. В январе 1924 года правительство организовало конференцию «просвещенных улемов», на которой были приняты резолюции о реформе медресе, против чрезмерной усложненности праздников исламского календаря и – примета времени – против британского империализма на Востоке[311].
Одним из первых декретов нового правительства все кадийские суды были переданы под надзор Министерства юстиции. Кроме того, власти учредили вакуфное управление для контроля за сбором всех вакуфных доходов, а также их расходованием. Последующими законами были упразднены вакуфы, выделенные в пользование потомкам жертвователей (вақфи авлод), а их доходы переданы на культурные и образовательные цели[312]. В марте 1922 года комиссия во главе с Фитратом пересмотрела закон о вакуфах и заменила прежнее вакуфное управление Управлением по делам вакуфа в Министерстве просвещения. Все вакуфное имущество было по-прежнему освобождено от налогов. Доходы от мечетных вакуфов были оставлены за мечетями, но должны были расходоваться под наблюдением Управления вакуфами. Все прочие вакуфы передавались в распоряжение управления, а доходы с них направлялись на содержание или строительство новометодных школ, медресе и детских приютов, издание газет, журналов и полезных книг – короче говоря, на реализацию джадидской программы культурных реформ[313]. Уже в марте 1921 года вакуфное управление расходовало свои (и запрашивало дополнительные) средства на реставрацию исторических зданий (в том числе минарета Калян), поврежденных при штурме Бухары[314], в течение ряда лет отремонтировало несколько медресе и возобновило их деятельность на основе реформированной образовательной программы[315]. Контроль над вакуфными доходами предоставлял государству возможность требовать изменения учебного курса и оказывать влияние на подбор кадров в столичных медресе. В июле 1922 года Управление вакуфами приняло решение вновь открыть 10 медресе, учащиеся которых рассеялись в хаосе революции. Они должны были иметь одобренных преподавателей, утвержденные учебные программы и планы уроков[316]. Конечно, не все шло гладко. Вакуф был встроен в столь многослойную толщу обычаев, что его бюрократическое упорядочивание на деле оказывалось гораздо сложнее, чем на словах. Управляющие сдавали вакуфные земли в аренду посредникам (ижорадор), которые пересдавали их мелкими участками отдельным дехканам, собирая с них арендную плату. Прощение платежей как способ облегчить тяжелое положение земледельцев приносило больше пользы посредникам, чем самим дехканам[317]. Во всяком случае, возможности вакуфного управления контролировать вакуфные дела, особенно за пределами столицы, по-прежнему были ограничены, и многие владения переходили в руки управляющих или конфисковывались местными исполкомами[318].
В Бухаре первые две группы законов, связанных с вакуфом, явились порождениями мусульманского реформистского проекта. С ужесточением советского контроля над бухарским правительством после чистки кабинета министров в июне 1923 года ситуация с вакуфами также изменилась. По сути, Управление вакуфами, будучи оплотом мусульманских активистов, испытывало на себе такой гнет советских подозрений, какого не ощущало практически ни одно другое бухарское учреждение. В октябре 1923 года правительство организовало конференцию дехкан, работающих на вакуфных землях, которая выдвинула ряд требований: установление арендной платы за пользование вакуфной землей налоговыми органами, а не посредниками или вакуфным управлением, и ограничение ее размера максимум 10 % урожая; использование доходов от вакуфов только на религиозные (диний) и культурно-образовательные (маданий ва илмий) цели по четко (и конкретно) определенным статьям; исследование финансового положения Управления вакуфами[319]. Последний пункт был незамедлительно выполнен: ГПУ провело обыск в помещениях управления и конфисковало его документацию. Последовавший за этим новый закон сформулировал разницу между религиозными и культурно-образовательными вакуфами; доходы с последних должны были использоваться для реформирования старометодных школ и медресе, найма преподавателей, соответствующих требованиям, выпуска учебников и издания газет и журналов, направленных на «борьбу с предрассудками и невежеством»[320]. Связь с законодательством 1922 года была очевидна, но контекст явно отличался.
Консолидация республики
Один вопрос, чего надеялись добиться младобухарцы, и совсем другой – что они могли реализовать, поскольку двух мнений быть не могло: к власти их привела именно Красная армия. Обретение легитимности в глазах собственного населения и укрепление власти, особенно за стенами Бухары, оказались чрезвычайно трудными. Несмотря на все преследования и поборы, которыми эмир обложил свой народ с 1917 года, его легитимность не слишком пострадала, тогда как политический язык, избранный младо-бухарцами, оставался в значительной степени чужд людям. Огромные разрушения, сопровождавшие красноармейский штурм города, еще сильнее дискредитировали притязания младобухарцев на роль освободителей и заставили многих поверить, что революционеры «разорили свою священную родину» [Бальджувани. 1994:71–72]. В следующем году Совет министров вынужден был призвать местные власти доказывать собственной неподкупностью лживость распространенного в народе мнения, что «большевики – бандиты, и наше правительство тоже»[321]. Ходили слухи, что эмир вот-вот вернется, чтобы возвратить себе трон предков и наказать тех, кто взбунтовался против него[322]. Еще более серьезной проблемой являлось повстанческое движение – так называемое бухарское басмачество, не стихавшее в БНСР на протяжении всего ее существования. Его подхлестнули мятежи местных правителей, особенно в горных крепостях Восточной Бухары. Данный регион никогда полностью не контролировался бухарскими эмирами; помимо этого, он был оплотом консервативной кухистанской фракции бухарских улемов – самых непримиримых противников реформ. После свержения эмира к власти здесь пришли местные правители и военачальники. Централизованный контроль было трудно установить и над другими областями. В течение всего периода существования басмачества материалы БНСР называют создавшуюся обстановку гражданской войной и заимствуют термины из истории Гражданской войны в России, изображая басмачей «белыми бандитами» и агентами контрреволюции. И действительно, «гражданская война» – подходящее определение для того, что происходило в эти годы в самой Бухаре и за ее пределами.
Ответом правительства стало создание Чрезвычайной диктаторской комиссии по Восточной Бухаре (Мухтор комисия), обладавшей широкими полномочиями по утверждению центральной власти, но не добившейся больших успехов[323]. Основная проблема заключалась в том, что централизованный контроль мог быть установлен только с помощью Красной армии, которая была укомплектована почти исключительно европейцами, а потому выглядела и воспринималась как оккупационные войска. Необходимость содержать красноармейцев за счет той земли, контроль над которой они обеспечивали, приводила к всевозможным поборам, грабежам, насилию и мародерству, которые отнюдь не вызывали у населения симпатий к центральной власти. Младобухарцы не могли существовать без Красной армии, но притом горячо возмущались ею. Недоверие было взаимным и чрезвычайно интенсивным.
Имелись и другие проблемы. Члены старого БКП с самого начала критиковали младобухарцев за идеологическую расхлябанность. Они позиционировали себя как левую оппозицию и осыпали Средазбюро и ЦК критикой и обличениями. Сталин был настолько недоволен ими, что в 1922 году организовал чистку «леваков» и высылку их из Бухары. Более значимым для младобухарцев было ожесточенное соперничество между Ф. Г. Ходжаевым и А. М. Мухиддиновым, не имевшее ничего общего с идеологическими разногласиями и связанное исключительно с личными отношениями и давней торговой конкуренцией между двумя состоятельными семьями [Fedtke 2007: 19–50]. Это соперничество с самого начала привело к борьбе за власть. В апреле 1921 года бухарская ЧК получила донесения о тайном собрании в доме И. М. Мухиддинова, брата А. М. Мухиддинова, целью которого был заговор против Ходжаева и его сторонников с применением таких методов, как убийства и подбрасывание компрометирующих улик[324]. В августе город наводнили листовки некоего «Комитета правды и справедливости», в которых говорилось, что Бухарская революция попала в руки «компании воров и изменников», пристрастившихся к проституции и алкоголю, а потому «сынов Священного Отечества» призывали объединяться, чтобы «быстро освободить свое Отечество из рук этих тиранов и изменников»[325]. Ситуация накалилась и в результате вылилась в попытку переворота, предпринятую отрядом приверженцев Мухиддинова, который на короткий срок арестовал нескольких лиц, близких к Ходжаеву (включая Фитрата). Ходжаев бежал к советскому представителю в Кагане, который направил в старый город броневики и предотвратил мятеж, после чего восставшие бежали в Самарканд. Затем министры, верные Ходжаеву, попытались сместить Мухиддинова с поста председателя Ревкома, но, судя по всему, советский полпред К. К. Юренёв разубедил их