Поползновения бухарцев напрямую торговать с Афганистаном и Германией были встречены еще более враждебно, а заминки с исполнением московских директив подливали масла в огонь. По едкому выражению Томского, бухарские вожди «по-прежнему саботируют с хлебом и клянчат денег и пр. Чем больше знакомишься с линией различных “коммунист.” групп, тем хуже. Щеголяют один перед другим в русофобстве. Очень выгодно используют свое значение, безбожно надувая нас и политически, и экономически»[361]. Подмять под себя Бухару можно было лишь одним способом: настаивать на экономическом и валютном объединении трех среднеазиатских республик. В мае 1922 года большевики решили установить над БНСР более жесткий контроль. С этой целью ЦК создал Среднеазиатский экономический совет, и в течение следующих двух лет Средаз-бюро добивалось от бухарского и хивинского руководства принятия новых условий[362].
Попытка БКП вступить в Коминтерн в качестве самостоятельной партии также встретила решительное противодействие со стороны РКП(б), и БКП была принята в Коминтерн в апреле 1921 года только как «сочувствующая организация», а уже 1 февраля 1922 года вошла в состав РКП(б). Столь же нетерпимо Москва относилась к попыткам младобухарцев самостоятельно устанавливать внешние сношения. В 1922 году советские власти под различными предлогами препятствовали выезду за пределы Батуми турецкой дипломатической миссии, отправленной с ответным визитом после посещения Турции бухарской делегацией предыдущей осенью[363]. Еще любопытнее эпизод 1923 года, когда в Бухаре в качестве иранского консула появился некий Абуль-Фатх-хан Муаззам уль-Мамалик. Советский наркомат иностранных дел счел это «преждевременным», и БКП дала правительству указание, чтобы его отозвали[364]. Однако Муаззам уль-Мамалик не принял отказа и продолжал выдавать визы и паспорта в своей канцелярии в Кагане вплоть до 1924 года, когда советское посольство в Тегеране обратилось к иранскому Министерству иностранных дел с требованием отозвать консула[365]. Но самая крупная распря случилась из-за бухарского посольства в Кабуле. Открытое в марте 1921 года, оно едва уживалось с советским посольством, располагавшимся на другом конце города. Советы были крайне недовольны тем, что бухарское посольство действует самостоятельно, и препятствовали его сообщению с Бухарой. В декабре 1922 года статус посольства под советским давлением был понижен до агентства. Бухарский посол в Кабуле Хашим Шайк в знак протеста подал в отставку. На короткое время его сменил Мирза Мухаммад Шариф-ходжа, отозванный в мае 1923 года, когда посольство было окончательно закрыто, а бухарское Министерство иностранных дел ликвидировано. Шариф-ходжа и его заместитель Мирза Исамиддин отказались вернуться в Бухару. Вместо этого оба уволились и передали копии своего заявления об отставке афганскому правительству, а также распространили их среди всего иностранного сообщества в Кабуле[366].
Май 1923 года стал переломным пунктом. Советы различными способами подрывали претензии бухарского правительства на самостоятельность. В 1921 году были арестованы и отправлены в Ташкент для последующей депортации в Анатолию бывшие военнопленные, работавшие в Бухаре, – 21 османский офицер[367]. В 1922 году правительство БНСР уволило всех османских военнопленных, трудившихся в Бухаре учителями, якобы за разжигание в стране «группировщины» и поддержку злодеяний Энвера[368]. В марте следующего года Средазбюро приняло решение о высылке оставшихся османских офицеров[369]. Была ликвидирована торговая миссия в Берлине, а учебное представительство перешло в ведение советского посольства. Бухарское правительство старалось отсрочить конец, переведя средства обоих учреждений на личный счет Алимджана Идриси, который, в свою очередь, пытался убедить немецкие университеты подписать долгосрочные контракты на обучение бухарских студентов, чтобы предотвратить их возвращение в Советский Союз[370]. Попытка не удалась, и в ноябре 1925 года большинство студентов были отозваны.
Конец младобухарской автономии наступил в июне 1923 года, когда советский полпред в Бухаре Позднышев инициировал чистку бухарского кабинета министров. Бухарский ЦИК снял с должностей и выслал из Бухары четырех министров: Фитрата (министра образования), А. П. Ходжаева (брата У П. Ходжаева, министра внутренних дел), Саттар-ходжу (министра финансов) и М. А. Аминова (министра экономики)[371]. Этим четверым вменялись в вину примерно одни и те же преступления и грехи: злоупотребление властью (в том числе применение пыток во время допросов обвиняемых в должностных преступлениях), коррупция, некомпетентность, пьянство в общественных местах и педерастия[372]. (Обвинители знали, куда метить, поскольку критика пьянства и педерастии являлась ключевым пунктом реформистского посыла Фитрата.) Удар обрушился внезапно. За месяц до отстранения Фитрата избрали в комиссию по «борьбе с провокациями и контрреволюционной деятельностью агентов эмира», которая должна была организовать аресты всех бывших чиновников и членов семьи эмира, оставшихся в Бухаре[373]. ГПУ и Средазбюро сочли арест этой четверки нецелесообразным и ограничились их высылкой в Москву, довольствовавшись всего четырьмя жертвами, хотя в доносах на остальных недостатка не наблюдалось. Некий Нарзикул Ибрагимов, председатель Джизакского ревкома, осудил «правящую группу» в том, что она «вполне ассимилировалась в политике с националистами», а также в коррупции и должностных злоупотреблениях, причем Ф. Г. Ходжаев ничем не отличался от Мухиддинова. Было очевидно, что антимладобухарские настроения набрали силу, многие обвинения, которые уничтожили Ходжаева в 1938 году, были озвучены еще в 1923-м[374]. Но Ходжаев был для Советов слишком ценным активом, чтобы им разбрасываться. Скорее, отстранение четырех министров было призвано предостеречь остальных членов правительства и довести до их сознания тот факт, что Советы держат их за горло мертвой хваткой. После этой чистки тон заявлений и действий бухарского правительства резко изменились. Прекратились попытки максимально расширить сферу своей деятельности, исчезли иллюзии национальной независимости и исламская риторика. Бухара была советизирована.
В целом 1923 год стал поворотным моментом в политической истории Средней Азии. К осени Красная армия окончательно переломила ход борьбы с басмачами. Взяв под контроль Бухару, большевики почувствовали, что гораздо лучше владеют ситуацией. Центральное место теперь могли занять вопросы государственного строительства. Для среднеазиатской интеллигенции 1923 год тоже стал решающим. Три отдельных национальных проекта – Кокандская автономия, Мусбюро и БНСР – провалились. Отныне национальные проекты должны были функционировать в рамках советских установок и определяться ими. Как мы увидим, это по-прежнему оставляло широкие возможности. Но теперь мы обратимся к советскому проекту политической мобилизации и институционального строительства в Туркестане.
Глава пятаяДолгий путь к советской власти
Сместив летом 1920 года коммунистов-мусульман во главе с Рыскуловым, центральные власти взялись за усиление контроля над советскими и партийными учреждениями Туркестана. Советское государство обладало поистине утопическими амбициями: переделать мир, изгнать из него «эксплуатацию», передать власть в руки угнетенных, дав им возможность поквитаться со своими мучителями. Для этого требовалось организовать общество по классовому принципу, установить диктатуру пролетариата и его союзника – крестьянской бедноты, отнять власть у «эксплуататорских классов». Также необходимо было заставить тех, в чьих интересах это делалось, видеть мир таким, каким его видели Советы: то есть рассматривать неравенство как эксплуатацию, класс – как основополагающую категорию, революционную борьбу – как путь спасения. Создание советских структур – «советское строительство», если применять излюбленную большевиками инженерную метафору, – являло собой задачу массовой мобилизации, заключавшуюся в вовлечении в сферу политики как можно большего количества людей. Советское строительство предусматривало организацию крестьян, ремесленников, женщин и молодежи; учреждение газет и школ; кампании по борьбе с неграмотностью; формирование новой административной структуры, гораздо более плотной, чем в царскую эпоху. Для этого, в свою очередь, требовалось политическое просвещение (политпросвет) или по меньшей мере политическая грамотность (политграмота, узбекская калька – сиёсий савод).
Социальные преобразования должны были сопровождаться культурной трансформацией на условиях революционного государства. Самопровозглашенным проводником к этому спасению должна была стать коммунистическая партия, провидец будущего и монопольный поставщик правил и рекомендаций.
Социальные преобразования также имели отчетливый прагматический смысл для нового режима. Ему были необходимы сторонники на местном уровне, которые поддерживали бы его. Новые структуры были призваны поколебать устоявшиеся связи и оспорить авторитет давно сложившихся групп. Привлекая в создаваемые учреждения новобранцев, Советы пытались играть на социальных разногласиях, которых было немало, и добивались поддержки маргинальных общественных групп. Они вербовали добровольных сторонников среди молодежи, которой не терпелось бросить вызов авторитету старших и переделать мир под себя. Они находили сторонников среди женщин, бежавших от издевательств супруга или притеснений в семье. Довольно много членов новых институций были сиротами и выросли вне строгих рамок традиционной семейной жизни. И действительно, один бухарский активист утверждал, что детские дома – это «студенческие фабрики»