[872]. Глава Антирелигиозной комиссии Е. М. Ярославский лично посетил Узбекистан и в течение 1927 года участвовал в совещаниях, пока КПУз наращивала обороты «борьбы с духовенством».
В Узбекистане бремя подозрений легло на духовные управления. ОГПУ и партия опасались, что они слишком серьезно относятся к своей общественной роли и используют свой авторитет для посредничества между властями и мусульманским населением[873].
Нынешнее духовенство не то духовенство, которое было раньше, лет 5-10 назад, – заявлял ЦК КПУз в 1927 году, – это духовенство, понимая момент борьбы труда с капиталом, социализма с капитализмом, проживая в стране, где строится социализм, – всю свою тактику приспособляет к переживаемому моменту[874].
Теперь прогрессивные улемы сделались опаснее консервативных, поскольку разбирались в текущем моменте и были лучше организованы. Кроме того, их считали хитрецами, которые стремятся скрыть свое истинное лицо, высказывая реформистские взгляды. В результате партия разработала план подрыва их авторитета с применением различных тактик, гласных и негласных, как то: усиление надзора за школами и вакуфными доходами, обложение последних налогом, ограничение свободы действий духовных управлений, а также попытки использовать разногласия между улемами для создания раскола. ЦК КПУз счел желательным провести перевыборы в духовных управлениях крупных городов под лозунгом «чистки их от торгово-байских и консервативных элементов», чтобы сместить действующих руководителей, которых затем надлежало выслать из Узбекистана[875]. Кроме того, было постановлено изучить возможность полного упразднения управлений. Решения эти были быстро реализованы, и к концу года духовные управления действительно упразднили. Заодно с ними закрыли и суды кади. За последние несколько лет в результате различных мер их юрисдикция уже была ограничена, и количество кадийских судов резко сократилось, так что в 1927 году их оставалось всего семь[876]. В том же году решением УзЦИК они были полностью ликвидированы[877].
Кампания против исламских институтов сопровождалась усилением словесных нападок на улемов. Антиклерикализм, бытовавший на протяжении большей части десятилетия, теперь перерос в официальную атеистическую пропаганду. На мусульманских территориях начали создаваться отделения Союза воинствующих безбожников, и в ноябре 1928 года состоялся I Съезд безбожников Узбекистана[878]. Весной того же года начал выпускаться узбекский журнал «Худосизлар» («Безбожник»), печатавший многочисленные переводы с русского языка, которые ввели в узбекский язык первые теоретические аргументы в пользу атеизма. Фитрат утверждал свое неверие в рамках исламской традиции, но эта новая узбекоязычная литература ныне нашла себе пристанище в другом месте, в непосредственном противостоянии науки и религии, реальности и мифа, свободы и угнетения. Маннан Рамиз цитировал Энгельса, утверждая, что религия являлась продуктом первобытного этапа человеческого развития, когда люди, не понимая природу, приписывали всю ее деятельность сверхъестественным существам. Затем религия стала орудием в руках эксплуататорских классов, которые использовали ее для сохранения своей власти в обществе. Но, что еще хуже, религия «отравляет человеческий мозг, подчиняет воображение суевериям, сбивает с толку разум, наполняет его сверхъестественными представлениями и идеологиями, препятствующими борьбе за социализм» [Ромиз 1929: 19]. Кроме того, «ядовитой ложью» ислама была «политика, установленная Мухаммедом для защиты класса богатых [бойлар синифи] и использования труда бедных» [Алиуллин 1929], а все ближайшие сподвижники Мухаммеда являлись богатыми купцами и знатными людьми[879]. Безбожная литература предлагала научные доказательства нелепости или вредоносности исламских ритуалов, таких как пост, омовение и обрезание, и стремилась лишить исламский нарратив сакральности, предоставляя читателю беспощадный исторический отчет о происхождении и распространении религии. Некий Рашид Хан, например, взялся за критическое прочтение исламских источников, чтобы доказать, что написание и составление Корана – работа Мухаммеда, а не божественного вдохновения[880]. Новые литераторы брали за основу русскоязычные антиисламские сочинения, которые стали появляться в начале 1920-х годов, а иногда и напрямую переводили их. Эти антиисламские сочинения, в свою очередь, воспроизводили многие востоковедческие и эволюционистские тропы, общие для различных направлений европейского понимания ислама, от ориенталистских стереотипов, разделявшихся всей европейской наукой, до миссионерской полемики царской эпохи и эволюционистской антропологии[881]. Ислам был связан с определенными этапами развития классовых отношений, но кроме того, рассматривался как потворствующий рабству и однозначно враждебный по отношению к женщинам.
Улемов стали изображать не только как орудие в руках буржуазии (баев), но и как приспешников басмачей, под руководством которых они с большим удовольствием вешали дехкан и казнили женщин и детей[882]. (Сдвиг в риторике, переложивший всю ответственность за кровопролитие в годы Гражданской войны на басмачей и их реакционных союзников, также породил полную амнезию в отношении совершавшихся русскими переселенцами расправ, которые в это время стали вычеркиваться из истории региона.) ОГПУ сообщало, что среди улемов Андижана ходят слухи, будто после закрытия медресе всех их арестуют. В результате многие улемы ушли в подполье[883]. В начале десятилетия могущество ислама избавило Узбекистан от антирелигиозного законодательства; теперь же именно это самое могущество сделало антиисламскую агитацию неотложной задачей. Как отмечал А. И. Таджиев, «Узбекистан не только место, где религия пустила глубокие корни, но и центр религии», по сравнению с другими национальными республиками СССР, а значит, «борьба с религией – долг каждого сознательного человека»[884]. Долг этот мог быть весьма тягостным; Икрамов указывал товарищам-коммунистам: «если на вас влияет ваша семья и старый уклад жизни, вам нужно порвать отношения с ними»[885].
Закрытие мечетей и мазаров
Гораздо более радикальной и напористой, чем закрытие кадийских судов и национализация вакуфов, стала кампания по закрытию и сносу мечетей и почитаемых гробниц, которая также велась в эти годы. Мечети представляли собой не просто места поклонения – они формировали саму ткань общественной жизни и местной сплоченности, тогда как мазары символизировали мусульманскую идентичность региона в очень осязаемом смысле, обеспечивая связь с прошлым и подтверждая мусульманскость настоящего. Фактически их наличие делало мусульманской саму землю. Однако, в отличие от закрытия судов и конфискации вакуфов, борьба с мечетями и мазарами не была централизованной, а осуществлялась в основном «снизу», убежденными энтузиастами – членами комсомола, партии или местных исполкомов, зачастую вопреки четко выраженным пожеланиям партийной верхушки. Поэтому документальная база кампании, к сожалению, до сих пор остается шаткой, архивных материалов мало, пресса преимущественно молчит. Тем не менее можно уяснить общий характер кампании из нескольких подробных отчетов, которыми мы располагаем.
Как мы уже видели, порой мазары сносили и до 1927 года, однако трудно установить, когда отдельные закрытия и сносы переросли в затяжную кампанию и когда начали закрывать мечети. Судя по всему, большую волну закрытий пережила в конце лета 1928 года Бухара. 16 сентября 1928 года члены советско-партийной школы в Бухаре организовали в мечети Мир-Дустум общественный митинг, на который собралось, согласно отчету ОГПУ, 95 человек, в том числе не менее 15 женщин, из трех районов города. Участники митинга разогнали молящихся, сбили с головы имама чалму и вышвырнули его из михраба – ниши, откуда он руководил молитвой. Митинг постановил превратить мечеть в клуб и закрыть здание на замок. Примерно в то же время актив сельсовета соседнего Хазрат-и-Мира, состоявший из Раджаба Ашурова, Амина Мирзаева, Файзи Надирова, Журы Саидова и Нуруллы Азизова, решил использовать щебень из трех «нефункционирующих» (то есть недавно закрытых) мечетей для строительства клуба и красной чайханы[886]. Трехсотлетняя мечеть Аталык-Худаяр в центре города была закрыта в октябре 1928 года по инициативе актива районного комитета в составе 13 членов, который продал имущество мечети с аукциона и пустил средства на открытие красной читальни. Читальня вскоре была заброшена, а мечеть до июля 1929 года использовалась как склад, после чего ее передали кавалерийскому отряду местного ОГПУ, который устроил в ней конюшни[887]. В мае 1929 года в Коканде шесть активистов решили закрыть мечеть Авдабайбачча и превратить ее в клуб. В июне 1929 года в Намангане жители четырех махалля собрались и решили закрыть мечеть Ханаках[888]. В Избаскенте собрание из ста дехкан дало сельсовету разрешение разрушить мечеть, чтобы освободить место для школы[889].
Ясно, что были энтузиасты, стремившиеся разрушать мечети и мазары, и у них имелись свои способы привлечения голосов на собраниях населения. В Ташкенте жители одного из районов проголосовали за закрытие своей мечети под угрозой лишения прав