— Пойдем со мной этой ночью, — промолвил он.
— Дра…
Молчание.
— Именно сегодня ночью? — спросил я.
Молчание.
— Где же пребудет тогда Лоримель Многорукий?
— В счастливом ничто, дабы прийти опять. Как всегда.
— А твои враги и долги?
— Все и всем уплачено.
— Ты говорил о пятом сезоне в будущем году.
— Теперь срок другой.
— Понимаю.
— Мы проведем ночь в беседе, Землерожденный, чтобы до восхода я успел передать тебе мои главные секреты. Садись.
Я сел у его ног, как в те дни, что различимы далеко за дымом памяти, когда я был моложе. Он начал говорить, и я закрыл глаза, вслушиваясь.
Он знал, что делает, знал, что хочет.
Но от этого моя печаль и страх не уменьшились. Он избрал меня в сопровождающие… Я буду последним живым существом, которое он увидит. Это была высочайшая честь, и я ее не заслужил. Я не воспользовался тем, что он мне дал когда-то, так хорошо, как мог бы. Я многое испортил. И я знал, что он знает это. Но это было не важно. Он выбрал меня. И поэтому во всей Галактике лишь он один мог напомнить мне об отце, умершем тысячу с чем-то лет назад. Он простил мне мои промахи.
Страх и печаль…
Почему сейчас? Почему он выбрал это время?
Потому что другого могло бы и не оказаться.
Было совершенно очевидно, что, по мнению Марлинга, я, скорее всего, не вернусь из рискованного похода. Поэтому эта встреча должна стать нашей последней. «Человек, я пойду с тобой бок о бок, в любой нужде тобою буду я руководить». Эти слова произносит Знание, но они отлично подходят и для Страха. У них много общего, если вы на минуту задумаетесь над этим.
Вот почему я боялся.
О печали мы тоже не говорили. Такой разговор оказался бы не к месту. Мы говорили о мирах, которые мы создали, о планетах, нами построенных и заселенных, о всех науках, участвующих в превращении кучи хлама в жилище, и естественно, мы разговаривали об искусстве. Экологическая игра безмерно сложнее любых шахмат, она за пределами возможностей лучших компьютеров. Это оттого, что проблемы здесь имеют скорее эстетическую, чем научную природу. Да, она требует напряжения всех мыслительных способностей всех семи черепных зон, но прилив чего-то, что лучше всего описывается словом «вдохновение», играет решающую роль. И мы говорили о вдохновении, и ночной морской ветер стал вдруг резким и холодным, и мне пришлось затворить окно и побеспокоиться об огне, который в богатой кислородом атмосфере пылал, как святая реликвия. Я не могу вспомнить ни одного слова из сказанных в ту ночь, лишь глубоко внутри меня сохраняются безмолвные картины, которыми мы обменивались. Теперь это только память. «Вот и все», — так сказал он, и скоро наступила заря.
Он отдал мне корни ГЛИТТЕНА, когда небо лишь посерело в предвестии рассвета, потом посидел немного, и после этого мы совершили последние приготовления.
Примерно три часа спустя я призвал слуг и велел им нанять погребальников, а также послать людей в горы, подготовить фамильный склеп Марлинга. Использовав оборудование Марлинга, я послал формальные приглашения всем двадцати пяти Имя-носящим, что еще жили, и всем друзьям, и тем, кого он хотел пригласить на похороны. Потом я подготовил, как требовалось, старое зеленое тело, которое он носил, и отправился на кухню позавтракать. Затем, закурив сигару, я бродил вдоль ярко-голубого моря, где пурпурные и ярко-желтые паруса опять прочертили горизонт. Я нашел маленькое приливное озерцо, уселся на берег и курил, раздумывая.
Я чувствовал онемение, так точнее всего можно описать мои ощущения. Я был уже здесь — там, откуда я только что вышел, и, как в прошлый раз, я покинул это место с нечитаемыми письменами на душе. Если бы я снова мог почувствовать страх или печаль, что угодно! Но я ничего не чувствовал, даже злости. Это придет позже, я знал, а пока я слишком юн или слишком стар.
Отчего так ярок день и море так искрится у моих ног? Почему соленый воздух так приятно сгорает внутри меня и музыкой звучат в ушах крики лесной жизни за спиной? Природа далеко не так сострадательна, как хотели бы поэты. Лишь люди иногда горюют, если вы закрыли за собой двери и больше не откроете их никогда. Я останусь на Мегапее еще немного и услышу литанию Лоримеля Многорукого, пока тысячелетней давности флейты будут покрывать ее, словно покрывало статую. Затем Шимбо еще раз отправится в горы в процессии с остальными, и я, Фрэнсис Сандау, увижу, как открывают серую, черную воронку склепа. Я задержусь еще на несколько дней, чтобы помочь привести в порядок дела моего наставника, а потом отправлюсь в путь. Если в конце меня ждет то же самое, — что ж, такова жизнь.
И на том пришел конец ночным мыслям в час разгара утра. Я поднялся и вернулся в башню. Ждать.
В последовавшие дни снова явился Шимбо. Словно во сне, я помню звуки грома. Гром и флейты, огненные иероглифы молний над горами, среди туч.
На этот раз Природа тоже рыдала, потому что Шимбо дернул за проволоку звонка. Я помню серо-зеленую процессию, которая прошла по извилистой дороге через лес, а потом мокрая земля сменилась камнем и лес кончился. Я шел за скрипящей повозкой с положенным убором Шимбо на голове, плечи жег траурный плащ, в руках я нес маску Лоримеля, глаза ее покрывала полоска черной ткани. Никогда больше не будет загораться его изображение в святилищах, пока кто-то другой не получит это Имя. Я понимал, что в этот момент движения процессии он горел в последний раз во всех святилищах по всей Галактике. Потом затворились последние двери, серые, черные, угольные. Какой странный сон, ужели?
Когда все кончилось, я неделю провел в башне, как от меня и ожидали. Я постился, и мысли мои принадлежали лишь мне. В один из этих дней пришел ответ из Центрального Регистрационного Отделения — через Вольную. Но я не дотронулся до него до конца недели, а когда прочел, то узнал, что Иллирия находится в собственности компании «Гриновские Разработки».
Прежде чем день подошел к концу, я уже знал наверняка, что компания «Гриновские Разработки» — это Грин-грин-тари собственной персоной, в прошлом — житель Дилпеи, в прошлом — ученик Делгрена из Дилпеи, носящего имя Клиса Радуги Исторгающего. Я вызвал Делгрена и договорился о встрече на следующий день. Наконец, мой пост завершился и я заснул. Я спал долго, очень долго. Если я и видел сны, то ничего о них не помню.
Малисти из Дрисколла ничего не смог выяснить. Никаких следов. Делгрен из Дилпеи тоже мало чем мог мне помочь, поскольку не видел своего бывшего ученика уже несколько столетий. Он намекнул, что, вполне возможно, он подготавливает сюрприз для Грингрина, если тот когда-нибудь вернется на Мегапею. Я подумал, что чувства и планы могут оказаться взаимными.
Как бы там ни было, все это уже не имело решающего значения. Время моего визита на Мегапею подошло к концу.
Я поднял «Модель-Т» в небеса и разгонялся, пока время и пространство прекратились для моего собственного времени и пространства. Я продолжал путь.
Заморозив анестезией, я рассек средний палец левой руки, подсадил в него лазерный кристалл и несколько пьезоэлектрических контуров, закрыл разрез и четыре часа держал палец в заживляющем аппарате. Шрама не осталось. Будет больновато, и придется пожертвовать клочком кожи, но теперь, если я только вытяну этот палец, сожму остальные и поверну ладонью кверху, луч из кристалла пробьет двухфутовую гранитную плиту. В легкий рюкзак я уложил концентраты, медикаменты, корни глиттена. Компас и карты мне не понадобятся, но вот несколько огневых булавок, полотно тонкой пленки, фонарик и какие-нибудь инфраочки вполне могли пригодиться. Я отложил все, что показалось мне подходящим, включая мои планы.
Я решил не опускаться на «Модели-Т», а выйти на орбиту и совершить посадку на неметаллическом дрифтере. На поверхности Иллирии, как я решил, мне понадобится провести неделю. «Модель-Т» получит инструкции по истечении этого срока опуститься к поверхности, найти самый мощный узел-энерговвод и зависнуть над ним. И затем возвращаться в это место ежедневно.
Я спал, ел, ждал и ненавидел.
Потом в один прекрасный день послышался гул, перешедший в вой, звезды вдруг посыпались огненным дождем и неподвижно застыли. Одна, яркая, повисла впереди.
Я установил точное положение Иллирии и двинулся к точке встречи. Два дня — или две жизни — спустя, я уже рассматривал ее: опаловая планета со сверкающими морями, множеством заливов, островов, фиордов, с буйной растительностью на трех тропических континентах, с прохладными лесами и многочисленными озерами на четырех континентах в умеренной зоне. Без особо высоких гор, но с большим количеством холмов, с девятью небольшими пустынями, разнообразия, одна извилистая река длиной в половину Миссисипи, система океанических течений, которой я действительно гордился, и пятисотмильный скальный мост между континентами, который я возвел лишь потому, что геологи их ненавидят в той же степени, в какой антропологи обожают. Я наблюдал, как формируется штормовой фронт в зоне экватора, как он движется на север, рассеивая свой влажный груз над океаном. Одна за одной, по мере моего приближения к планете, ее частично затмили луны — Флопсус, Мопсус и Каттонталус.
Я вывел «Модель-Т» на длиннющую эллиптическую орбиту, за пределами самой дальней из лун и, как я надеялся, за пределами действия всех обнаруживающих устройств. Потом я занялся делом — подготовкой спуска, как моего, первого, так и последующих спусков уже самого корабля.
Наконец, я выверил настоящее положение «Модели-Т», включил таймер и немного соснул.
Проснувшись, я сходил в латрину, проверил дрифтер и весь свой багаж. Приняв ультразвуковой душ, я оделся в черную рубашку и черные брюки из водоотталкивающей противонасекомной синтетики, название которой я никак не мог запомнить, хотя компания по ее производству принадлежала мне. Затем я застегнул ремешок мягкого кожаного пояса. Две его пряжки могли в случае необходимости превратиться в ручки проволоки удавки, спрятанной в центральном шве ремня. Потом я обулся в тяжелые армейс