десятилетия – Джаспер с друзьями называли вызванную этими фильмами эрекцию «стояк машины времени». На стене в классе висел постер с художественной реконструкцией самки человекообразной обезьяны. Она тоже возбуждала Джаспера. Про себя он шутил, что это тоже стояк машины времени – если вернуться в очень далекое прошлое, когда еще не было людей, которые могли вызвать возбуждение, а только человекообразные млекопитающие, ставшие генетическими предками человеческого рода. Но ему так и не удалось придумать достаточно остроумного названия, чтобы признаться в этой фантазии товарищам. Например, «Стояк машины времени на максималках» звучало так, словно дело было не только в максимальном перемещении во времени, но и в интенсивности эрекции – и так далее.
Он снова посмотрел на дельфина, в его глаза, и испытал облегчение, заметив легкое движение. Он не убийца! Но дельфин все равно выглядел необычайно сонным, как будто его чем-то обкололи. Джаспер попытался вспомнить все образы дельфинов – и настоящих, и тех, что были в мультиках, даже песчаные скульптуры. Ни один не был сонным. С дельфином что-то было не так. Может быть, он умирал. Или было какое-то более обнадеживающее объяснение? Может, дельфин просто хотел подремать? Дремлют ли дельфины? Джаспер обхватил его крепче, неловко удерживая, как гитару, слишком тяжелую, чтобы на ней можно было играть, и подумал, что мог бы покачать животное вперед-назад, как укачивают на руках младенцев. Тогда, как только дельфин уснет, Джаспер мог бы уйти. А дельфина бы унесло в море, как упущенную доску для серфинга. Может быть.
«Стоп, – сказал Джаспер, – Нет. Нет!» Он почему-то до сих пор не обращал внимание, – если и было больно, то он не заметил, – что его запястье кровоточит. Сильно, как в фильме ужасов. Из мест, где кожу проткнули конусообразные зубы, безостановочно текла ярко-красная кровь. Проколы казались бездонными.
Возможно, в беде был сам Джаспер, и не только из-за ран. В конце концов, почему дельфин вообще набросился на него? Болеют ли дельфины бешенством? Не передается ли через их слюну ЗППП?
Однажды отца Джаспера укусил коричневый паук-отшельник. Это случилось как раз после того, как мать от них ушла. Джаспер тогда учился в средней школе. Им не пришло в голову сохранить образец. Отец проявил недюжинную энергию, расправившись с пауком, – прихлопнул его несколько раз подряд, а потом испачканной подошвой ботинка нарисовал мокрую улыбающуюся рожицу на цементном полу гаража. Дело было в конце весны, около восьми часов утра в субботу. Отец выпил восемь банок пива и, меняя с Джаспером масло в седане, выкрикивал под рождественские гимны, игравшие на проигрывателе: «Джингл беллз! Пошла ты нахрен, Дениз! Весь город знает, что ты потаскуха! Джингл беллз! Джаспер, разве нам не весело?» К полудню они оба лежали в машине и слушали радиостанцию, транслирующую кантри, и отец то терял сознание, то приходил в себя. Джаспер и сам изрядно набрался: за пару часов песенного марафона он понял, что, если приложиться к пиву, отец не станет его останавливать. Джаспер был достаточно пьян, чтобы пойти и попробовать заговорить с одной из живших по соседству девушек, Саванной, которая все время отдыхала во дворе в бикини, чаще всего – с подругой, тоже одетой в купальник. Обычно они загорали или брызгались друг в друга из шланга. «Она одна из тех девушек, которых ты не должен приводить к нам домой», – однажды сказала ему мама. А теперь домой нельзя было пускать маму, странное дело. Джаспер оглянулся, прикидывая, не нужно ли перед уходом попытаться установить вентилятор, чтобы дуло папе в лицо, и увидел, что отцовская икра раздулась раза в четыре и приобрела неравномерный венозно-синий оттенок. По лицу отца стекали струйки пота; его тело пахло как пахнет мокрая дворняга.
В больнице выяснилось, что необходимо знать точно, кто именно его укусил. Медсестры пытались показывать одурманенному отцу Джаспера фотографии различных пауков, но пользы от этого не было никакой. («Меня бросила жена, – отвечал он, – и она не вернется»). Они начали экспериментировать, но ткани отмирали быстрее, чем должны были. На следующий день врач пришел, чтобы прочитать нотацию: «Если бы вы догадались сунуть образец в банку, нам было бы намного легче. И если бы вы не напились». Отцовская икра выглядела так, словно ее на треть обглодали. Как будто он в последний момент вырвался из рук каннибала.
Вдруг Джасперу показалось, что дельфин писает на него. Тот явно совсем расслабился.
Джаспер взглянул в сторону берега. Было неразумно отпускать агрессивное животное, которое только что обменялось с ним патогенами. Животное нужно было проверить. Кто знает, что Джаспер мог от него подхватить? Удастся ли запихнуть дельфина в багажник? Привязать к крыше машины веревкой? Отвезти прямо в отделение неотложной помощи?
Странный выдался день. Его карму, в которую он на мгновение поверил, подпортила встреча с Родинкой – казалось, будто его вина была не в том, что он разбил ей сердце или украл у нее деньги, а в том, как он вел себя с ней сегодня в мотеле. Джаспер и так чувствовал себя из-за этого неважно, а теперь еще эта история с дельфином. Чем раньше он доберется до берега, тем раньше начнется новый день, и, когда он проснется, удача снова вернется к нему.
Ни на одной тренировке он не уставал так, как пока тащил дельфина к берегу. Животное, казалось, весило тонну, Джаспер кряхтел: он очень устал от драки. Сколько они боролись? Он понятия не имел. Джаспер замедлился и посмотрел вниз.
Дельфинья спина блестела, как зеркало, – так сильно, что Джаспер увидел собственное отражение в серой коже. Свое искаженное лицо с приоткрытым – он тяжело дышал – ртом. Джаспер отшатнулся. Он выглядел старым.
Настолько старым, что отражение никак не могло ему принадлежать: он видел свое будущее. Оно было прямо там, на скользкой глади дельфиньего тела. Это отражение коверкало вечно молодой автопортрет, который разум Джаспера положил в основу его личности. Несмотря на вес животного и собственное кровоточащее запястье, Джаспер чувствовал, что не может отвести взгляд.
Почему он увидел себя таким? Это какой-то знак? Как это понимать?
Когда он наконец поднял глаза, они с дельфином были уже не одни. Перед ним по линии берега выстроилась стена людей, все они тянули руки вверх и к нему.
У каждого в руке был мобильный телефон Гоголя, на который они делали фотографии и снимали видео. «Ты спас дельфина!» – выкрикнула женщина.
Джаспер выгнул бровь. Его плечи свело от напряжения.
– Ничего особенного, – сказал он.
5
Как только за Хейзел закрылась входная дверь, ей захотелось пройтись вокруг дома и оглядеться. Может, удастся куда-нибудь забиться и прожить на пару часов подольше? Хотя в ее случае варианта прожить подольше, скорее всего, не предполагалось. Когда пару месяцев назад она заикнулась при Байроне о переезде, он посмотрел на нее очень страшно. Почти отчаянно: «Ты представляешь, что мне тогда придется сделать? Ты правда хочешь, чтобы я пошел на крайние меры?» «Недопустимо», – сказал он ей. В переводе с байронического это означало, что хуже расклада быть не может.
И вот она здесь. Может, потому что все еще оставался мизерный шанс, что он ее не убьет? Хотя вряд ли. Конечно, сам он никого убивать не станет. Уж точно не своими руками. Хейзел было даже забавно представлять Байрона, в начиненном гаджетами костюме как с обложки «Wired», у выцветшего на солнце американского флага позади изгороди отцовского дома за таким тривиальным и неавтоматизированным занятием как удушение ее голыми руками. Пока он ее душил, она могла бы даже рассмеяться ему в лицо, ведь это было так на него непохоже. А сразу после убийства ему пришлось бы помучиться со сбоем распознавания эмоций. На самом деле ей стоило опасаться чего-то вроде микродрона-убийцы. Жужжащей штучки, похожей на пчелу, которая впрыснет ей химический яд прямо между глаз. Непросто будет убедить папочку, что ей всерьез стоит бояться чего-то такого. Но это и есть стиль Байрона. Точка.
А ей ведь правда не хотелось умирать. По крайней мере, вот так. Правда, перспектива и дальше исполнять роль постоянной аудитории Байрона и быть подопытной в его экспериментах подкинула ей монетку, которую можно нигилистично подбросить: орел – она умрет, решка – проживет самую жалкую жизнь. Но Хейзел все равно надеялась, что после долгих лет внешней и внутренней слежки и сожительства с человеком, которого она привыкла одновременно бояться и ненавидеть, жизнь без постоянной тоски уже принесет удовлетворение или что-то близкое к нему. Ей хотелось прожить подольше, чтобы увидеть, какая она, независимая жизнь с ее радостями и трудностями, которую она могла бы прожить, если бы не сбежала тогда к Байрону. Если бы ей хватило ума сказать: «Богатство – это, конечно, соблазнительно, но какой-то ты слишком странный; я, конечно, тоже, но что-то тут не так. Есть у меня нехорошее предчувствие насчет этого „нового этапа отношений“, как будто меня ждет что-то чуждое и враждебное, о чем я пока не могу знать».
Хейзел отвернулась от двери и открыла глаза, до этого она на всякий случай зажмурилась: а вдруг прямо сейчас кто-то или что-то бросит флакончик с быстродействующим ядом прямо ей в лицо.
Вместо этого перед ней предстало что-то вроде сценки из мюзикла про провинциальный городок. Стариковский, но достаточно крупный. Пенсионеры, должно быть, вышли смотреть закат, и закат был хорош. Лучи солнца оказывали омолаживающее воздействие. Они красили их седые волосы в каштановый, укладывали на лысые головы здоровый золотистый загар. Старички как по команде остановились, посмотрели на нее и помахали. Она как будто приземлилась в пенсионерской стране Оз с передвижными домами.
Пожилых людей, которые собирались вокруг нее, одновременно интересовало и отпугивало то, что она относительно молода. Она видела, что из дальних домов к ним подходят новые старики.
Она как будто должна была выступить с речью, объявить выборы губернатора. Наконец один старичок нарушил тишину и крикнул ей: