Ситуация его тревожила. Неожиданно рядом с его плечом что-то шевельнулось – он подумал, что это голубь или крыса, или, возможно, какой-то вид, представляющий собой гибрид голубя и крысы и водящийся исключительно в этом мусорном контейнере. Оказалось, что это был вымазанный чили хот-дог, скатившийся по стенке смятой банки из-под газировки. Пару раз глаза Джаспера начинали косить, и пятна на внутренней стороне контейнера принимали форму пятисантиметровых тараканов. Но когда обезвоживание достигло той степени, когда в его мозгу начала сама проигрываться кинолента видений, стало намного легче.
Когда часы наконец запищали, он представлял, как спит, покачиваясь на надувном плоту в бассейне рядом с арендованным домом, его волосы каким-то чудом отросли до своей прежней длины, и Белла будит его, сдвигая холодным мокрым носом густую прядь, упавшую ему на щеку и глаза, и – почему бы нет? – игриво касается его соска, прежде чем отплыть, приглашая его нырнуть в воду и присоединиться к ней.
В сумерках в медицинском центре океанариума в окружении оборудования для работы с морскими млекопитающими Джаспер чувствовал себя рабом, бегущим по сельской больнице в параллельном мире, похожем на «Планету обезьян», – только этим миром правят не приматы, а дельфины: на висящих на стенах постерах была схематически изображена анатомия дельфинов, а не людей; смотровые столы заменяли прямоугольные, похожие на ванны, углубления в полу со сливными отверстиями и со смесителями сверху.
Джаспер никогда не увлекался БДСМ. Он слишком плохо переносил физический дискомфорт, чтобы быть мазохистом, а роль садиста противоречила его профессиональным инстинктам: он получал выгоду, обращаясь с людьми лучше, чем, как он считал, они заслуживали, относился к ним с такой заботой и нежностью, чтобы они поверили, что нравятся ему – или даже что он влюблен – намного сильнее, чем на самом деле. Но сейчас Джасперу было приятно представлять тот страх, который он испытывал бы в этой параллельной вселенной, если бы сбежал из резервуара для содержания людей, попытался спрятаться от преследующих его дельфинов и ждал, пока они его найдут и, возможно, даже будут пытать.
Наконец он нашел подъемник, лежавший не на обычном месте, а убранный в нишу. Он добродушно пригрозил ему пальцем, как будто родственнику с Альцгеймером, который по неосторожности ушел не в том направлении, и принялся собирать все необходимое.
Подъемник для перемещения хранили так, что он напоминал сложенную гладильную доску на колесиках. Джаспер обернул ее верхнюю часть простыней, прикрывая металлическую раму и ярко-синие тканевые чехлы, затем замотал простынями себя, словно мумию, закрывая руки и ноги, но сохраняя возможность свободно двигаться. Не прикрытыми остались только глаза и нос, которые все равно будут обращены вниз. Он предполагал, что лучшее решение проблемы с камерами – совершать одно быстрое движение за раз, а затем минуту сохранять совершенную неподвижность. Каждое движение должно было длиться не больше мгновения. Он приоткрыл наружную дверь ровно настолько, чтобы рама подъемника проскользнула боком, колесами к стене, затем досчитал до шестидесяти и так быстро, как только мог, уложил ее плашмя на землю. Еще через минуту он вышел за дверь сам и замер, прижавшись к стене здания и почувствовав, как подпрыгнул желудок, когда приоткрытая дверь закрылась за ним. Теперь он снова был снаружи, под взглядами камер.
Через минуту он присел на корточки. Еще через минуту – распластался на подъемнике. Наконец, оттолкнувшись от двери медицинского центра, он, как серфер, выкатился из зоны видимости камеры над входом и только тогда поднялся, чтобы снять с себя простыни и в укрытии собрать подъемник. Джаспер почти не заметил, как проделал остаток пути, толкая подъемник вдоль деревьев до зрительного зала: он оказался в помещении с аквариумами неожиданно для себя. Дельфины в воде не издавали ни звука: они спали.
Он с трудом мог вынести это зрелище – лицо его возлюбленной, спящей и уязвимой.
Он подружился с дневным сторожем, чтобы получить как можно больше информации. Однажды Джаспер купил ему кофе, послушал в его пересказе шутки его товарищей из лиги по боулингу («Что одна ягодица сказала другой? Вместе мы сможем остановить этот поток дерьма!»), по-братски клал руку ему на плечо, когда тот смеялся, наклоняясь вперед, и смог изучить на экране панели управления зону охвата камер. После модернизации на территории бассейна образовалось слепое пятно. Передний край новой секции не попадал в поле зрения камер, и Джаспер собирался подманить сюда дельфинов сардинами и, пока они в неистовстве ни о чем другом не смогут думать, надеть рукав подъемника на Беллу. Он понятия не имел, пройдет ли все гладко или нужно будет приложить усилия. Ему просто нужно было, чтобы она оказалась в рукаве – он вытащит ее из воды, и потом до его машины останется не более трех минут ходьбы, только вот ее двухсоткилограммовое тело не так-то просто передвинуть. У подъемника был намордник, и мысль о его использовании Джаспера отвращала (он гадал, нельзя ли будет просто кормить ее по пути к машине, чтобы она не шумела?), но до тех пор, пока они благополучно не вернутся в его квартиру, осторожность была необходима. Он покрыл стены ванной звукоизоляционной пеной и потратился на несколько шумовых аппаратов Гоголя, помехи которых, как он надеялся, заглушат ее тревожные крики.
Но в своем плане он не учел красоту ее спящего тела. Когда Белла спала, казалось, что ее глаза прикрыты от удовольствия, а мягкий изгиб ее носа выглядел так, словно она благосклонно улыбалась трудящемуся над ней любовнику. Джаспер незамедлительно ощутил пульсирующую эрекцию – он этого ожидал, но сила возбуждения привела его в замешательство: дельфины покачивались на воде, как яблоки соблазна, и его тело отказывалось понимать, почему оно не может получить удовлетворение прямо сейчас, ведь это не заняло бы много времени. Джаспер попытался игнорировать возбуждение. Он подошел к холодильнику, наполнил большие ведра рыбой и поставил их на крутящуюся платформу подъемника. Ходить было тяжело. Не глупо ли пытаться следовать плану, когда влечение так мешает, – особенно если лекарство было таким простым и очевидным?
Да, подумал он, в идеальном мире они с Беллой убрались бы отсюда как можно скорее. Но почему бы не задержаться на минутку и не облегчить свое положение? Когда дельфины так близко, когда их и Джаспера не разделяет стекло, ему потребуется не больше времени, чем на чих. Джаспер залез на лесенку бассейна, чтобы вид был лучше (что ему едва удалось на четвереньках: вся нижняя часть его тела была надежно обездвижена) и обнаружил, что решение, казалось, только его и ждало: дельфин (не Белла, а Свен – на биографическом стенде в зрительном зале его характер описывался как «задумчивый») спал у самого бортика бассейна, словно подводная лодка на якоре.
Когда ушла мама, первые несколько месяцев его отец пытался найти спасение в религии. Они часто ходили в церковь, и теперь Джаспер вспомнил притчу о больном человеке, который, проходя мимо Иисуса, прикоснулся к его плащу и тотчас исцелился благодаря вере. Сейчас, рядом со Свеном, Джаспер понял: все, что ему нужно сделать, чтобы вылечиться, это прикоснуться членом к коже Свена.
– Ты что, прикалываешься?
Голос исходил одновременно из ниоткуда и отовсюду – это, несомненно, был голос бога.
Он вывел бога из себя. Ни разу, ни одним своим мошенническим романом он не возмутил бога настолько, чтобы тот явился. Но, видимо, подумал Джаспер, он наконец перешел черту.
Потом он понял, что включился свет. Мозгу Джаспера потребовалось несколько мгновений, чтобы перезагрузиться – как перегревшемуся ксероксу. Все, о чем он мог думать, и все, что он видел, – это пронзительная яркость. Но когда он наконец осознал происходящее, он понял, что все очень плохо. О черт. Его застал Малыш.
Надетая на кого-нибудь другого, хипповская рубашка Малыша свидетельствовала бы о пацифизме, но растянутая на его широкой груди, особенно в сочетании с его нынешним выражением лица, она придавала Малышу вид злодея, наделенного сверхъестественными силами. Переплетающиеся красные линии казались не узором на одежде, а мышцами вокруг червоточины в центре живота. Джаспер почти ждал, что из нее вылетит огненный шар.
Малыш, как полицейскую дубинку, сжимал длинную деревянную флейту.
– Я понимаю, люди иногда злятся на существ, за которыми по долгу службы должны присматривать, – сказал он. Он подошел ближе, сдержанно похлопывая флейтой по ладони. – И это нормально. Все чувства имеют право на существование. Но действия – нет. Действия – неприемлемы, и ты переступил черту. Ты не первый из моих подчиненных, кто сорвался. Один парень нарисовал свастику на лбу керамической белуги в морских садах. Но мочиться в дыхало дельфина – не просто подростковая выходка. Это пытка. Ты представляешь себе, каково будет этому невинному созданию, чья жизнь в неволе, возможно, и так довольно печальна? Он будет мучиться, как будто его топят. И, должен сказать, насколько мне известно, даже когда наше правительство прибегает к самым чудовищным и незаконным варварским действиям, они используют воду, а не собственную мочу. Насколько я знаю. Так что, если подумать, ты еще хуже, чем американское правительство. Я понимаю, насколько неприятно это будет слышать, но я должен сказать тебе как одно живое существо другому: думаю, это тревожный звоночек. В штате океанариума есть психолог. Если ты согласишься сходить к нему…
Джаспер выпрямился, и глаза Малыша вылезли из орбит.
– Я люблю дельфинов, – смог выдавить из себя Джаспер.
– Я бы попросил тебя надеть штаны, – сказал Малыш. Его голос переполняла настороженность и легкий страх – он сомневался, что Джаспер согласится.
– Охрана знает, что я здесь, – продолжил Малыш. – Меня сюда сегодня привело альтруистическое беспокойство о твоей безопасности, приятель. Ты забыл погасить свет и запереть дверь отделения технического обслуживания – то есть, я так подумал, когда они все проверили и обнаружили, что отделение открыто и там горит свет. Поскольку у тебя нет мобильного телефона, я заволновался и решил удостовериться – просто на всякий случай – что ты не ударился головой и не потерял сознание от холода в бассейне – или что-то в этом роде. Да, я случайно оказался свидетелем того, что ты не хотел бы, чтобы я видел; у нас, конечно, есть кое-что общее, но меня сюда привели