Не байдарку. Женщины остановились и вертикально поставили на песок свою ношу. Она напоминала заднюю половину водолазного костюма. Вместе женщины вынули мужчину из коляски и надели на него костюм, как надевают чехол на мобильный телефон.
Теперь мужчина стоял прямо. Он пронзительно свистнул, и беспилотный скутер примчался по воде на большой скорости и с не заглушенным двигателем остановился у его ног, как хорошо выдрессированная собака. Мужчина залез на скутер. Сколько лет было этому человеку? Восемьдесят пять? Женщина в бикини, толкавшая инвалидное кресло, села на скутер следом, и мужчина наклонился, чтобы она могла забраться ему на плечи. Другие женщины тоже присоединились: шагнув из своих медицинских халатов, сбросив защитные очки на песок, они прижались к мужчине так, что получился бутерброд. Скутер съехал в воду, и почему-то сквозь шум мотора, даже когда они отъехали далеко, был отчетливо слышен их дружный смех.
«Возможности завтрашнего дня могут стать доступными уже сегодня, – вдохновлял голос за кадром. – Приезжайте в „Биотехн Медикал“, и будущее поможет вам. „Биотехн“ – это дочерняя компания „Гоголя“».
13
Хейзел заехала в дом и застала папу сидящим на диване между Дианой и еще одной куклой, тоже рыженькой.
– Стучаться надо! – крикнул он.
– Ты мог запереться, пап, – Хейзел остановилась, обернулась, незаметно достала пачку купюр из штанов и положила ее на кофейный столик. – У меня тут наличка. Хватит примерно на год аренды. Но у меня есть предложение получше: я забираю тебя в клинику Байрона. Спасибо, конечно, что ты пытался меня не волновать, и, если хочешь, мы можем не обсуждать эту тему. Можешь просто собрать вещи и сесть со мной в машину. Всю дорогу мы будем болтать о погоде, бейсболе или составлять подробный, пронумерованный список того, в чем я тебя разочаровала. О раке я не скажу ни слова. Я могу провести с тобой все дни от рассвета до заката или оставить тебя в покое, меня устроит любой вариант. Я буду приходить так часто или так редко, как ты скажешь. Можешь делать все, что захочешь.
– Конечно, могу, Хейзел. Это, черт возьми, моя жизнь!
Она смотрела на него, уютно устроившегося между Ди и второй куклой, и ее поразило, что выражения кукольных лиц оставались по-прежнему игривыми и беззаботными, несмотря на то, что при них обсуждали. Они как будто приехали в чужую страну, почти не зная местного языка, и неверно истолковали разговор как простую болтовню ни о чем или намеренно пытались поддержать праздничное настроение на вечеринке, хотя назревал конфликт.
Может быть, стоит поговорить об этом с Байроном. Гоголь, несомненно, мог бы создать секс-куклу, лицо которой изменялось бы в зависимости от того, что происходит вокруг. С другой стороны, идея все-таки была хуже некуда. К горлу подступила тошнота, когда Хейзел подумала, что люди захотят купить куклу, которая выглядит расстроенной, если на нее кричат, или куклу, которая может плакать.
– Согласна, жизнь твоя. Так, может, спасем ее?
Он сдвинул очки на кончик носа и прищурился, как обычно делал, когда был чем-то очень озадачен. Еще подростком, она называла это выражение лица «канцлер Крот». В этот момент отец напоминал подземное существо, которому пришлось выбраться на поверхность по служебным делам, чтобы заполнить какие-то документы от имени своего вида, хотя его отвращало все, что он видел при дневном свете.
– Поэтому я ничего и не говорил, Хейзел. Подозревал, что ты захочешь сдать меня в какую-нибудь безумную лабораторию. Я не хотел, чтобы ты принимала это близко к сердцу, малышка. Даже будь мы с тобой ближе, я не гнался бы за вечной жизнью. Продолжать лечение я не собираюсь.
– То, что с тобой делали – детский сад в сравнении с тем, что еще можно сделать. Нельзя просто так сдаться и помереть.
Он улыбнулся, и для Хейзел это было больнее всего на свете. Лучше бы он закричал, что это не ее дело или что он, скорее всего, заболел только потому, что переживал из-за всех ее косяков. Он мог бы даже сказать ей, что только после смерти сможет наконец отдохнуть от нее, неудачницы. Все что угодно, что сохранило бы дистанцию, не позволило сблизиться с этим грубым человеком, за которого она, несмотря ни на что, не могла не переживать.
Дистанция – их обоюдный выбор. Он мог идти своим путем, а она – своим. Но от его улыбки, которая сближала их, она не могла защититься.
– Мишка-малышка, – сказал он. Ее замутило. Когда он в последний раз так ее называл? – Если чего-то слишком много – это тоже пытка. Это кино я уже смотрел. Я знаю, чем все закончится, и мне неохота снова это переживать. Я надеялся, что в твоей жизни что-то поменяется до того, как мои дела будут совсем плохи. Я не знаю, сколько мне осталось, но я хотел пощадить тебя. Как ты узнала?
Хейзел подумала было соврать: она хотела, чтобы он поверил, будто она догадалась сама, благодаря своему собственному уму.
– Байрон. То есть его шлем для сна, который я надела. Он диагностирует болезни у тех, кто рядом с тобой.
Он снова сделал лицо канцлера Крота.
– Понимаешь, о чем я? Мое время пришло. Мир, который имел для меня смысл, ушел на пенсию.
– Не стоит прощаться с жизнью только потому, что кто-то изобрел этот дурацкий шлем. – Хейзел хотела понять причину, почему он отказывается от помощи, причину, которую она могла бы принять, но она так ничего и не добилась. – Это из-за мамы? Из-за того, что ты видел, как ее лечили?
– Из-за того, что с меня хватит. Я хочу провести те немногочисленные дни, которые мне остались, в моем собственном доме в окружении красивых женщин. Или их дубликатов. Без разницы. Я никогда не отличался требовательностью.
– Хорошо, – сказала Хейзел. Она медленно выдохнула. Несмотря на то, что это означало для его здоровья, она с трудом сдерживала улыбку. Как же велико было облегчение, что ей не нужно возвращаться в Центр. – Я здесь ради тебя. И буду с тобой до конца.
Ее отец покачал головой.
– Я ценю твою заботу, Хейзел. Хотя и не считаю, что это разумно. Тебе всегда было трудно держаться подальше от неприятностей, но сейчас ты бьешь все рекорды.
– Папа, давай ты не будешь умирать в одиночестве.
«И выгонять меня из дома», – добавила она про себя.
– Хейзел, – он взял левую руку Ди и правую руку другой куклы, – я не останусь один. Вот для чего нужны девчонки. Познакомься с Рокси. Кстати, я считаю, что всем нам нужно выпить.
– Ты беспокоишься о том, что будешь плохо выглядеть? Не надо. Это здорово, что ты не механизм! Тела разрушаются… Вот что Байрон хочет остановить, но в разрушении есть что-то особенное. «Особенное» – не лучшее слово. Правильное? Закономерное? Может быть, даже благотворное? В том, что мы конечны. Тело, пролежавшее в лесу достаточно долго, превратится в ничто. Мы – гости, которые убирают за собой. В каком-то смысле это значит, что мы хорошие. А если не мы, то наши клетки. Мне не хочется, чтобы тебе было неловко. Я уверена, ты и в мыслях не допускаешь, чтобы я меняла тебе подгузник или что-то в этом роде. Но для меня это доказательство, что ты настоящий. Ты – не какая-то фабричная штамповка.
– Боже, Хейзел. Байрон реально промыл тебе мозги, да?
О да. Хейзел подошла к зеркалу на стене и уставилась в него. То, что она смотрела на свое отражение, значило, что через несколько часов она будет смотреть на Байрона.
Есть шанс, что папа передумает, когда ситуация усугубится. Она могла бы продолжать его уговаривать. Но он упрям, и прямо сейчас не сдвинется с места, поэтому она решила воспользоваться моментом и сказать Байрону, чтобы он шел куда подальше, ведь ей все равно скоро придется просить у него прощения – когда она позвонит сказать ему, что они передумали и готовы переехать.
– Байрон, – сказала она вслух, – ему не нужна помощь. Но спасибо за предложение. – В отражении на заднем плане Хейзел увидела, как расширились глаза ее отца.
– С кем ты там, твою налево, болтаешь? – затем он улыбнулся и спросил полушутливо. – Это зеркало ведь не какая-то шпионская камера, да? Байрон за нами не подсматривал?
Хейзел подумать боялась, что вытворяли в гостиной ее папа и компания.
– Не волнуйся, пап. Когда ты один, ты и правда один. По крайней мере, я так думаю. Я – совсем другое дело.
– М-м? Хейзел, ты несешь какой-то бред.
– Просто шучу, – сказала она. – Выкинь из головы.
У Хейзел возникло смутное желание вернуться в бар и встретиться с Ливером, но тут же представила, как он выходит на работу к могиле ее собственного отца, и она, передумав, решила просто отдохнуть от всего этой ночью. Улечься спать в гробу на веранде, пока ее умирающий отец спит в соседней комнате с двумя женщинами, которые никогда не были живыми.
Утром она постарается решить, как этот трындец разгребать. Что лучше: жить до конца дней под микроскопом Байрона за то, что об ее отце позаботятся? Или самоустраниться и заставить его экран померкнуть навсегда?
Была ночь, и теперь, когда ей не нужно было спать рядом с Байроном, ей даже захотелось помастурбировать. Но тогда он увидит ее и узнает все постыдные сюжеты, о которых она думает, чтобы скорее достичь оргазма. Он услышит, как она стонет. Она не могла не думать о будущем: когда она станет старше, мягче и, возможно, потеряет форму, он увидит ее обнаженное тело, одряблевшие контуры, самую сокровенную картину, предназначенную только для глаз, смотрящих сквозь призму любви. Он увидит все. И даже если однажды она встретит кого-то особенного, всех, с кем она сблизится, он увидит тоже.
Избежать слежки можно только исчезнув навсегда.
Хейзел проснулась со жгучим желанием вымыть отцу ноги и подстричь ногти на ногах – церемониально, по-ученически. Может быть, она все сделала неправильно. Может быть, вместо того чтобы бесить Байрона, занимаясь сексом с бывшими заключенными и скрываясь, ей нужно было принять святые обязанности и жить в самоотречении. Это не имело бы такого значения, как должно, так как Байрон знал бы, о чем она думает, знал, насколько она несчастна, знал, что ее мученическая жизнь – просто спектакль. Но разве это ничего бы не стоило?