– Я люблю тебя, Ари. И здесь ничего не изменишь.
– Макс…
Остановившись, он наклонился и что-то поднял с разглаженного водой песка – Ари с любопытством, проследила за его рукой. Как-то летом, когда ему было двенадцать, Кевин отыскал в песке кольцо с бриллиантом; родители до сих пор обожали вспоминать, как он пытался вручить его соседской девочке, чтобы про извести на нее впечатление.
– Вот, – Макс протянул ей на ладони кусочек зеленого стекла.
Песок и волны долго играли с изумрудным осколком, и его когда-то острые края сгладились, стали круглыми, гладкими на ощупь.
– Пляжные стеклышки… – вспомнила Ари. – Моя бабушка их собирала.
– Много лет назад кто-то, наверное, швырнул за борт бутылку кока-колы. – Он взял ее руку и положил крошечное, не больше медной монетки стеклышко ей в ладонь. – Мусор превратился в прекрасную вещицу – предмет коллекционирования. Удивительно, правда?
– Что удивительно?
– Как время меняет вещи.
– Ты это о нас с тобой?
Он кивнул, обратив к ней лицо с резко обозначившимися морщинками.
– Ты могла бы дать нам время, Ари. Дать время нашей любви.
Казалось, говорить больше не о чем. С его предложением все изменилось – он хочет все поставить по-своему; ему и в голову не приходит, что он сам может измениться.
– Я могу дать тебе все, что пожелаешь, Ари. – Макс сомкнул ее пальцы над стеклышком. – Мой дом, мою любовь, мое сердце. – Бездонные синие глаза не отрывались от ее глаз. – Но я не могу дать тебе свою жизнь, а море – это все, что я знаю и умею и что когда-либо знал. Отец оставил мне лодку, он умер от сердечного приступа, когда мне исполнилось шестнадцать, – и хиреющий третьесортный заводик по упаковке рыбы. С тех пор я всего добивался сам. Мать вышла замуж во второй раз и забрала сестер с собой в Бостон. А я остался здесь и работал как мог и как научил меня отец. Только это у меня тогда и было – только это есть и сейчас.
– Это неправда.
– Посмотри на меня, Ари. Я – Макс Коул, рыбак. Ни мудреное электронное оборудование, ни новейшие суда, ни дорогие дома не изменят этого факта. Тебе придется принять меня таким, как я есть, – или не принимать вовсе.
Она протянула было руку, чтобы вернуть ему стеклышко.
– Ну, нет! Пусть останется у тебя. Называй его талисманом… воспоминанием – как угодно. О… как ты говорила тем вечером, в Ньюпорте?
– Последний легкий роман в истории человечества, – прошептала она.
– Да-да, «последний легкий роман в истории человечества», – повторил он с горечью. – Ты только вспомни, я готов был, черт возьми, мир перевернуть, чтобы превратить его в нечто большее.
Он прав, этого ей так просто не забыть, Ари почувствовала себя виноватой. Возвращаясь к своему месту, они объявили молчаливое, тревожное перемирие. День окончательно испорчен, даже холодное яблоко не подняло Ари настроения.
– Я вернусь следующим летом. – Провести бы ладонью по его спине, ощутить впитанное кожей тепло…
– Не хочу я больше летних романов, Ари. И не намерен остаток жизни провести подобным образом.
– Хорошо, – она понятия не имела, зачем говорит так, ведь на самом деле, ничего хорошего, – тебе и не придется. – Вздрогнув, сделала глубокий вдох. – Роман окончен.
– Объявляется посадка на рейс двести восемьдесят один до Чикаго! Всех пассажиров просим пройти таможенный контроль. Повторяю: объявляется посадка на рейс двести восемьдесят один до Чикаго!
Ари перекинула сумку через плечо и повернулась, надо проститься с родителями. Пегги промокала платком заплаканные глаза, у Расти был такой вид, будто он вот-вот разрыдается вслед за женой.
– Ну-ну, мам! – внезапно охрипшим голосом взмолилась Ари. – Ты же ко мне скоро приедешь, ты обещала!
Пегги молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова от душивших ее слез.
– Черт бы побрал эти аэропорты, ненавижу их! – Расти крепко сжал дочь в объятиях.
– Никогда, никогда не думала, – всхлипнула Пегги, – что ты уедешь! Что скажет капитан?
Ну, в последние десять дней у него хватило времени сказать все, что он хотел. Со всей независимостью, на какую была способна, Ари вскинула подбородок.
– Ему известна дата моего отлета, мама.
– Последние новости от «Миллион» были из каньона Тома, – вставил Расти. – Правда, не знаю, удался ли улов.
– Я лучше пойду, – выдавила Ари, чувствуя, что справится со своими эмоциями лишь до тех пор, пока родители не скроются из виду. – Ты не хочешь, чтобы мы подождали до вылета?
– Я вас очень люблю, – только и смогла проговорить она на прощание.
Пока протискивалась сквозь переполненный зал аэропорта, комок в горле вырос, пожалуй, до размеров бейсбольного мяча. Она постояла немного в очереди у таможни и, пройдя в зал для вылетающих, задержалась у стеклянной стены – не появился ли высокий темноволосый мужчина с синими, как океан, глазами. Страшно хочется, чтобы пришел попрощаться, – она сама не представляет, как отреагировала бы, приди он в самом деле. Нет, уж легче так! Окончательный разрыв – и мгновенное бегство. И все же глаза ее не отрывались от зала ожидания, пока не прозвучало объявление, что посадка окончена.
Вот она и улетела, конец. Макс стоял за рубкой рулевого на «Миллион» и смотрел вниз – на горы рыбы, готовой к сортировке или к возвращению в море. Громкие крики морских чаек, предсмертные судороги множества рыбин, монотонное жужжание мотора в 835 лошадиных сил – всего этого он как-то не замечал. «Она улетела, ее здесь нет…» – только это проносилось у него в голове. Он все повторял и повторял эти слова – в унисон со скрипучим голосом гидравлической лебедки, безостановочно, час за часом тянувшей сети.
Он мог бы быть дома, мог бы задержать ее, – если бы не аппендицит Джерри… Да нет, это вовсе ничего не значит. Ари с самого начала ясно дала понять; никаких обязательств, никаких сожалений, никаких рыбаков. Она сделала свой выбор, он сделал свой, – значит, конец всему.
Макс вернулся назад, в тесноту душной машинной рубки. Засунув руки в карманы брезентовой куртки, он молился лишь об одном, чтобы боль ушла как можно скорее.
К разнице во времени в два часа долго привыкать не пришлось. Ари поднималась рано, проглатывала ленч в десять, а к половине десятого вечера уже зевала. Дни текли длинные, переполненные факультетскими собраниями, бумажной работой, новыми классными планами и расписаниями; встречи с друзьями как-то не очень разнообразили жизнь.
За всю осень она ни слова никому не промолвила о Максимилиане Коуле. Куда проще собирать по кусочкам свое разбитое сердце, если при этом нет зрителей и ничья жалость не нарушает тяжелого процесса выздоровления – все равно придется через него пройти. Любоваться видневшимися на горизонте Скалистыми горами времени не хватало. Ясные, зябкие рассветы Монтаны – от них лишь покрываешься мурашками, когда бежишь на работу; огромное звездное небо ничуть не помогает уснуть, когда, измотанная за день, падаешь, наконец, в постель. В самых страшных своих предчувствиях она вообразить себе не могла такой боли.
Телефон зазвонил в тот момент, когда Ари вручила гостинцы Хэллоуина[3] последнему из посетителей: среди них оказались на этот раз крошечный розовый кролик, страшенный монстр, самый настоящий скелет и причудливый то ли рокер, то ли панк, то ли то и другое вместе. Было, как всегда, раздолье для детей, и ребятишки начали звонить в дверь, едва сгустились сумерки.
– На здоровье! – крикнула она еще раз на прощание и побежала через малюсенькую гостиную к дивану: закончив разговор в прошлый раз, бросила переносной телефон на подушку.
– Алло!
– Ари, слава Богу! – раздался голос Пегги.
– Что случилось? – У Ари похолодело в животе, пока она дожидалась ответа Пегги. – Что?
– Макс, дорогая. Мы подумали – ты должна знать…
– Знать что?
Заговорил Расти по параллельному телефону.
– Дело в том, солнышко…
Продолжала скороговоркой Пегги:
– Разразился очень сильный шторм, и «Леди Миллион» пропала.
– А Макс?
– На борту. Вместе с Джерри.
– Когда?
– Уже два дня, – ответил отец. – Но надежда не исчезла. Оба парня – отличные моряки и знают, что делают.
Кому же не известно – это вовсе не гарантирует, что они останутся в живых. Но больше отец ничем не мог ее успокоить, и она была благодарна ему за ту крошечную надежду, что дарили его слова.
– Да, Макс всегда знает, что делает. – Она бессильно опустилась на диван.
– Мы подумали, что ты должна знать, – повторила Пегги.
То есть ты должна быть готова – вот что это значит. Голос раздавался как-то далеко-далеко, и Ари поняла: мать плачет и пытается это скрыть.
– Нам всем нужно сейчас молиться за этих ребят.
– Я чувствую себя такой беспомощной, – не удержалась Ари.
– Мы тоже, лапонька. – Расти пришел на помощь. – Но пока что больше ничего не остается, кроме как молиться за их счастливое возвращение. Мама правильно сказала.
– Вы позвоните мне сразу же, как только… будут новости?
– Конечно, – ответил Расти, – мы не отрываемся от радио.
Едва Ари положила трубку, снова звонок в дверь. На этот раз она не спешила открывать, с трудом поднялась с дивана, к ногам как мешки с песком привязали. Следующие полтора часа она раздавала леденцы и шоколадки, надеясь, что соседские ребятишки не заметят ее ненатуральной улыбки и дрожащих пальцев.
Позже, когда все дети неподалеку от нее отметили, наконец, Хэллоуин, Ари взяла телефон с собой в постель и отвечала всем звонившим друзьям, что ждет из дому срочного сообщения; от всех предложений о помощи, о встречах отказалась. Непроверенные тетради грудой лежали рядом, а она свернулась в постели калачиком, пристроив телефон в двух дюймах от руки.
Представить Макса мертвым невозможно. Нельзя позволять себе и думать о том, что Макс, Джерри и вся команда «Леди Миллион» нашли свою смерть в мрачной океанской пучине. Ари не плакала, не ела, с постели вставала, только чтобы заварить очередной чайник мятного чая или принять душ. Не смотрела на себя в зеркало – в страхе, что отражение выдаст ей всю правду и придется лицом к лицу столкнуться с горькой реальностью очередной потери.