»[230]. В страшную зиму 1942–1943 гг. также голод поставил на грань катастрофы все партизанское движение[231]. Тогда все отряды оказались сосредоточенными в лесах Крымского заповедника в наиболее труднодоступных заснеженных верховьях горных речек Аракча, Пескура, Ускулар, Донга и Писара на северных склонах Главной гряды Крымских гор. В радиограмме П.Ямпольского В.Булатову за 17 февраля сообщено: «Наличие людей на 17 февраля – 266 человек, из них в дальних разведках -32, небоеспособных – 20. Наши потери с 25 октября 1942 г. (дата активной эвакуации партизан из леса – Авт.) – 167 человек, из них: в боях 37, диверсиях -1, разведках – 3, продоперациях – 59, умерших от голода -57, расстрелянных -10» [232].
Но и с началом весны 1943‑го, холодной и обильной снегом еще в начале апреля, партизаны (особенно в лесах Крымского заповедника, фактически блокированного карателями из добровольческих батальонов) сильно голодали. Началась снова смертность, увеличилась заболеваемость алиментарной дистрофией. В сложившейся тяжелой обстановке бойцы и командиры обессилели и стали утрачивать остатки веры в то, что Большая земля имеет желание и в состоянии им помочь. Об остроте ситуации красноречиво свидетельствуют записи в дневниках партизан, сделанные в эти дни: «… В глазах темно, если сегодня не сбросят продукты, будет решаться вопрос – жить нам партизанам или нет» (А.Д. Махнёв); «Голод валит с ног все больше и больше людей! Что делать? Положение кошмарное...» (Л.А. Вихман); «…Рынковский подошел со слезами: «Майор, возьмите мои документы, медальон и сберкнижку и отошлите на Большую землю во Владивосток дочке. Я себя дешево не отдам. На случай нападения лягу и буду бить их, гадов, до последнего патрона, последним покончу сам себя,» – отдал и заплакал. Я его успокоил, что до вечера твои документы возьму, а вечером будет сброска, ты покушаешь и я документы тебе верну…» (И.П. Калугин) [233]. Лишь 16 апреля советский самолет сбросил четыре парашютных мешка с продуктами. Все, кто мог передвигаться, рванулись на их поиски, и нашли все. Одна гондола оказалась разбитой. Удержать отчаявшихся бойцов было невозможно. Как отметил в дневнике Д.Ф. Ермаков: «Утром сбросили 4 парашюта. Один парашют разбомбили Сермуль, Алексеенко, Карякин, Лаврентьев, Молочников и др. Муку брали Юдин, Татарин и Палажченко […]»[234] На узком совещании командования (Р. Мустафаев, Д. Ф. Ермаков, И.П. Калугин и И.И. Витенко) по поводу происшедшего решили: поскольку парашют «бомбили» уважаемые партизаны и даже два политрука групп – М. Молочников и А. Палажченко, – никакого дела не возбуждать, но провести с ними воспитательную беседу и лишить положенной бойцам доли из сброшенных продуктов. Вообще же за разворовывание или утаивание продуктов с партизанами разбирались очень жестоко, за воровство – расстрел.
Даже исанские интернационалисты, заброшенные весной в крымский лес в качестве инструкторов по минно-взрывному делу и находившиеся при постоянном внимании командования, отмечали: «В конце апреля 1943 г. наш каждодневный рацион состоял из листьев деревьев, коры, травы и т. д. Трудности, которые пережила наша группа с апреля 1943 г. невозможно описать. В течение 3 месяцев нам в равной степени приходилось бороться против немцев и голода; изолированные в глубоком тылу противника члены группы умирали один за другим, и среди них мой дорогой друг каталонец Альфонсо Гасулья. Всю ночь 30 мая я[235]провел подле него, опасаясь, что он не дотянет до рассвета. Кишечная инфекция, вызванная тем, что мы ели коренья и траву, уже убила многих товарищей. Теперь она убивала его. В 4 часа утра 31 мая мой незабвенный товарищ умер у меня на руках…Вскоре Роке оказался в госпитале в Сочи. Там он узнал, что в лесах и на тропах Крыма – этого незабываемого края, «в боях и в невзгодах», потерял в весе 25 кг. Мой вес был 47 кг. Кожа да кости»[236].
В дальнейшем, в связи с разрастанием партизанской войны и переходом большой части местного населения горных и прилесных деревень, изменениям в отношениях с добровольцами из числа татар (часть которых перешла на сторону партизан), а также усиления снабжения, голод отступил, но по воспоминаниям партизан, сыто жить не приходилось[237]. Особенно во все периоды борьбы ощущался недостаток соли, добывать которую выделялись специальные группы[238].
Конечно, голод вызывался как отсутствием постоянного снабжения с Большой земли, так и отношением с враждебным населением прилесных деревень, и в сознании партизан был накрепко связан с разгромом продовольственных баз в конце 1941 – начале 1942 г. когда партизанское движение Крыма утратило более 60 % продовольствия и средств МТО, что не позволило партизанским районам и отрядам функционировать без посторонней помощи.
Непростой оказалась судьба и у спасенных партизан. Как вспоминал И.Г. Генов: «Почти двенадцать месяцев провели мы в лесах и горах Крыма. Нас мочил дождь, заваливал снег, мы мерзли в суровые холода. Зимой и ранней весной нам пришлось спать по 12–14 человек в одной землянке, одетыми, обутыми – каждую минуту можно было ждать сигнала боевой тревоги. Нас донимал голод. Все это не могло не сказаться на состоянии организма. Когда после «санобработки» нас стали взвешивать, я ахнул: год назад весил 76 килограммов, а теперь – 52…»[239]. Начальник Сочинского эвакогоспиталя № 2120 военврач 1‑го ранга Р.И. Штекелис 8 октября 1942 г. информировал секретаря Крымского ОК ВКП(б) В.С. Булатова о том, что в спецгруппе по госпиталю находится 170 партизан из Крыма, в т. ч.: тяжело раненых – 6 человек, легко раненых – 1, здоровых, нуждающихся в отдыхе – 50, женщин-беременных – 2, больных – 111 (из них с безбелковыми отеками – 54, с авитаминозом и упадком питания – 57 человек)[240].
Следует отметить, что эвакуированные на Большую землю истощенные партизаны не всегда могли восстановить свои силы, до десятка человек умерло, многие остались инвалидами. Из-за изменений в организме на почве голода у таких крымчан наблюдалась потеря веса, достигавшая 20–40 % и даже 50 % первоначального. Потеря веса более 30 % наблюдалась у 59 % больных, более 40 % – у 15 % больных[241], что сопостовимо с больными дистрофией из блокадного Ленинграда. В целом в довоенной медицине считалось, что потеря 40 % веса является необратимой. Но в условиях госпитального режима в 1/3 случаев наступило выздоровление через 3–4 месяца лечения. Потеря веса по большей части происходила в начале заболевания и шла быстро. Восстановление же веса происходило крайне медленно даже при хорошем питании[242].
Вместе с тем здесь сыграли несомненную роль суровые погодные условия зимой и в ряде случаев значительная физическая нагрузка, которая предшествовала возникновению заболевания алиментарной дистрофией. В подавляющем большинстве случаев присоединялись инфекционные осложнения, причем на различных этапах заболевания наблюдались осложнение преимущественно той или иной инфекцией. Так, в ранних стадиях преобладали осложнения пневмококковой инфекцией, в более же поздних стадиях – дизентерийной и анаэробной инфекцией (последняя поражала раненых)[243].
При этом следует отметить самоотверженную работу медицинского персонала госпиталей по сохранению жизни и лечению партизан. Так, в госпитале № 2021 (г. Сочи) к весне 1943 г. 560 больным крымским партизанам была восстановлена трудоспособность, за что военные врачи и руководство госпиталя было награждено орденами[244].
Проблема руководства и командования.
Необходимо отметить частые реорганизации органов управления и непосредственного командования партизанами на оккупированной территории Крымской АССР. Нигде больше в других регионах партизанского движения таких частых и подчас кардинальных преобразований руководящих органов не отмечено. При этом надо учитывать, что большее время (кроме периода январь‑май 1942 г., горком Севастополя – до июня 1942 г.) в течение ноября 1941 – апреля 1944 гг. партийные органы управления и советские распорядительные и исполнительные органы, республиканские управления специальных служб находились за пределами полуострова. В основном в Сочи[245] расположились и функционировали обкомы ВКП(б) и ВЛКСМ, Совет Народных Комиссаров, Верховный Совет, НКВД Крымской АССР и множество других организаций (республиканские наркоматы, профсоюзы, снабженческие учреждения, потребительская кооперация и т. п.), которые были просто обязаны помочь лучшим представителям своей республики, сражавшимся с врагом и погибавшим от голода и ран в оккупированной АССР. Однако это было лишь частью общей проблемы.
Ведь даже в мае 1942 года в вопросах управления партизанскими силами на временно оккупированной территории СССР продолжалась чересполосица. Формально руководство партизанами ЦК ВКП(б) было возложено на территориальные партийные органы, которые не имели для этого соответствующих практических возможностей. Особые права на управление партизанской войной продолжал предъявлять НКВД СССР. В свою очередь, Главное политическое управление РККА (ГлавПУРККА), выполняя требования ЦК партии, 19 августа 1941 г. издало директиву «О работе среди населения оккупированных областей и партийно-политическом руководстве партизанским движением», адресованную военным советам и начальникам политуправлений фронтов. В директиве сообщалось, что для выполнения ее требований в штатах фронтовых политуправлений предусмотрены специальные отделы по партийно-политической работе среди населения и войск Красной Армии, действующих на занятой противником территории. С получением в войсках директивы ее указания были распространены на общевойсковые армии, входившие в состав фронтов. Так, в частности, в политотделе Приморской армии, прорвавшейся в начале ноября 1941 г. в Севастополь, был создан такой отдел, который уже с середины ноября стал предпринимать попытки руководить деятельностью партизанских отрядов 5‑го района и установлением связи с 4‑м, 3‑м районами и ШГР. При этом начальник нового подразделения политотдела Приморской армии старший политрук Рыбалкин с подачи начальника политотдела Л. П. Бочарова, вопреки директиве, неоднократно пытался руководство партизанским движением возложить на начальника Разведотдела штаба армии полковника В. С. Потапова. Потапов в категорической форме отверг притязания политотдельцев и получил в этом вопросе поддержку командарма – генерала И. Е. Петрова. Полковник В. С. Потап