Сам спектакль меня не впечатлил, и в постановку я не погрузился — оценивал плохонькие иллюзии обитателей преисподней и считал минуты до конца спектакля. Возможно, мне не дали возможности погрузиться в игру эмоции актеров, которые я чувствовал весьма ярко. Я ощущал полнейшее равнодушие при вполне эмоциональной игре, о чем и поделился с матерью, когда покидали зал. Если уж не знаю, о чем говорить, буду говорить обо всем подряд.
— Скучно. Уставшие актеры, вымученные эмоции.
— Тоже так думаю, — кивнула мама. — Я ходила на «Мастера и Маргариту» три раза за двадцать лет. В целом спектакль сам по себе неплох, да и актеры играть умеют, но в этот раз они не слишком старались.
— Что тебе нравится в этом спектакле, раз была целых три раза?
— Больше всего меня цепляет в «Мастере и Маргарите» вложенное автором отношение Мастера к критикам. Ты знал, что Михаил Булгаков коллекционировал разгромные рецензии о себе? В рядах критиков был и Владимир Маяковский.
— Интересно, — вежливо сказал я. Увы, Маяковский для меня так же далек, как и Булгаков, и театр в целом. — Коллекционеры — вообще странные ребята.
— Ты сказал это, чтобы поддержать диалог, или за этим стоит история? — с легким интересом спросила мать.
— О да, за этим стоит история. Помню, обещал… то есть, слышал про одного — мага В-ранга, легенду, считай. Опыт у него был, сил много, но не настолько, чтобы в одиночку путешествовать, однако это его не останавливало. В городах появлялся редко, в основном — колесил на трехтонном грузовике по заброшенным деревням, селам. Находил коттеджи, что до появления осколков строили на отшибах любители природы и взяток, и шастал по ним в поисках старых ценностей. Жуликоватый тип: не уверен, что он эти раритеты действительно коллекционировал — может, музеям продавал, или же богатым дядям с толстым бумажником.
Тут я прервался — придержал для мамы дверь театра. Мы медленно пошли по тротуару в сторону парка.
— И что с ним случилось?
— В один чудесный день в ста пятидесяти километрах от Челябинска совершенно случайно попал на живую деревню, представляешь? В самой глуши. Но с деревенскими никаких проблем не было, как любят описывать в дешевых ужастиках — мол, выродились или приезжих жрут. Вокруг деревушки стояла стена метров в семь, и вокруг все в ловушках А-рангового мастера. С людьми те контактировали, но осторожно — торговали с челябинским торговцем, как выяснилось.
— А как классы получали? — нахмурилась она.
— Действиями. Долго охотишься на тварей, или учишься ставить магические ловушки — и в конце концов система наделяет классом. В общем, мага проверили и запустили за ограду, но спального места не выделили. Тот, между тем, подметил красивый двухэтажный коттедж — вроде как в кольце стен, но в то же время стоящий особняком. Подарил деревенским пару килограмм захваченных в дорогу кофет, присел на уши и ему рассказали про особняк с одинокой хозяйкой. Мол, «странная девица, мы ее стороной обходим, но вреда от нее особого нет».
— Мне кажется, что эта история все же из ужастика, — заметила мать. — Ставлю золотой, что мага в конце сожрут, а история каким-то чудом дойдет до наших дней.
— В общем, постучался наш маг в дверь особняка, и почти сразу ему открыли. Первое, что он отметил — хозяйка особняка с виду красива и молода: лет двадцать пять-тридцать на вид. А второе — достаточно доброжелательна — сама оказалась не прочь познакомиться, пригласила за стол. По пути ушлый маг осматривал особняк и заметил кучу вещей, которым место в его фургоне, а не в особняке молодой дамы, которая вообще вряд ли понимает, чем владеет. Особенно его привлекли висевшие над камином старинные часы. Настолько привлекли, что тот сразу рассказал, что ездит по глухим местам не только из желания попутешествовать, но и из-за таких вот раритетных вещичек. Увы, часы продавать хозяйка отказалась — сказала, что хоть они давно стоят, но дороги ей как память, и вообще их трогать не нужно.
— Украл их?
— Не. Он хоть и жуликоват, но относительно честен. В общем, слушай дальше — наверное, какие-то слухи про хозяйку ходили, так как среди деревенских у нее мужчины не было. После стола мага пригласили в постель — как раз дело к вечеру шло. И так его изголодавшаяся хозяйка впечатлила, что мужчина решил сделать ей подарок — как только она заснула, сходил в машину за инструментами, а потом в гостиной засел. Снял часы, разобрал. В своих силах был уверен — когда всю жизнь возишься с хламом, и не из-под палки, а с удовольствием, волей-неволей научишься и шкатулки реставрировать, и мебель лакировать, и часы чинить. Не сразу он в них неисправность нашел, но когда колокол в старых часах зазвонил — вернулся к хозяйке. Та уже не спала, гулкий бой часов разбудил. Спросила, что за звуки, а он решил торжественности моменту добавить. «Древнюю вещь ото сна пробудил», говорит. В ответ она захрипела, был дикий ужас в ее глазах. Часы звенели — она старела, пока не превратилась в прах. У мага моральная травма, а часы пропали с последним ударом.
Мама недоверчиво покачала головой.
— Не выдумываешь?
— Неа. Маг выгреб из особняка все ценное и пропал в ночи, а потом каким-то рокерам сюжет пересказал, они песню сложили.
— А как эта ситуация объяснилась?
— Артефакт. S-ранговый, разовый. Останавливали возраст до тех пор, пока были неисправны, но брали сполна, если их починить.
— Вот так возможное бессмертие обломалось из-за простой недоговоренности и глупости, — хмыкнула мама. — Я бы в таком случае спрятала часы где-нибудь метрах в тридцати под землей. Специально для такого бункер бы вырыла.
Чуть было не сказал «женщины» всеобъясняющим тоном. Увы, пришлось сдержаться — после такого наша прогулка могла закончиться, как и шанс наладить общение.
— Кстати, есть возможность получить бессмертие иным, более надежным образом, — вспомнил я еще одну тему, которую можно обсудить сейчас. Прости, отец, но раз уж мы заговорили о бессмертии, не упомянуть симбионта я не могу.
— Продажа души дьяволу? Превращение в архилича?
— Не думаю, что эти способы реальны. Нет, я говорю о другом. В общем, в осколках встречаются очень интересные существа…
Я быстро объяснил ей про симбионта и про маленькую операцию с большими плюсами.
— Откуда ты это знаешь?
— Случайно наткнулся на записи исследователя в одном из осколков и даже провел операцию.
— Что ты сделал? — Остановилась мама. — Ты засунул себе под кожу какую-то непонятную штуку?
Перебиваю прежде, чем накрутит себя:
— Мам, как думаешь, куда делся мой шрам?
— Его убрал Михаил, целитель. Нет?
— Он не успел. Когда отец нанял Михаила, во мне уже сидел симбионт. Кстати, предупреждая твои вопросы: отец знает про мой эксперимент.
— Тебе не стоило его проводить, — покачала головой мама.
— Лучше расскажи, что случилось. Почему ты зла на меня?
Мы шагали по парку. Стучали по тротуарной плитке задубевшие подошвы ботинок. Редкие прохожие кутались в ветровки.
Мама остановилась на мосту через узенький ручей, бездумно уставилась вниз. Ручей подернулся ледком, но из-под него раздавалось звонкое журчание.
Я остановился в метре от мамы.
Голые женские ладони легли на железные перила моста. Мама даже перчаток не надела, будто не чувствуя холода.
— С чего ты решил, что я на тебя зла? Я веду себя, как всегда.
Плохое «как всегда». За этим точно что-то стоит. Попытаться ли узнать, что именно? У мамы нет амулета против иллюзий: все, что мне нужно сделать — пожелать узнать правду, потратить кроху маны, и весь мир близкого человека откроется передо мной. Можно будет узнать все, что пожелаю, можно будет сделать из матери любящего человека. Всего-то и стоит, что подобрать правильные образы. Ты недавно уже делал это со Степой, Айдар. Что мешает тебе сделать так еще раз?
Наверное, когда я попытаюсь сделать это, в очередной раз шагну в том направлении, куда очень не хочу прийти. Интересно, не по этой ли причине я донельзя сократил общение с родственниками? Постоянный соблазн узнать, чего они желают, о чем думают, что планируют. Кроха маны вместо тысячи слов.
Увы, если я и сделаю шаг в плохую сторону, то не сегодня. Если уж я месяц терпел, общаясь с семьей словами, а не образами, как прочие медленные и отсталые люди, то и сейчас своего правила не нарушу. Со Степой это было оптимальным выходом, а с матерью — нет.
— Мам, это заметно. С Никой и Степой ты ведешь себя приветливо, но закрываешься, когда общаешься со мной. Будто я тебя чем-то огорчил.
— Может, тебе кажется?
— Ты же сама не уверена. Может, расскажешь правду?
Мама посмотрела на меня, причем разглядывала мое лицо внимательно и пристально, будто хотела увидеть то, что доселе не замечала. А потом отвела взгляд.
— А может, и правда рассказать? Только вот боюсь, тебе не понравится услышанное.
— Зато я буду знать правду. Ну же, скажи, что я сделал не так, и мы это исправим.
— Хорошо, вот тебе правда. — Заговорила мать рублено, будто бросаясь фразами в замерзший ручей. — Я на самом деле отношусь к тебе по-другому. Тут ты прав. Наверное, все началось с того, что я не хотела ребенка. Не чувствовала себя готовой. Или все началось с родов? Пожалуй, да, с родов. Я пережила двенадцать часов боли, когда думать не можешь, кричишь, а потом не можешь даже кричать — срываешь голос, и горло саднит.
Наверное, нужно было делать кесарево. Тогда мы могли себе позволить целителей, они убрали бы шрам и другие последствия, и боли бы не было. Но случилось… как случилось.
Мать говорила и говорила, и ее голос, поначалу эмоциональный, звучал сухо, словно она читала лекцию перед аудиторией.
— Говорят, что к своему ребенку относишься с теплотой и заботой — мол, включается материнский инстинкт. Я все ждала, когда он включится у меня. Я смотрела на тебя, когда тебе был месяц, два, полгода, и видела совершенно чужого ребенка. Я не чувствовала к тебе ни отвращения, ни любви. Я была будто робот, которого поставили обслуживать младенца. Помыть, поменять пеленки, погулять с коляской, покормить — строго как по часам… Но когда родилась Вероника, все было иначе. Я будто впервые стала матерью. Все те чувства, которые я должна была испытать к тебе, умножились в десятки раз по отношению к твоей сестре, но… к тебе ничего не появилось.