Степан тоже был в восторге: благодарил меня и делился впечатлениями всю оставшуюся часть праздника, пока уставшая мама не скомандовала нам идти спать.
Первого числа все было закрыто — народ отмечал праздник и приходил в себя после него. Но это не помешало мне подбить Нику и Степу покататься на коньках на школьном стадионе. Лед там ровняли регулярно и регулярно же чистили от снега.
Когда мы вышли из машины и направились к особняку, я понял — что-то не так. Хобгоблин, открывший ворота, быстрым шагом шел ко мне, желая о чем-то предупредить. Из дома доносились выкрики, сменявшиеся плачем.
Остановив Нику и Степу, я наказал им оставаться на месте, сам побежал к крыльцу. Одновременно с этим подключился ко всем юнитам, в том числе и тем двум, которые сейчас находились в особняке.
И похолодел от увиденного.
У самых дверей обернулся, сжал плечи Ники, которая несмотря на запрет пошла за мной.
Девушка решительно и твердо смотрела в мои глаза:
— Ты не сильно-то и старше, Айдар. Если что-то произошло, я должна об этом знать.
— Тебе не стоит сейчас туда идти. Прошу, побудь с братом.
Девчонка покачала головой. Времени для споров не было, так что пришлось войти в двери вместе.
Отец лежал на полу гостиной и… я не чувствую его мыслей, сознания и всего того, что делает живого человека живым.
Ника пошатнулась и шагнула назад, упираясь в закрытую дверь.
Мама плачет, тормошит тело, будто это может помочь. Виктор, управляющий, замер статуей на фоне.
— Нет… — выдыхаю я.
Отец… Мертв.
Я бы сердце свое из груди выцарапал, если бы это помогло.
Но я не видел выхода.
Фантомы не могли помочь.
Иллюзии не могли сработать — я попытался, но магия соскальзывала с тела.
Произойди трагедия позже, может, я и смог бы что-нибудь сделать. Но сейчас — не могу. Не с давно остывшим телом.
Я не бог.
НЕ БОГ!
— А-а-а!
Я кричу, не сдерживаясь. Бью голой рукой по кафелю, бью, бью, пока плитка не трескается. Мама вздрагивает от каждого удара.
Целитель спустился со второго этажа и встал рядом, изрядно побледневший. Но вместо того, чтобы дать мне прийти в себя, успокоиться, начинает бормотать:
— Айдар, это ужасно, я понимаю тебя… Я… я соболезную тебе и всей твоей семье.
Я молчу. Смотрю на кровь, на костяшки, покрывающиеся новой кожей. Не чувствую боли. То есть, мне больно, ужасно больно, но только от чувства всеобъемлющей потери.
— Сейчас нужно увезти тело и сделать вскрытие в компании целителя-медэксперта. Я обязательно прослежу, чтобы…
— Чем ты занимался, когда умирал отец?
В глазах целителя полыхнул гнев.
— Я сидел в комнате, которую мне выделил Савелий, и выбежал оттуда сразу же, как услышал крик вашей матери. И уж прости, что мой дар слишком слаб, чтобы помочь остывшему телу! Я многое могу, но я не способен вернуть мертвеца к жизни…
— Ладно… Ладно. Делай, как правильно.
Один из хобгоблинов при мне накрыл тело ближайшим пледом. Другой — отвел маму на кухню.
Ника думала, что готова к любым новостям, но к этому не был готов никто из нас. Девушка покачнулась, зашлась в беззвучном плаче, и мне пришлось отвести ее, содрогающуюся от рыданий, в комнату.
Мысли были рваными. Я думал алгоритмами, как робот. Отвести сестру. Дать Михаилу разрешение вызвать полицейских и медиков. Вернуться к брату.
Когда я вышел на улицу, меня немного отпустило. Тяжело привалился боком к двери, нервно потер ладонями лицо.
— Айдар, что случилось? — быстро спросил Степа.
Когда я поднял голову, он отшатнулся. Не знаю, что он увидел на моем лице, он словно состарился, а в глазах стояли слезы.
— Отец… — выдавил я, но не закончил — горло будто перехватила удавка.
— Что с отцом?
Я дошагал до Степана, прижал его к себе и дрожащим голосом сказал:
— Он мертв. Соболезную, братишка.
Не знаю, как правильно говорить девятилетнему брату, что отца больше нет. Думаю, не существует никаких правильных слов, чтобы рассказать такое.
Степан попытался вырваться, потом — ногтями царапал мне руки, бил маленькими детскими кулачками по бокам, пытаясь выплеснуть боль, но я не отпускал. И тогда брат разрыдался — с криками, всхлипываниями. Тело обмякло, Степу не держали ноги. Сегодня каждый из нас будто умирал вместе с отцом.
Тело забрали сразу же, как приехала скорая. Полицейские дежурно и равнодушно опросили мать, Михаила, и уехали.
Сыпались звонки. Знакомые и незнакомые мне люди соболезновали, присылали на карту деньги, хотя я не просил. Мне было плевать и на соболезнования, и на деньги — я сейчас задавался одним вопросом — как отец мог умереть? Симбионт должен был в первую очередь взяться за его тело. Очистить сосуды, укрепить сердце, не допустить инсультов, инфарктов и до последнего поддерживать жизнь.
Ладно, Михаил прояснит ситуацию.
Кухня встретила меня тишиной и застывшей на стуле матерью. Она выглядела непривычно маленькой и такой несчастной, что у меня сжалось сердце.
При виде меня мама подняла опухшие красные глаза. Ее губы затряслись, а по щекам пробежали новые дорожки слез.
— Мам… — неловко выдавил я.
— Ты говорил, что твой симбионт поможет… Ты говорил, что эта штука делает людей чуть ли не бессмертными…
— Прежде, чем ты меня возненавидишь, напомню — я говорил про опытного симбионта, а тот, что в отце, не разменял и недели… Я не знаю, что случилось с папой, об этом скажет Михаил. Но я обещаю, мы докопаемся до правды. И клянусь тебе жизнью — если его убили… кто бы это не сделал…
Она откровенно зарыдала. Я бросился к ней, обнял, прижал ее голову к куртке, которую, как оказалось, до сих пор не снимал. Мама обхватила меня руками, и плач — тоскливый и безнадежный, резал мне сердце, пока она не взяла себя в руки и не отстранилась:
— Думаю, нам стоит отвлечься… Я приготовлю перекусить, а потом мы соберемся и поедим.
— Я могу помочь?
— Когда я нарежу бутерброды, пригласи вниз брата и сестру.
— Могу позвать прислугу, чтобы приготовила.
— Нет. Не хочу, чтобы чужие люди видели наши слезы, ни к чему это. Я распустила всех: до завтра здесь не будет никого кроме Виктора. Можешь найти его и пригласить пить чай с нами.
Ника согласилась спуститься сразу. Уговорить братишку выпить чай не получилось — Степан лежал на кровати, повернувшись к стене, и не реагировал.
Мы попили чай вчетвером, а потом я отнес поднос с едой брату. Степан не притронулся ни к чему.
До ужина слонялись по пустому и будто выцветшему особняку. Сосредоточиться на делах не выходило.
Вечером брат снова отказался спускаться, и только слова «вряд ли отцу понравилась бы твоя голодовка» заставили его покушать. После мы так же молча разошлись по комнатам.
Случались и ситуации, которые пробивали на грусть, тоску и слезы. Я пару раз заходил в кабинет, желая поговорить с отцом, и только глядя на холодный камин напоминал себе, что уже никогда не поговорю. Мать зашла в лабораторию, потому что не нашла его в кабинете, и вышла, бледная. Ника клялась, что слышала грузные шаги отца по коридору второго этажа, но когда выглянула — никого.
Память не отпускала нас.
Я поговорил с Никой, чтобы не оставлять маму одну, и уговорил посидеть с нами Степана. Так и сменяли друг друга, сидя в ее комнате до утра. Никто не хотел спать.
Телефон звонил каждый час. Я отвечал, разговаривал, приглашал на похороны и отключался. Но запоминал тех, кто звонил — за такое внимание в нашу сторону я обязательно в будущем воздам. Для меня каждый из этих людей стал чуть ближе, пусть я с ними раньше не общался.
Удивительно, что позвонили даже Слава Липов и Алиса. Слава сказал, что на похороны у него попасть не получится, но звонил он точно не злорадствовать, и соболезнования принес искренние, как и Алиса. Та даже спросила, уместно ли будет появиться. Я ответил, что если хочет, пусть приходит.
Временами прорывало на плач то сестру, то брата, то маму. Я сам считал, что рыдать ни в коем случае не стану, но с прогнозом поспешил.
— Айдар! — раздался в трубке взволнованный голос двоюродной тетки со стороны матери. — Айдарушка, горе какое…
И тогда меня прорвало. Я разрыдался, как ребенок — попытался успокоиться, но обнаружил себя спустя минуту, сидящим у стены и до крови прикусившим костяшку кулака.
— Ты слышишь меня, милый?.. — Раздавался потускневший голос этой доброй женщины. — Прими наши соболезнования.
На следующий день на учебу никто из нас не пошел — мы слонялись по дому, как приведения, залипали, смотря в стену.
К вечеру на черном катафалке привезли тело.
Михаил с телом не приехал, на звонок не ответил и не перезвонил.
Глава 32
Лакированный черный ящик занесли, поставили в гостиной, на стулья.
— Что все-таки с ним случилось? — спросил я у носильщиков, но те ожидаемо пожали плечами.
— Обращайтесь в больницу, где его проверяли, либо к своему целителю, если у вас такой есть. Обычно они вместе с врачами и осматривают тело.
Когда гроб открыли, родные снова ударились в плач, да и я пустил слезу.
Отец лежал в костюме, грустный, серый и какой-то маленький. Совсем не как в жизни. Будто не отец, а восковая кукла. А когда я коснулся его ладони, то мертвенный холод остался на моих пальцах еще минут на пятнадцать.
Я смотрел и не узнавал. Они хотят сказать, что это — папа? Это не он, это человеческий тубус, из которого вытряхнули все потроха и выдали нам.
На глаза навернулись слезы.
— Коснитесь его ботинка, подержите за ботинок, — шептала мама. — Это поможет вам не бояться отца. И… принять.
Гроб стоял в гостиной до следующего обеда. Прислуга сновала по дому безмолвная и незаметная — готовили поминальный обед.
За три часа до похорон в дом принялись прибывать те, кто решил почтить память отца. Тут уже стало ясно, кто списал наш род со счетов.
Пришло много людей — почти сотня. Пришли те, кого я не знал — даже не думал, что у него было столько друзей.