Однако судьба Носика могла сложиться совсем иначе, если бы в начале 1990 года он неожиданно для друзей (и не вызывая восторга семьи) не уехал в Израиль.
История о том, как 23-летний Антон публично потребовал гражданство у президента Израиля Хаима Герцога, — первая легенда, связанная с Носиком, вышедшая за пределы узкого московского круга. В концептуальном изложении Пепперштейна она выглядит так:
Он совершил очередной резкий фортель.
90-й год. У Ильи Кабакова должна была состояться большая выставка в Израиле. Он поехал туда, взял с собой Вику и Антона. На торжественном открытии выставки присутствовал президент Израиля. И вдруг неожиданно, в том числе для своих родителей, Антон приблизился к президенту и произнёс речь. О том, что он окончательно себя осознал евреем и что он хочет остаться тут, в Израиле. Сам я там не был, по рассказам знаю. Президент был несколько растерян, тронут и рад, но неловкая какая-то ситуация, а Антон был фанатиком создавать такие ситуации, немножко скандальные.
И после необходимых формальностей — приехать в Москву, подать документы — он переезжает жить в Израиль.
В менее концептуальном рассказе Виктории Мочаловой история открытия выставки «Прекрасные шестидесятые» и отъезда Носика в Израиль звучит реалистичнее:
Для меня это не было неожиданностью. Будучи старшеклассником, он очень увлёкся не только изучением иврита, но и классическими текстами, посещал р[аввина] Элиаху Эссаса, переводил для него какие-то статьи, страстно уговаривал нас с мужем сделать алию. Это был период романтического увлечения еврейской темой.
Последней каплей в принятии им решения стала наша первая поездка в Израиль — по случаю выставки моего мужа и Михаила Гробмана в 1989 году. Израиль, встречи там с людьми, особенно с сыном наших друзей Яшей Гробманом, который «открыл» ему Иерусалим, произвели на него такое ошеломляющее впечатление, что он там сказал нам с мужем, что решил делать алию. Мой муж сказал: «Очень правильное решение, старик, поздравляю»![75]
В беседе с президентом не было ничего неожиданного, она была запланирована, т. к. наш приезд в 1989 году подавался в виде рекламного ролика («Израиль собирает своих евреев»), была соответствующая шумиха в прессе. Большая алия пошла позже, но тогда работала пропагандистская машина. Сейчас, или даже 10–15 лет назад никакой президент не посещает выставки московского художника, никакие герои войны за независимость (типа Узи Наркиса) с ним не встречаются. А тогда время было такое. Антон скорее переводил президенту, объяснял концепты художников…
В 2015 году, в интервью Шаулю Резнику для журнала «Москва — Ерушалаим», Носик объяснил своё решение подробнее:
Самая доходчивая книга о том, что́ это была за страна в ту пору, — это «Остановите самолёт, я слезу» Эфраима Севелы. Я приехал в Израиль [в 1989 году], имея опыт Вены, Западного Берлина, Лондона, куда с началом перестройки успел съездить. Тот Израиль, тот Тель-Авив, который был виден с балкона гостиницы «Дипломат», был книгой Севелы в камне. Страна чудовищной бюрократии и социалистического вмешательства государства во все вопросы жизни граждан.
Но Яша Гробман, сын художника Михаила Гробмана, посадил меня в свою машину и отвёз в Иерусалим. В такой Иерусалим, который я с тех пор и люблю, в квартал Абу-Тор, в Шейх-Джаррах. Мы поднялись на Храмовую гору, прошли по Виа Долороса, были у Стены Плача. Потом заехали в гости к Яшиному однокласснику-марокканцу на улице Дерех-Хеврон, его семья говорила со мной на очень изысканном французском. И как-то вштырило меня: вот этот Иерусалим — среда обитания, которая никакого отношения к левосоциалистическому Тель-Авиву явно не имеет.
Это было через пару лет после начала Первой интифады, люди из Тель-Авива в Иерусалим в ту пору вообще не ездили, не позволяли себе ступить на «незаконно оккупированные палестинские территории». А я посмотрел на Иерусалим без всей этой троцкистской шелухи — и увидел совершенно другое: 3000 лет нашей истории, среди которой нормально живут нормальные люди. По древним европейским столицам с их пресловутыми памятниками ходишь, как по музеям. Можно туда эмигрировать, но это будет чужая жизнь среди чужих людей. А вот посмотрел я на Иерусалим, и открылась мне своя жизнь среди своих людей. Нормальные люди, с высшим образованием, с хорошим английским или французским, с достижениями на мировом уровне в медицине, кибернетике, в сельском хозяйстве. Не комплексуя перед «бедными обездоленными палестинцами», не бросая камни в других евреев, не ненавидя их. Просто живут. И я бы мог, как они.
Об упомянутом выше посещении Западного Берлина Носик с удовольствием рассказал в июне 2016 года в беседе с Михаилом Козыревым на «Дожде». 23-летний турист решил навестить Кабакова, как раз получившего годовую стипендию и резиденцию в Западном Берлине. Для чего отправился в тогда ещё ГДР и…
…перепрыгнул Берлинскую стену с помощью очень простого шулерства. Я со своим социалистическим паспортом, годным для посещения соцстран, зашёл в швейцарское посольство в Москве и получил швейцарскую визу туда. И ею размахивал на чек-пойнте в 5 утра. И на неё посмотрели и не обратили внимания на то, что на другой странице паспорта — это паспорт социалистический. Увидели швейцарскую визу — ну хрен с тобой, иди.
Обратно же вернуться оказалось ещё проще и ещё интереснее:
Был автобус из Западного Берлина в Шонефельд, в восточно-берлинский аэропорт. Я на нём приехал, стал вылетать, и там, конечно, вся немецкая граница встала на уши. Минут сорок они изучали мой паспорт, потому что приехал человек из Западного Берлина с документами, которые абсолютно не дают права жителю соцлагеря попасть в Западный Берлин, но у него штамп, он перешёл, ГДРшники поставили штамп.
Ordnung.
Ordnung был соблюдён. Но почему он был соблюдён? У меня они ничего спросить не могут, мама моя страшно переживала, волновалась (она поехала меня провожать). Я говорил: «Ну всё, мать, ты родила Солженицына. Меня сейчас выдворят, эти ГДРшники не пустят меня на рейс „Аэрофлота“ в Москву с моим советским паспортом. Ха-ха-ха». То есть я-то понимал, что они ничего не смогут сделать. А они не понимали, что они должны в этой ситуации делать. Но главным результатом, конечно, этой поездки в Западный Берлин было то, что я привёз оттуда свой первый компьютер, который я там купил.[76]
Из этого рассказа остаётся непонятно, каким образом Носик получил швейцарскую визу. Но как обращаться с «необходимыми формальностями», он уже знал прекрасно. Прививаемый и культивируемый с детства азарт «нагнуть систему» проявился при эмиграции во всём блеске:
Когда я сам приехал в 1990 году в Израиль, тихо сменив там статус туриста на статус гражданина (а не отказываясь от советского гражданства и московской прописки за 500 рублей, как требовало брежневское законодательство), то я совершил уголовное деяние, наказуемое по ст. 64 УК РСФСР «Измена Родине». <…> Уголовная статья за невозвращенчество была de jure отменена лишь с принятием ельцинского УК РФ в 1996 году. Лишь после этого я восстановил свой русский загранпаспорт, со своей прежней фамилией, и стал пересекать по нему российскую границу, а до этого ездил к маме в Москву по визе, выданной на имя אטנךון נוםיק
.[77]
Итак, 23-летний Носик оказался в Израиле в начале 1990 года. Оседлав, как серфингист, поднимающуюся волну постсоветской эмиграции, принявшую в скором времени масштабы настоящего цунами.[78]
Надо признать: бойкий и раскрепощённый молодой москвич, бегло болтающий на иврите, обладающий пусть не глубокими, но широкими познаниями в иудаике и еврейской истории и обширными знакомствами в художественной среде, сразу оказался в чрезвычайно привилегированном положении по сравнению, скажем, с сорокалетним провинциальным инженером, ни в зуб ногой не понимающим на иврите и про царя Соломона знающим в лучшем случае из рассказа Куприна «Суламифь», а про Иерусалим — из «Мастера и Маргариты». И, разумеется, не преминул этим положением воспользоваться — заняв своё уникальное место в русском Иерусалиме.
Менахем Яглом, выходец из известной советской физико-математической семьи, принимая меня в своём очень традиционном доме в религиозном квартале Иерусалима, забирал ещё круче:
Он немедленно стал самым модным русским журналистом. При этом, в отличие от большинства журналистов, журнализмом не страдал. Несмотря на весь происходящий бред, вполне сохранял ясность мышления, что вообще бывает не часто.
О том, чтобы поселиться где-либо, кроме Иерусалима, как мы уже поняли, не могло быть и речи. Это естественно. Неожиданным поначалу казалось другое: интерес к новоявленному иерусалимцу крупнейших СМИ. Что, впрочем, объяснялось просто: он оказался единственным в Иерусалиме представителем новой русской алии, который мог внятно ответить журналистам «Таймс» и «Маарив» на интересующие их несложные вопросы типа «как вам здесь»? Юлия Идлис в «Сотворённых кумирах» приводит собственное свидетельство Носика:
Прежде чем я стал давать комментарии в профессиональном качестве, я был интервьюирован много десятков раз, и при этом в таких изданиях, о которых не мог даже помыслить, что они заинтересуются моей скромной персоной (мне было тогда 23 года), просто потому, что я знал те языки, на которых они только и могли задавать мне вопросы.[79]
Неудивительно, что Носик становится «мерилом всех вещей» для русской общины Иерусалима. Во всяком случае, для молодой и активной её части. «Всех» — это, конечно, сильно сказано, но вот свидетельство Натальи Ратнер, с которой бывший несостоявшийся ученик, естественно, возобновил знакомство: