и, которое среди европейцев считалось арабским языком: «Иль хавага своййя, кваййис китир» (что означало: «Молодой господин, очень хорошо!»). Одновременно он мысленно обратился ко мне: «Этой ночью или, возможно, следующей я умру. Ибо я восхвалял прошлое, настоящее и будущее со всей силой, что дал мне Аллах. И, заглянув далеко в будущее, я видел только странные и ужасные вещи, которые не способен восхвалять. Значит, я выполнил свое предназначение и теперь могу обрести покой». На следующий день Гарри и его родителей к купальному дому отвезла уже другая лодка».
Глава XVII. Нг-Ганко и Ло
Следует напомнить, что я зарезервировал три места на корабле, шедшем до Тулона и Англии. Новый член нашей группы появился за три часа до отправления парохода.
Джон объяснил, что найти необычного ребенка по имени Нг-Ганко ему помог Эдлан. Старик из прошлого поддерживал связь с современником Джона и помог им найти друг друга.
Нг-Ганко был родом из какой-то отдаленной деревушки, расположенной на лесистом склоне горы где-то в Абиссинии. И хотя он был всего лишь ребенком, по зову Джона он проделал путь от родных земель до Порт-Саида, пережив целый ряд приключений, которые я не берусь здесь описать.
По мере того как шло время, а наш спутник все не появлялся, я становился все более недоверчивым и нетерпеливым, но Джон был уверен, что тот прибудет вовремя. Нг-Ганко оказался маленьким грязным негритенком, и я ужаснулся при мысли о том, что нам придется вместе находиться на корабле. Внешне он выглядел лет на восемь, хотя на самом деле ему было около двенадцати. Из одежды на нем был голубой, крайне потрепанный кафтан и феска. Эти вещи, по его словам, он добыл во время путешествия, стремясь привлекать к себе меньше внимания. Впрочем, он не мог не привлекать внимание. Моей первой реакцией, когда я его увидел, было искреннее неверие. «Откуда, – подумал я тогда, – такая чуда-юда?» Потом вспомнил, что любой вид, мутируя, порождает целую коллекцию чудовищ, многие из которых даже не жизнеспособны. Нг-Ганко определенно был жизнеспособным, но при этом являлся порядочным уродцем. Хотя его темное лицо выдавало помесь негроидных и семитских кровей с несомненной примесью монгольской, курчавые волосы были не черными, а темно-рыжими. Один глаз был огромным и темным, что не является необычным для чернокожих людей, но другой был значительно меньше, с радужкой ярко-голубого цвета. Эти отклонения придавали его лицу выражение зловещей комичности, которое только усугублялось поведением. Полные губы частенько были растянуты в нагловатой усмешке, открывая три мелких белых зуба на верхней десне и один – на нижней. Остальные, по всей видимости, еще не прорезались.
Нг-Ганко говорил по-английски бегло, но совершенно неразборчиво и к тому же с ужасным акцентом. Он успел изучить этот новый для него язык в ходе шестинедельного путешествия по долине Нила. К тому времени как мы достигли Лондона, он говорил так же хорошо, как мы с Джоном.
Задача сделать Нг-Ганко презентабельным для плавания на лайнере была почти невыполнимой. Мы отмыли его и обработали инсектицидом. На ногах ребенка обнаружилось несколько загноившихся ран. Джон наточил и стерилизовал лезвие своего складного ножа и вырезал всю мертвую плоть. По время операции Нг-Ганко лежал совершенно неподвижно, потел и корчил совершенно невероятные гримасы, выражавшие одновременно муку и изумление. Мы купили для него европейскую одежду, которую он, разумеется, тут же невзлюбил. Мы сфотографировали его для паспорта, об оформлении которого Джон уже договорился с местными властями. В конце концов мы торжественно доставили его на корабль наряженным в новые белые шорты и рубашку.
В течение всего плавания мы занимались обучением Нг-Ганко европейским манерам и использованию ванны и туалета. Нельзя при людях ковыряться в носу и тем более сморкаться на пол. Нельзя хватать мясо и овощи с тарелки руками. Нельзя справлять нужду где попало. Нельзя, пусть он и совсем ребенок, появляться в общей столовой без одежды. Нельзя позволить окружающим догадаться, что он слишком умен для своего возраста. Нельзя в открытую разглядывать других пассажиров. И ни в коем случае нельзя давать волю своей почти непреодолимой страсти подстраивать им всякие мелкие пакости.
Хоть Нг-Ганко и был легкомысленным ребенком, он, без сомнения, обладал сверхъестественным умом. Например, казалось невероятным, что ребенок, проживший четырнадцать лет в лесу, мог с легкостью разобраться в устройстве паровой турбины. Он осыпал сопровождавшего нас при осмотре корабля главного инженера вопросами, от которых старый шотландец только чесал в затылке. Именно тогда Джону пришлось яростным шепотом пообещать маленькому монстру: «Если ты не уймешь свое чертово любопытство, я выкину тебя за борт!»
Когда мы добрались до нашей северной провинции, Нг-Ганко поселился в доме Уэйнрайтов. Так как мы не желали, чтобы он вызвал излишнюю шумиху, то выкрасили ему волосы в черный и заставили носить очки с затемненным стеклом напротив одного глаза. Снимать их ему разрешалось только в доме. К сожалению, Нг-Ганко был слишком молод, чтобы сдержаться от искушения попугать местных. Иногда, торжественно шествуя по улице следом за мной или Джоном, он, замотанный по самые глаза шарфом для защиты от недружелюбного климата и в обязательных очках, мог невзначай отстать на несколько шагов и подойти к какой-нибудь пожилой даме или ребенку. Тут он высовывал из-под шарфа подбородок, сдергивал очки и изображал безумную и яростную ухмылку. Как часто ему случалось это проделывать, я не знаю, но однажды шутка удалась настолько, что очередная жертва испустила вопль. Джон накинулся на своего подопечного, схватил его за горло и объявил: «Если ты выкинешь подобную шутку еще раз, я вырву твой чертов глаз и растопчу его!» С этих пор Нг-Ганко ни разу не пытался проделывать этот трюк, если рядом был Джон. Но мое присутствие его не останавливало, ибо он знал, что я слишком добродушен, чтобы рассказать о его проделках.
Через несколько недель, впрочем, Нг-Ганко начал проникаться духом грядущего приключения. Его увлекла атмосфера таинственности, а внимание полностью поглотила подготовка к той роли, которую ему предстояло играть в общем деле. Но в душе он по-прежнему оставался маленьким дикарем. Его невероятная страсть ко всякого рода механизмам во многом происходила из слепого восхищения необразованного создания, только открывшего для себя чудеса нашей цивилизации. Даром разбираться в механике он едва ли не превосходил Джона и уже через несколько дней после приезда в Англию научился ездить на мопеде и выполнял на нем удивительные «трюки». А потом разобрал его на мелкие части и собрал обратно. Нг-Ганко разобрался в принципе действия придуманной Джоном психофизической силовой установки и, к своему огромному удовольствию, обнаружил, что может и сам проделывать необходимый фокус. Стало казаться, что ему явно предстоит стать главным инженером на яхте, а также в будущей колонии, позволив Джону заниматься более возвышенными материями. И все же в поведении Нг-Ганко и во всем его отношении к жизни была энергичность и даже страсть, совершенно отличные от неизменного спокойствия Джона. Я начал даже задаваться вопросом, является ли он достаточно эмоционально развитым по стандартам сверхнормальных существ. Есть ли в нем что-то еще, кроме блестящего интеллекта? Но когда я выразил свои сомнения Джону, он только рассмеялся: «Нг-Ганко еще ребенок. Но с ним все в порядке. Кроме того, у него природная способность к телепатии, и после того, как я немного его обучу, он с легкостью может меня превзойти. Но пока мы оба всего лишь новички».
Вскоре после нашего возвращения из Египта прибыл еще один член будущей колонии. Это была девушка по имени Ло, которую Джон обнаружил в Москве. Как и другие представители ее вида, она выглядела гораздо моложе своего возраста. Она казалась еще совсем ребенком, едва вступившим в пору созревания, но на самом деле ей было семнадцать лет. Ло сбежала из дома и устроилась горничной на советском пароходе. В английском порту она сумела ускользнуть на берег и, имея на руках достаточное количество английской валюты (которую накопила еще на родине), добралась до Уэйнрайтов.
По сравнению с Джоном и Нг-Ганко Ло на первый взгляд казалась более нормальной. Она могла бы сойти за младшую сестру Жаклин. Конечно, ее голова выглядела необычайно крупной, а глаза великоваты для обычного человека, но черты лица были правильными, а гладкие черные волосы – достаточно длинными, чтобы сойти за модное каре. Ло, без всякого сомнения, имела азиатское происхождение. У нее были высокие скулы, а большие глаза прятались в узкие прорези век с приподнятыми уголками. Нос был широким и плоским, как у обезьянки, а цвет кожи определенно можно было назвать желтым. Девушка казалась мне ожившей статуэткой, в которой мастер изобразил человеческое существо, стилизованное под крупную кошку. Ее тело тоже напоминало кошачье. «Такое тонкое и расслабленное, – сказал Джон. – Оно кажется хрупким, но на самом деле все состоит из стальных пружин, покрытых мягким бархатом».
На несколько недель до отплытия яхты Ло поселилась в комнате, принадлежавшей раньше Анне, сестре Джона. Между нею и Пакс установились непростые, но в целом дружелюбные отношения. Ло была очень молчаливой, но я уверен, что не это было причиной беспокойства Пакс, так как ее всегда привлекали молчаливые люди. Тем не менее в присутствии Ло она, казалось, испытывала необходимость о чем-нибудь говорить, но не могла делать это естественно. Ло отвечала на все ее замечания впопад и вполне приветливо, но отчего-то казалось, что от любого ее слова Пакс только еще больше нервничала. Всякий раз, когда девушка находилась рядом, Пакс чувствовала себя неловко. Она делала глупые ошибки – клала вещи не в те ящики, неправильно пришивала пуговицы, ломала иголки и так далее. И любая работа требовала больше времени, чем обычно.
Я не сумел понять, отчего Пакс было настолько неуютно рядом с Ло. Девушка действительно могла привести в замешательство неподготовленного человека, но я ожидал, что Пакс будет подготовлена к общению с ней лучше, чем кто-либо другой. Проблема была не столько в молчаливости Ло. Особенно тревожным было отсутствие какого-либо выражения на ее лице. Точнее, отсутствие