Тем не менее, в этом расшифрованном документе есть еще одно интересное место.
Для большего эффекта Перуджи сделал паузу, еще раз оглядев собравшихся.
— В этом сообщении совершенно однозначно указывается, что владельцу этих бумаг предлагается в дальнейшем передавать информацию через одного человека в Вашингтоне. Нам известно его имя. Это сенатор, чью деятельность мы еще должны будем проверить.
Перуджи захотелось рассмеяться. Их реакция была точно такой, как предсказывал Шеф. Все смотрели только на него — то, что редко случалось в этой комнате гигантов мысли.
Мужчина слева от него спросил:
— В этом нет никаких сомнений?
— Абсолютно никаких.
Из докладной записки Дзулы Перуджи, характеризующей Джозефа Мерривейла:
„У субъекта полностью отсутствуют эмоции и чувства по отношению к своим товарищам, но он умеет достаточно умело их симулировать. Его административные способности адекватны решаемым задачам, однако ему не хватает инициативы и решительности. Он — именно то, что мы о нем думаем — человек, способный управлять своим подразделением и, в случае приказа сверху пошлет, не задумываясь, своих людей на смерть. Повышение по службе может быть рекомендовано“.
Покинув конференцию, Перуджи позволил себе небольшое чувство триумфа. Было несколько острых моментов из-за этой стервы, но ему все же удалось решить все обсуждаемые вопросы. Он до сих пор никак не мог понять, почему в руководство была введена женщина.
Когда он вышел на улицу, покрапывало, но свежий вечерний воздух нес с собой запах мокрой пыли, что особенно не любил Перуджи. Он остановил такси.
И как нарочно, водителем оказалась женщина. Со вздохом покорности судьбе Перуджи устроился на сиденье и сказал:
— Статлер.
„Невозможно предвидеть, где в следующий раз столкнешься с женщиной, — подумал он. — Они слишком хрупкие существа, и им нельзя позволять заниматься такими делами“. — К этому выводу он пришел, наблюдая за своей матерью, всю жизнь разрываемую противоречиями между своим происхождением и требованиями пола. Она знала, что у нее в крови текла негритянская, ирокезская и португальская кровь. Иногда она гордилась своими предками.
— Никогда не забывай, мой мальчик, что твои предки были тут еще до того, как нога первого белого вора ступила на эту землю.
В другой же раз она напоминала ему:
— Мы были моряками Генри Навигатора, когда большинство моряков не возвращалось из долгого плавания.
Но она могла смягчить эти вспышки горькой гордости осторожными предупреждениями:
— Дзула, ты достаточно похож на белого, чтобы никто не подумал, что у тебя в крови были черные предки. Играй в игры белых, мой мальчик, — это единственный способ выиграть в этом мире.
И сегодня он выиграл, Перуджи не сомневался в этом. Эта стерва в конференц-зале пыталась устроить ему перекрестный допрос по поводу деятельности корпорации Хелльстрома, поймать его на противоречиях. О чем Шеф и предупреждал его.
— Они попытаются перехватить инициативу и нападут на Агентство. Я доверяю вам, так что отвечайте ударом на удар.
И в этом весь Шеф: он был отец для тех, кому доверял.
Перуджи не знал своего отца, который был первым в длинной череде мужчин, заслуживших благосклонность Хуаниты Перуджи. Ее фамилия до замужества была Браун, без проблем измененная на более загадочную — Перуджи. Отец пробыл с ней достаточно долго, чтобы дать малышу имя Дзула в память о полузабытом дядюшке, а затем он отправился на коммерческую рыбную ловлю в плавание, которое могло оправдать худшие страхи Навигатора. Его судно сгинуло во время шторма в заливе Кампече.
Эта трагедия только закалила характер Хуаниты. И началось замечательное время поисков, еще более романтических, хотя и бесплодных, растянутых на всю жизнь, новой любви. Для Дзулы же она сочинила миф о могучем Джоне (первоначально Хуане) Перуджи: высоком, бронзовокожем, способном выполнить любое задуманное дело. И ревнивый Бог забрал его к себе, и это не слишком хорошо его характеризовало.
И именно из-за этой трагедии, увиденной сквозь призму фантазий матери Дзула прощал ей любые нападки на мораль. Еще с детства у него сложилось впечатление о женщинах, как о неспособных противостоять жестоким жизненным коллизиям иначе, как через постельные утехи. Такими уж они созданы, и их надо лишь такими и принимать. С этим можно и не согласиться, но очевидно, что они просто не хотят замечать такого поведения в собственных женщинах.
И поэтому было естественно, что Дзула оказался в Агентстве. Здесь находили свое место только сильные. Сюда приходили те, кто сбрасывал шоры со своих глаз. И, что более важно, это было последнее прибежище для них, любителей острых ощущений. В Агентстве могла исполниться любая мечта, если только вы признавали хрупкость большинства людей… особенно женщин.
И эта стерва в руководстве не являлась исключением. В ней была слабость — должна была быть. Она была умной и по-своему жестокой.
Перуджи смотрел на мелькавшие за окном такси омываемые дождем улицы и вспоминал стычку в конференц-зале. Она первой начала атаку, имея на руках собственную копию досье на Хелльстрома. Найдя нужные места, она цитировала их и бросалась в атаку:
— Вы сказали нам, что компания Хелльстрома частная, зарегистрированная в 1958 году; одним из главных держателей акций был он сам, три других члена правления — Хелльстром, Фэнси Калотерми и мисс Мимека Тиченам. — Она захлопнула папку и пристально через весь длинный стол посмотрела на него. — Многим из нас показалось странным, что, хотя обе эти женщины и поставили свои подписи под документами о регистрации в присутствии свидетелей, нотариально заверенные, но вы не предоставили нам никаких других данных о них.
„Мой ответ, — думал, сидя в такси, Перуджи, — отразил атаку“.
Он лишь пожал плечами и ответил:
— Все верно. Мы не знаем, откуда они, где учились, ничего. Судя по всему, они иностранки, но нотариус в Фостервилле был удовлетворен их документами, а стряпчий не возражал против того, чтобы они вошли в правление корпорации, делающей бизнес в этой стране. Мимека, кажется, восточное имя, как некоторые из вас указали, а другое имя похоже на греческое. Мы просто не знаем. И мы совсем не намерены, чтобы этот пробел так и оставался незаполненным. Мы работаем в этом направлении.
— Они живут на ферме Хелльстрома? — спросила она.
— Вероятно.
— Есть их описания?
— Нечеткие: темные волосы и общие черты, характерные для женщин.
— Общие, — задумчиво повторила она. — А интересно, как бы вы описали меня. Хотя ладно, это неважно. И как они связаны с Хелльстромом?
Перуджи чуть помедлил с ответом. Он знал, какое впечатление он производит на женщин. Высокий, шесть футов и четыре дюйма ростом, внушительный вес: 221 фунт. У песочного цвета волос рыжеватый оттенок, становившийся еще более темным на бровях. Глаза темно-карие, часто по ошибке принимаемые за черные, глубоко посаженные над несколько коротковатым носом, широкий рот и квадратный подбородок. Общее впечатление — доминирующее мужское начало. Неожиданно послав ей через весь стол ослепительную улыбку, он сказал:
— Мадам, я не буду описывать вас ни для кого-либо, ни даже для себя. Такова моя обязанность перед Агентством: вы все остаетесь безымянными и безликими. А что же касается тех женщин, Хелльстром доверял им достаточно, чтобы назначить в правление своей корпорации. Это крайне нас интригует. И мы намерены удовлетворить свое любопытство. Обратите внимание, что по документам Калотерми является вице-президентом, а другая женщина — секретарем-казначеем, и в то же время каждая из них владеет лишь одним процентом акций.
— Сколько им лет? — спросила она.
— Совершеннолетние.
— Они путешествуют вместе с Хелльстромом?
— У нас нет на этот счет никаких сведений.
— И вы даже не знаете, есть ли у этих женщин мужья или привязанности? — продолжила она.
Густые брови Перуджи начали уже в гневе опускаться, но он удержал их, заставив голос звучать ровно, чтобы не выдать своего разочарования этим пробелом в своих знаниях:
— Да, мы не знаем этого.
Однако она догадалась о его состоянии, потому что задала тот же вопрос и о Хелльстроме:
— А Хелльстром, он женат или в связи с кем-нибудь?
— Мы и этого не знаем. В этих папках находится все, что мы имеем к настоящему времени.
— Все? — фыркнула она. — Сколько лет Хелльстрому?
— Предположительно тридцать четыре. Он жил на ферме и первые семь лет получал образование дома. Его бабка Трова Хелльстром была дипломированной учительницей.
— Я закончила с обязательной программой, подготовленной заранее, — сказала она, постучав по папке. — Значит, только тридцать четыре. Я задала этот вопрос просто, чтобы подчеркнуть, что он довольно еще молод для того, чтобы поднять такую бучу.
— Не так уж и молод.
— Вы сказали, что он читает лекции и время от времени проводит семинары и коллоквиумы и что он учился на нескольких факультетах разных университетов. Как сумел он получить столь ответственные назначения?
— О, благодаря своей репутации.
— Гм-м! Что нам известно о его помощниках?
— Его технический персонал, деловые связи… вы все это прочитали в папках.
— И его банк в Швейцарии. Интересно. Какие данные о его состоянии?
— Только те, что в досье.
— Рассматривали вы возможность осторожного наведения справок через его адвокатов?
— Вы что, принимаете нас за кретинов? — спросил Перуджи.
Она молча посмотрела на него, а потом тихо произнесла:
— Я же сказала „осторожного“.
— Его законный адвокат, как вы могли заметить, уроженец Фостервилля — совсем маленького городка, — терпеливо объяснил Перуджи. — Связь между двумя собаками не может быть осторожной, как вы изволили выразиться здесь.
— Гм-м!
Перуджи посмотрел на лежащие перед ним папки. Она, конечно, знала, как и все остальные, что он не сообщил им всего. Это естественно, но у нее не было возможности знать наверняка. У нее не было ничего, кроме подозрений.